Ган Исландец - Виктор Гюго

Между тѣмъ пальба съ площадки окончательно прекратилась; лѣсная чаща скрыла остатки баталіона, собравшагося у подошвы утеса. Застрѣльщики тоже ослабили огонь и Кенниболъ искусно воспользовался этой неожиданной выгодой и воодушевилъ своихъ товарищей, показавъ имъ при мрачномъ красноватомъ свѣтѣ, озарявшемъ сцену рѣзни, груду непріятельскихъ тѣлъ на эспланадѣ среди обломковъ скалы, все еще падавшихъ по временамъ съ высоты.

Тогда горцы въ свою очередь отвѣтили торжествующими криками на болѣзненный вопль непріятеля, построились въ колонну и хотя все еще тревожимые застрѣльщиками, разсѣявшимися по кустамъ, съ обновленнымъ мужествомъ рѣшились пробиться изъ гибельнаго ущелья.

Сформированная такимъ образомъ колонна готовилась уже двинуться впередъ, уже Кенниболъ при оглушительныхъ крикахъ: — Да здравствуетъ свобода! Долой опеку! — подалъ сигналъ своимъ охотничьимъ рогомъ; — какъ вдругъ впереди нихъ раздался барабанный бой и звукъ трубы. Остатки баталіона съ эспланады, пополнивъ свои ряды свѣжими силами, появились на ружейный выстрѣлъ отъ поворота дороги и горцы увидѣли передъ собою щетинистый строй пикъ и штыковъ. Очутившись неожиданно въ виду колонны Кеннибола, баталіонъ остановился, а командиръ его, размахивая маленькимъ бѣлымъ знаменемъ, направился къ горцамъ въ сопровожденiи трубача.

Неожиданное появленіе этого отряда ничуть не смутило Кеннибола. Есть минуты опасности, когда удивленіе и страхъ уже не властны надъ человѣкомъ. При первыхъ звукахъ трубы и барабана старая лисица Кольскихъ горъ остановила своихъ товарищей. Въ ту минуту, когда батальонъ развернулъ въ стройномъ порядкѣ свой фронтъ, Кенниболъ приказалъ зарядить карабины и расположилъ своихъ горцевъ по два въ рядъ, чтобы уменьшить тѣмъ губительное дѣйствіе непріятельскаго огня. Самъ же онъ сталъ во главѣ рядомь съ великаномъ, съ которымъ въ пылу рѣзни началъ уже обращаться почти дружески, примѣтивъ, что глаза его совсѣмъ не пылали какъ горнъ въ кузницѣ, а пресловутые ногти ничуть не длиннѣе обыкновенныхъ человѣческихъ ногтей.

Увидѣвъ командира королевскихъ стрѣлковъ, приближавшагося повидимому для переговоровъ о сдачѣ, и не слыша болѣе пальбы застрѣльщиковъ, хотя голоса ихъ все еще слышались въ лѣсу, Кенниболъ пріостановилъ пока приготовленія къ оборонѣ.

Между тѣмъ, офицеръ съ бѣлымъ знаменемъ, пройдя половину разстоянія между обоими отрядами, остановился и сопровождавшій его трубачъ трижды затрубилъ въ рогъ. Тогда офицеръ закричалъ громкимъ голосомъ, такъ чтобы горцы могли разслышать его, не смотря на возраставшій шумъ битвы, которая все еще продолжалась въ горныхъ ущельяхъ:

— Именемъ короля объявляю прощеніе тѣмъ мятежникамъ, которые положатъ оружіе и выдадутъ зачинщиковъ правосудію его величества!

Лишь только парламентеръ умолкъ, какъ изъ за сосѣдняго куста прогремѣлъ выстрѣлъ. Раненый офицеръ зашатался, сдѣлалъ нѣсколько шаговъ впередъ, поднялъ знамя и упалъ съ крикомъ: «Измѣна…!»

Никто не зналъ чья рука направила этотъ роковой выстрѣлъ…

— Измѣна! Предательство! — повторилъ батальонъ стрѣлковъ, внѣ себя отъ ярости.

Страшный залпъ ружей грянулъ въ горцевъ.

— Измѣна! — подхватили въ свою очередь горцы, освирѣпѣвшiе при видѣ падавшихъ отъ пуль товарищей.

Общая перестрѣлка завязалась въ отвѣтъ на неожиданный залпъ королевскихъ стрѣлковъ.

— Впередъ, ребята! Смерть подлымъ измѣнникамъ; смерть! — кричали офицеры стрѣлковаго баталіона.

— Бей измѣнниковъ! — подхватили горцы.

Противники устремились другъ на друга съ обнаженными саблями, два отряда съ оглушительнымъ стукомъ оружія и криками сошлись почти на трупѣ злополучнаго офицера.

Ряды ихъ, врѣзавшись одинъ въ другой, смѣшались. Предводители бунтовщиковъ, королевскіе офицеры, солдаты, горцы, всѣ безъ разбора сталкивались, схватывались, тѣснили другъ друга, какъ двѣ стаи голодныхъ тигровъ, встрѣтившихся въ пустынѣ. Длинныя копья, штыки, бердыши оказались безполезными; одни лишь сабли и топоры сверкали надъ головами и многіе изъ сражавшихся, очутившись лицомъ къ лицу могли пустить въ ходъ только кинжалъ или зубы.

И стрѣлковъ, и горцевъ наравнѣ охватило бѣшенство и негодованіе; крики измѣна! мщеніе! слились въ общемъ гулѣ. Схватка достигла такого ожесточенія, что всякій предпочиталъ смерть невѣдомаго врага своей собственной жизни и равнодушно ступалъ по грудамъ раненыхъ и мертвыхъ, среди которыхъ умирающiй собиралъ свои послѣднія силы, чтобы укусить врага, попиравшаго его ногами.

