Ган Исландец - Виктор Гюго

— Въ чемъ дѣло, въ чемъ дѣло? — кричали дѣти, изъ которыхъ старшій игралъ съ окровавленной деревянной кобылой, младшій же забавлялся, ощипывая перья съ живой маленькой птички, вынутой имъ изъ гнѣзда.

— Что случилось, дѣтки?.. Задуши птичку, Гаспаръ, она пищитъ, словно тупая пила. Къ чему безполезная жестокость. Задуши ее. Что случилось? Да ничего особеннаго, за исключеніемъ развѣ того, что дней черезъ восемь бывшій канцлеръ Шумахеръ, мункгольмскій узникъ, съ которымъ я уже встрѣчался въ Копенгагенѣ, и знаменитый исландскій разбойникъ Ганъ изъ Клипстадуры, быть можетъ оба разомъ попадутъ въ мои лапы.

Въ тусклыхъ глазахъ Бехліи мелькнуло выраженіе удивленія и любопытства.

— Шумахеръ! Ганъ Исландецъ! Что это значитъ, Николь?

— А вотъ что. Вчера утромъ я встрѣтилъ по дорогѣ въ Сконгенъ на Ордальскомъ мосту полкъ мункгольмскихъ стрѣлковъ, съ побѣдоноснымъ видомъ возвращавшихся въ Дронтгеймъ. Я спросилъ одного изъ солдатъ, который удостоилъ меня отвѣтомъ, должно быть не зная отчего красны мой плащъ и повозка. Я узналъ, что стрѣлки возвращаются изъ ущельевъ Чернаго Столба, гдѣ разбили на голову шайку разбойниковъ, то есть возмутившихся рудокоповъ. Видишь ли, Бехлія, эти бунтовщики подъ предводительствомъ Гана Исландца возстали за Шумахера и такимъ образомъ перваго будутъ судить за возмущеніе противъ королевской власти, а втораго за измѣну. Само собою разумѣется, оба господина попадутъ или на висѣлицу, или на плаху. Такъ вотъ, только эти двѣ славныя казни принесутъ мнѣ по меньшей мѣрѣ по пятнадцати дукатовъ за каждую, не говоря уже о другихъ менѣе важныхъ…

— Да правда ли это! — перебила Бехлiя, — Неужели Ганъ Исландецъ схваченъ?

— Не смѣй перебивать меня, старая ворона, — закричалъ палачъ, — да, наконецъ-то знаменитый, неуловимый Ганъ Исландецъ взятъ живьемъ, а вмѣстѣ съ нимъ захвачены и другіе предводители бунтовщиковъ, съ которыхъ мнѣ придется по двѣнадцати экю за голову, не считая стоимости труповъ. Да, онъ взятъ, говорю тебѣ, и чтобы вполнѣ удовлетворить свое любопытство, узнай, что я самъ видѣлъ какъ онъ шелъ въ рядахъ солдатъ.

Жена и дѣти съ любопытствомъ придвинулись къ Оругиксу.

— Такъ ты видѣлъ его?

— Цыцъ, волчата! Вы вопите, словно мошенникъ, увѣряющій въ своей невинности. Да, я самъ видѣлъ его. Этотъ великанъ шелъ съ руками, скрученными за спиной, съ повязкой на лбу. Безъ сомнѣнія, онъ раненъ въ голову, но пусть будетъ спокоенъ, я живо залѣчу ему эту рану.

Палачъ заключилъ свою страшную шутку выразительнымъ жестомъ и продолжалъ:

— Слѣдомъ за нимъ вели четырехъ его товарищей, тоже раненыхъ. Всѣхъ ихъ отправятъ въ Дронтгеймъ, гдѣ будутъ судить вмѣстѣ съ бывщимъ великимъ канцлеромъ Шумахеромъ въ присутствіи главнаго синдика и подъ предсѣдательствомъ нынѣшняго великаго канцлера.

— А какъ выглядѣли другіе плѣнники?

