Казаки в Абиссинии - Петр Краснов

В 9 часов утра начальник миссии со своей супругой на мулах отправились в Гэби.

Императрица приняла их в своем тронном зале. Это обширная круглая комната с двумя громадными дверями, прорезанными с двух противоположных сторон. Стены оклеены простыми серыми обоями, пол устлан мягкими коврами. Влево от входа на возвышение устроено два трона. Правый, повыше — для негуса, левые пониже — для царицы Таиту. Расшитый золотом бархат сбегает тяжелыми складками вниз. На возвышении между двух шитых золотом подушек, поджав под себя, по-турецки, ноги, в белой длинной рубашке, такой же, как носят все абиссинки, сидела императрица. Лицо ее: было закрыто до глаз полотенцем. Волосы, чуть вьющиеся, но не курчавые, короткие, были открыты; большие, осмысленные, чудные глаза освещали все лицо. И ум, и любовь, и страсть, и нега, и сознание собственного достоинства светились в этих глазах.

Цвет кожи на лице смуглый, но не черный, она не-высокого роста и довольно полная женщина.

Она была одна, без мужа.

У подножия трона, в грязной рубашке, сидела седая, отвратительная старуха, несколько слуг «эльфинь-ашкеров», несколько мальчиков было у трона — и никого больше… Насколько свободна жизнь простых абиссинок, настолько замкнута жизнь знатных особ.

Против трона стояли старинные столовые часы французской работы тут же были приготовлены два стула для посланника и его супруги.

Императрица подала руку m-me Власовой и поклонилась начальнику миссий.

— «Как вы доехали? He было ли вам жарко?» послышались обычные вопросы светского разговора.

Переводчиком служил m-sieur Ильг. Начальник миссии испросил разрешение передать подарки Государя Императора и стал подавать их один за другим. С полным сознанием собственного достоинства приняла она блюдо, умывальник, долго не могла оторвать глаз от портрета Государыни Императрицы Александры Феодоровны.

Но вот двое слуг на носилках, устланных ковром, поднесли покрытый скатертью парчовой костюм, скатерть приподнята и во всем блеске показалась драгоценная парча, сверкнули самоцветные каменья… Женщина проснулась в императрице, Таиту осталась царицей, ни возгласа, ни какого-либо знака восторга, но тихо сползло полотенце, прикрывавшее лицо, и смуглая красавица склонилась над костюмом.

— «Маляфья» говорят тихо губы.

— «Oh comme c'est beau», переводит Ильг. Маленькие руки трогают материю.

— «Оденьте его на мальчика».

M-sieur Ильг обращается на минуту в горничную и обличает одного из пажей в парчу и камни.

Императрица в восторге. Она поворачивает мальчика направо, налево, трогает камни.

— «Это платье я одену в праздник Георгиса».

И она сдержала свое обещание. 18-го февраля внимание абиссинской знати было привлечено чудным царским убором Таиту.

Когда же за платьем стали подавать куски парчи, бархата и шелка и раскладывать их перед царицей, Таиту пришла в совершенный восторг. Она трогала ногтем парчу и шелк, как бы желая испытать их, выдергивала нитки и смотрела их на свет.

— «Очень хорошо»…, сказала она. «И раньше мне дарили куски материи, но раньше это были маленькие кусочки, из которых ничего нельзя сделать — теперь же! о, какая масса! я все, все могу сделать, что хочу!!»…

Через полчаса посланник откланялся императрице, аудиенция была кончена…

Первым сановником в Аддис-Абебе в настоящее время считается дядя Менелика рас Дарги. Этот старик, пользующийся большим влиянием на императора, каждый день из своего далекого дома приезжает обедать в Гэби.

Он живет на окраине Аддис-Абебы, на небольшом холме. По неширокой тропинке подъезжаешь к высокому забору из жердей — это двор раса Дарги. Несколько грязно одетых ашкеров толпится на дворе. Домоправитель, старик в белой с красным шаме, встречает у двери и ведет нас во второй двор, там поставлен новый круглый каменный дом с окнами из кипарисового дерева, с круглым крылыиом и высокими дверьми. Двор не прибран — тут торчит сухая желтая трава, там насорено сеном, навален навоз, щепки. По ступеням, сделанным из необтесанного камня, подымаешься на крыльцо, с крыльца попадаешь в обширный круглый зал. Посередине, на жестяном квадратном подносе горят щепки, которые то и дело кидают особо приставленные слуги. Против этого своеобразного камина на «альге» — четыреугольной рамена ножках, с натянутыми на нее ремнями, покрытой коврами и подушками, сидел рас. Он ожидал русского посла, так как в Абиссинии есть обычай всегда уведомлять вперед о своем прибытии, без этого вы рискуете быть не принятым.