Въ эту минуту малорослый человѣкъ, котораго многіе изъ сражавшихся, ослѣпленные дымомъ и кровавыми парами, приняли сперва за дикое животное, судя по одеждѣ изъ звѣриныхъ кожъ, съ страшнымъ хохотомъ и радостнымъ воемъ кинулся въ средину кровопролитной схватки.

Никто не зналъ, откуда онъ явился, чью сторону держалъ, и его каменный топоръ, не разбирая жертвъ, съ одинаковой силой дробилъ черепъ мятежника и распарывалъ животъ солдата. Однако, казалось, что онъ предпочтительно истреблялъ мункгольмскихъ стрѣлковъ. Всѣ разступались передъ нимъ; какъ злой духъ носился онъ въ схваткѣ и его окровавленный топоръ беспрерывно вращался вокругъ него, разбрасывая во всѣ стороны клочки мяса, оторванные члены, раздробленныя кости. Подобно прочимъ онъ тоже кричалъ: мщеніе! бормоталъ странныя слова, между которыми то и дѣло повторялось имя Жилль. Этотъ грозный незнакомецъ чувствовалъ себя въ пылу рѣзни какъ на празднествѣ.

Какой-то горецъ, на которомъ остановился его убійственный взглядъ, упалъ къ ногамъ великана, обманувшаго всѣ надежды Кеннибола, крича:

— Ганъ Исландецъ, спаси меня!

— Ганъ Исландецъ! — повторилъ малорослый.

Онъ приблизился къ великану.

— Такъ это ты Ганъ Исландецъ? — спросилъ онъ.

Великанъ вмѣсто отвѣта замахнулся своимъ желѣзнымъ топоромъ. Малорослый отступилъ и лезвіе, пролетѣвъ, раскроило черепъ несчастнаго, взывавшего къ великану о помощи.

Незнакомецъ захохоталъ.

— О! о! Клянусь Ингольфомъ! Я считалъ Гана Исландца болѣе ловкимъ.

— Вотъ какъ Ганъ Исландецъ спасаетъ умоляющихъ его! — сказалъ великанъ.

— Ты правъ.

— Два грозныхъ противника яростно ринулись другъ на друга. Желѣзный топоръ встрѣтился съ каменной сѣкирой и стукнулся съ такой силой, что оба лезвія разлетѣлись вдребезги.

Быстрѣе мысли обезоруженный малорослый схватилъ валявшуюся на землѣ тяжелую дубину и, увернувшись отъ великана, который нагнулся, чтобы схватить его руками, нанесъ страшный ударъ по лбу своего колоссальнаго противника.

Съ глухимъ крикомъ великанъ повалился на землю. Съ бѣшенной радостью торжествующій малорослый сталъ топтать его ногами.

— Ты носилъ имя не по себѣ, - пробормоталъ онъ, и, размахивая своей побѣдоносной дубиной, бросился за новыми жертвами.

Великанъ не былъ мертвъ. Страшный ударъ оглушилъ его и безъ чувствъ повергъ на землю. Когда онъ сталъ открывать глаза и сдѣлалъ слабое движеніе, одинъ изъ стрѣлковъ замѣтилъ его и бросился къ нему съ крикомъ:

— Ганъ Исландецъ взятъ! Ура!

— Ганъ Исландецъ взятъ! — повторило множество голосовъ съ различными оттѣнками торжества и отчаянія.

Малорослый исчезъ.

Уже нѣкоторое время горцы стали слабѣть, подавляемые численностью непріятеля, такъ какъ на подкрѣпленіе къ мункгольмскимъ стрѣлкамъ присоединились разсѣянные по лѣсу застрѣльщики, отряды спѣшившихся драгуновъ и улановъ, которые мало по малу являлись въ ущельѣ, гдѣ сдача главныхъ предводителей бунта прекратила рѣзню. Храбрый Кенниболъ, раненый еще въ началѣ схватки, былъ взятъ въ плѣнъ. Взятіе Гана Исландца лишило горцевъ послѣдняго мужества и они положили оружіе.

Когда первый свѣтъ утренней зари заблестѣлъ на острыхъ ледяныхъ высотахъ, еще до половины погруженныхъ въ тѣни, зловѣщая тишина царила уже въ ущельяхъ Чернаго Столба и лишь изрѣдка легкій утренній вѣтерокъ доносилъ съ собой слабые стоны. Черныя тучи вороновъ слетались къ роковому ущелью со всѣхъ сторонъ и пастухи, проходившіе на разсвѣтѣ по скаламъ, въ испугѣ вернулись въ свои хижины, увѣряя, что видѣли въ ущельѣ Чернаго Столба звѣря въ образѣ человѣческомъ, который пилъ кровь, сидя на грудѣ мертвыхъ тѣлъ.

XL

— Дитя мое, отвори это окно; стекла запотѣли, а мнѣ хотѣлось бы поглядѣть на свѣтъ Божій.

— Смотрите, батюшка; скоро наступитъ ночь.

— Нѣтъ, солнечные лучи еще играютъ на холмахъ, окружающихъ заливъ. Мнѣ надо подышать вольнымъ воздухомъ сквозь рѣшетку моей тюрьмы. Какъ ясенъ небосклонъ!

— Батюшка, гроза собирается за горизонтомъ.

— Гроза, Этель! Гдѣ ты видишь?.

— Батюшка, я жду грозы, когда небосклонъ слишкомъ ясенъ.

Старикъ съ удивленіемъ взглянулъ на молодую дѣвушку.

— Если бы въ молодости я разсуждалъ какъ ты, меня бы не было здѣсь.