— Два старика, на одномъ войлочная шляпа рудокопа, на другомъ мѣховая шапка горца. Оба замѣтно пріуныли. Изъ остальныхъ плѣнниковъ, одинъ молодой рудокопъ шелъ весело, посвистывая, другой… Помнишь ты, Бехлія, тѣхъ путниковъ, которые дней десять тому назадъ, въ бурную ночь нашли убѣжище въ этой башнѣ?..

— Какъ сатана помнитъ день своего паденія, — отвѣтила жена.

— А примѣтила ты между ними молодчика, сопровождавшаго стараго выжившаго изъ ума ученаго, въ огромномъ парикѣ?.. Помнишь, молодчикъ въ широкомъ зеленомъ плащѣ съ чернымъ перомъ на шляпѣ?

— Еще бы! Какъ теперь помню, онъ сказалъ мнѣ: добрая женщина, у насъ есть золото…

— Ну вотъ, старуха; если четвертый плѣнникъ не этотъ молодчикъ, такъ я обязуюсь душить однихъ глухихъ тетеревей. Правда, изъ за пера, шляпы, волосъ и плаща я не могъ хорошенько разглядѣть его, да и голову то онъ повѣсилъ; но на немъ была та же самая одежда, тѣ же сапоги… ну, словомъ, я готовъ проглотить Сконгенскую каменную висѣлицу, если это не тотъ самый молодчикъ! Какъ тебѣ это нравится, Бехлія? Не забавно ли будетъ, если я, поддержавъ сперва жизнь этого незнакомца, теперь отправлю его на тотъ свѣтъ?

Палачъ захохоталъ зловѣщимъ смѣхомъ, потомъ продолжалъ:

— Ну, выпьемъ на радостяхъ, Бехлія; налей-ка стаканъ того пивца, что деретъ горло какъ напилокъ, за здоровье почтеннѣйшаго Николя Оругикса, будущаго королевскаго палача! Признаться, мнѣ ужъ не хотѣлось идти въ Несъ вѣшать какого то мелкаго воришку; однако я сообразилъ, что тридцатью двумя аскалонами пренебрегать не слѣдуетъ, что пока мнѣ удастся снять голову благородному графу, бывшему великому канцлеру, и знаменитому исландскому демону, я ничуть не обезславлю себя, казня воровъ и тому подобныхъ негодяевъ… Поразмысливъ это, въ ожиданіи диплома на званіе королевскаго палача, я и спровадилъ на тотъ свѣтъ какого-то каналью изъ Неса. На, старуха, получай тридцать два аскалона полностью, прибавилъ онъ, вытаскивая кожаный кошелекъ изъ дорожной котомки.

Въ эту минуту снаружи башни послышался троекратный звукъ рожка.

— Жена, — вскричалъ Оругиксъ, подымаясь съ скамьи, — это полицейскіе главнаго синдика.

Съ этими словами онъ торопливо сбѣжалъ внизъ.

Минуту спустя, онъ вернулся съ большимъ пергаментомъ и поспѣшилъ сломать печать.

— Вотъ что прислалъ мнѣ главный синдикъ, — сказалъ палачъ, подавая пергаментъ женѣ, - прочти-ка, ты вѣдь разбираешь всякую тарабарскую грамоту. Почемъ знать, можетъ быть это мое повышеніе; да оно и понятно: судить будутъ великаго канцлера, предсѣдательствовать будетъ великій канцлеръ, необходимо, чтобы и исполнителемъ приговора былъ королевскій палачъ.

Жена развернула пергаментъ и, разсмотрѣвъ его, стала читать громкимъ голосомъ, между тѣмъ какъ дѣти тупо уставились на нее глазами.

«Именемъ главнаго синдика Дронтгеймскаго округа, приказываемъ Николю Оругиксу, окружному палачу, немедленно явиться въ Дронтгеймъ съ топоромъ, плахой и трауромъ.»