Два стула и две маленькие скамеечки были предложены нам. Мы уселись и начался обычный светский разговор — «как доехали», «здоровы ли», «какая холодная погода».

— «У вас, впрочем, холода еще больше», сказал Дарги.

И пошел пересказ о русских морозах.

Хозяин поманил пальцем управителя, шепнул ему несколько слов и нам подали четыре стеклянных стакана, наполненных мутным желтым тэчем. Мы должны были выпить натощак по полстакана, потом поднялись, пожали руку Дарги и вышли во двор.

От раса Дарги мы поехали к геразмачу Убие, потом к расу Микаэлю.

Геразмач Убие живет на биваке — он гость в Аддис-Абебе. Если комната раса Дарги, дяди императора, первого сановника абиссинской империи, выглядела такой спартанской, без единого украшения, без тени комфорта, то помещение Убие было еще проще. Такая же круглая постройка, альга, накрытая коврами. тот же тэч, мутный, пряный, противный в большом количестве, даже разговор такой же точно, вялый, неопределенный.

Спросите любого сановника в Абиссинии, каково положение дел в стране, где Маконен, где войска Тассамы — ваш вопрос сочтут за величайшую бестактность и вы можете быть уверены, что вам не ответят. Эти воины от рождения отлично умеют держать свою тайну, тайну своей родины — и поневоле тянется скучный светский разговор о погоде, о пути, расспросы о стране…

Среди Аддис-Абебы, на невысоком холме, окруженном банановыми кустами, стоит дом главного прокурора Абиссинии, восьмидесятилетнего старика Афанегуса.

Те же привратники, те же слуги в белых шамах, та же альга. Афагенус лежал на ней больной и унылый. Это старик, способный оживиться, когда его затронут за живое. Когда то это был адвокат, хорошо знающий закон, с твердым характером и чисто-горидическими способностями. В те времена сам Менелик правил судом. Во всех своих приговорах он встречал энергичного противника в лице Афанегуса. Наконец, этот вечный протест надоел императору — «так будь же ты суд ей!» воскликнул Менелик и сделал Афанегуса верховным судьей.

Афанегус женат на молодой, красивой абиссинке и очень ревнив. Он изъявил желание посмотреть конвой начальника миссии. Шесть рослых казаков вошли в зал и дружно гаркнули: «здравия желаем, ваше превосходительство». Эго очень понравилось Афанегусу и он просил разрешения угостить их тэчем.

От Афанегуса нам предстояло сделать визиты духовенству Аддис-Абебы, трем епископам, двум, привезенным из Александрии коптам-абунам Матеосу и Петросу и одному абиссинскому Ичигэ.

У абуны Матеоса во дворе разбит сад. Широколистные бананы кидают вверх бледную зелень, вдоль. песчаных дорожек растут сухоцветы и лупинусы, от высокого кипариса пахнет миром и тишиной монашеской жизни. Привратник доложил о нашем приходе и жестом, нелишенным грации, пригласил нас войти. Приемный зал абуны был полон народа. Прямо против входа на альге, накрытой бархатным покровом, расшитым золотом и весьма напоминающим наши плащаницы, между двух подушек сидел… самый обыкновенный греческий монах. Полное, белое лицо, черные кудри, сбегающие волнами к ушам, черная борода и усы, холеные, лоснящиеся от ухода, на голове черный платок, подобный нашему клобуку, и темная, шитая золотом одежда… У его ног, на полу, отдельными кучками сидели священники и слуги абуны Матеоса и совершали трапезу. Шамы были повязаны поперек плеч, что очень напоминало наших дьяконов. Слуги ели молча, священники, сидевшие у самых ног абуны, тихо шептались. Служители вносили стеклянные графинчики с тэчем и раздавали каждому по одному, и обедавшие, загибая кверху темные шеи, пили этот тэч. Большие блины инжиры и корки хлеба быстро расходились по рукам.

— «Вам не помешает это угощение?», спросил абуна.

— «Они кончают».

Мы ответили, что очень рады видеть абуну, занятого добрым делом.

— «Это у меня каждое воскресенье», сказал абуна и приказал задернуть занавески.

Тонкая белая материя разделила зал на три части, в двух крайних пило угощение, в середине сидели мы.

Начался разговор такой был и у Афанегуса и у раса Дарги. Через минуту нам подали прекрасный тэч. Сваренный на меду, почти прозрачный тэч абуны Матеоса не имел того противного привкуса, который он обыкновенно имеет. При прощании абуна подал нам квадратный крест ажурной работы, усеянный самоцветными камнями, и мы, и казаки конвоя, по желанию Матеоса, приложились к нему.