— И все? — спросилъ палачъ раздосадованнымъ тономъ.

— Все, — отвѣтила Бехлія.

— Окружной палачъ! — проворчалъ сквозь зубы Оругиксъ.

Съ минуту онъ съ досадой разсматривалъ приказъ синдика.

— Дѣлать нечего, — сказалъ онъ наконецъ, — надо повиноваться, если требуютъ топоръ и трауръ. Позаботься, Бехлія, надо вычистить топоръ отъ ржавчины, да посмотрѣть, не запачкана ли драпировка. Впрочемъ, не к чему отчаяваться; можетъ быть повышеніе ждетъ меня въ награду за выполненіе такой славной казни. Тѣмъ хуже для осужденныхъ: они лишаются чести умереть отъ руки королевскаго палача.

XLII

Графъ Алефельдъ, влача широкую черную симаррку изъ атласа, подбитаго горностаемъ, съ озабоченнымъ видомъ расхаживалъ по комнатѣ своей жены. На немъ былъ полный мундиръ великаго канцлера Даніи и Норвегіи, съ грудью, украшенной множествомъ звѣздъ и орденовъ, среди которыхъ виднѣлись цѣпи королевскихъ орденовъ Слона и Даннеброга. Широкій судейскій парикъ покрывалъ его голову и плечи.

— Пора! Уже девять часовъ, судъ долженъ открыть свои засѣданія; нельзя заставлять его дожидаться, потому что необходимо, чтобы приговоръ былъ произнесенъ ночью и приведенъ въ исполненіе не позже завтрашняго утра. Главный синдикъ завѣрилъ меня, что палачъ будетъ здѣсь до зари… Эльфегія, приказали вы приготовить мнѣ лодку для отъѣзда въ Мункгольмъ?

— Вотъ ужъ полчаса, какъ она ждетъ васъ, графъ, — отвѣтила графиня, поднимаясь съ кресла.

— А готовы-ли мои носилки?

— Онѣ у дверей.

— Хорошо… Такъ вы говорите, Эльфегія, — добавилъ графъ, ударивъ себя по лбу, — что между Орденеромъ Гульденлью и дочерью Шумахера завелась любовная интрижка?

— Слишкомъ серьезная, увѣряю васъ, — возразила графиня съ гнѣвной и презрительной улыбкой.

— Кто бы могъ это думать? Впрочемъ, я подозрѣвалъ, что тутъ что-то неладно.

— Я тоже, — замѣтила графиня, — эту шутку сыгралъ съ нами проклятый Левинъ.

— Старый мекленбургскій плутъ! — пробормоталъ канцлеръ: — Ну погоди, поручу я тебя Аренсдорфу! О! Если бы только мнѣ удалось навлечь на него гнѣвъ короля!.. Э! Да вотъ прекрасный случай, Эльфегія.

— Что такое?

— Вы знаете, что сегодня мы будемъ судить въ Мункгольмскомъ замкѣ шестерыхъ: Шумахера, отъ котораго завтра въ этотъ часъ надѣюсь отдѣлаться навсегда; горца великана, нашего подставнаго Гана Исландца, который далъ клятву выдержать роль до конца въ надеждѣ, что Мусдемонъ, подкупившій его золотомъ, доставитъ средства къ побѣгу… У этого Мусдемона по истинѣ дьявольскіе замыслы!.. Изъ остальныхъ обвиняемыхъ трое — предводители мятежниковъ, а четвертый какой то незнакомецъ, Богъ вѣсть откуда явившійся на сходку въ Апсиль-Коръ и захваченный нами, благодаря предусмотрительности Мусдемона. Мусдемонъ видитъ въ немъ шпіона Левина Кнуда, и дѣйствительно, когда его привели сюда, первымъ дѣломъ онъ спросилъ генерала и повидимому сильно смутился, узнавъ объ отсутствіи мекленбуржца. Впрочемъ, онъ не хотѣлъ отвѣчать ни на одинъ вопросъ Мусдемона.