Украсть богача - Рахул Райна
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ислам сейчас непопулярен – ни у правительства, ни у народа, – но это не мешает людям интересоваться зданиями, которые некогда построили мусульмане, заявлять на них права и возить туда на целый день своих несчастных детей.
И ведь всем прекрасно известно, что водные ресурсы небезграничны: это каждый знает, гаандом[190] чувствует. Думаете, вся эта хрень с Пакистаном из-за свободы и религии? Фига с два. Из-за воды. Культура? Патриотизм? Самоопределение? Это все западные дела. Даешь войну за природные ресурсы!
Сначала мы отымеем Пакистан. А потом и друг друга, регион на регион, город на город, дравиды на ариев: в конце концов, мы пять тысяч лет копили взаимные претензии. Рано или поздно это произойдет в каждой стране. Просто мы начнем первыми: так из Вед родилась атомная бомба и компьютер, – белым людям, ленивым говнюкам, понадобилось четыре тысячи лет и эпоха Просвещения, чтобы нас догнать.
Неподалеку от мавзолея протекала мерзкая бурая речка-вонючка. Оттуда, где мы остановились, казалось, будто мавзолей нависает над ржавыми трубами с химикатами, над широкими бетонными опорами, брошенными грузовыми контейнерами, давно потухшими кострами. Лет через десять здесь, пожалуй, выстроят очередной роскошный торговый центр и назовут его «Бабур Аркадия».
Нам все было отлично видно: от мавзолея к шоссе вела единственная дорога с односторонним движением, гигантская ловушка, по словам Бхатнагар. Предполагалось, что мы будем наблюдать за передачей Абхи из «Куалиса», отчасти скрытого пролетом моста. Приборную панель автомобиля украшали индийские боги, которых, казалось, несколько смущало, что мусульмане осквернили их священную, их любимую, их грязную реку Ямуну.
Бхатнагар сидела за рулем и в бинокль наблюдала за Аггарвалом, который приехал в своем кроссовере. Она была в буро-зеленой форме, по цвету похожей на форму полиции. Рядом с ней молча сидел Пратап.
– Аггарвал подъезжает к месту встречи, – комментировала Бхатнагар.
Воздух был холодный, мы то и дело покашливали. Над нами грохотали машины.
– Еще немного, – выдохнула Бхатнагар.
Прия смотрела вдаль и так сильно сжимала мои пальцы, что побелели костяшки. Нам не было видно ничего. Только ямы, камыш и куски бетона.
– Так, так… вперед! – скомандовала Бхатнагар.
Она нажала на газ, и мы пронеслись по влажной траве и болотистым берегам, вылетели на бетонный вал, выстроенный для того, чтобы город не утонул в ядовитой речной грязи. Над нами высились сломанные краны, гигантские пустые заброшенные склады с распахнутыми дверями и выбитыми ослепшими окнами.
Миг – и Бхатнагар надела на Сумита наручники. Он отвернулся от меня. Глаза у него покраснели от недосыпа, и в целом он выглядел еще более убого, чем я в детстве. Его сфотографировали – для доказательств, для пресс-конференции. Бхатнагар явно обдумывала, что и как ей нужно будет соврать. Мы жадно глотали чай из термосов.
Руди обнял Прию.
Прия обняла меня.
Абхи обнял отца.
Пратап пронзил меня взглядом.
Аггарвал плакал от радости, прижимая к груди сына и мешок денег – может, обдумывал, как бы смыться с выкупом.
– Мой мальчик, мой мальчик, – причитал он, совершенно задавив сына пузом, перехваченным кушаком, ну и заодно уверениями в вечной любви. – Я теперь даже пожертвую денег Конгрессу[191], – пообещал он.
Боже мой! Ну зачем эти крайности, мужик, не бывает таких прегрешений, из-за которых требовалось бы жертвовать деньги Рахулу Ганди!
Видите, как я действую на людей? Я несу им мир и любовь. Правда, посредством ужаса и насилия, но все-таки. Я даже позволил себе немножечко погордиться.
Сумит сидел на земле и горько рыдал, вся рубашка его была в грязи и дерьме. В любой другой ситуации я бы с радостью над ним посмеялся, а тут почувствовал себя виноватым. Он ведь пришел ко мне, умолял о помощи, а я, большая шишка, ничего для него не сделал.
– Это похищение – самый тяжкий мой грех, – сказал он.
– Зачем же ты это сделал? – спросил я. Прия смотрела на него с жалостью.
– Я был в отчаянии. Пожалуйста. Мы же с тобой из одного теста, только ты поднялся, а я? Мне и нужно-то было немного деньжат. Я пришел за помощью к тебе, а ты что? Послал меня.
– Это правда? – спросила Прия.
– Он разбогател, обзавелся связями, – продолжал Сумит с еще большей горечью в голосе, решив разжалобить красавицу. – Забыл старых друзей, простых людей. Вроде меня.
– Рамеш, – сказала Прия.
– Я найду Сумиту работу, – пообещал я. – Я изменился. То был прежний Рамеш. – Я вдруг понял, что это правда. И плевать, что Сумит ухмыльнулся – так, чтобы не видела Прия.
Он быстро опомнился.
– Прости меня за дерзость, Рамеш-бхай, – сказал он. – Я раскаиваюсь в том, что предал тебя.
Уж не знаю, искренне он говорил или лгал – таких, как он, разве разберешь? ну и таких, как я, тоже, – я молча кивнул. Мы с Руди подняли Сумита и усадили в машину Бхатнагар.
По реке внизу проплыл рыбак, не удостоив вниманием полицейский джип на берегу. Он забросил сеть с таким видом, словно на своем веку повидал немало сделок, казней и обманов.
Мы-то думали, что на этом все. Собирались любезно распрощаться с Аггарвалом и разъехаться кто куда.
Но он распахнул дверь кроссовера и спросил:
– Думаете, я забыл?
И смерил нас с Руди злым взглядом. Кольца его блестели в лучах солнца.
– Черт с ним, с обманом, но вы унизили моего сына на всю страну.
Да, было дело.
Богачи хреновы.
– И что будем делать? – не унимался Аггарвал.
И правда, что?
Я открыл было рот – вечно мне приходится за всех отвечать, придумывать план, и…
– У нас есть видеоролик, – опередил меня Руди. – Рамеш, у тебя он с собой?
И откуда он такой взялся?
Я подошел к нашей машине и достал из рюкзака с ножами карту памяти. Руди протянул ко мне руку, взял карту, направился к Аггарвалу и, отвесив полупоклон, сунул ему в руки.
– Надеюсь, этого достаточно, мистер Аггарвал, – сказал он. – Быть может, мы как-нибудь пригласим Абхи на передачу. Великое примирение. Мои люди свяжутся с вашими.
Он обернулся и подмигнул мне. Мелкий засранец.
Пратап сверлил меня взглядом. Если что меня и тревожило, так это то, что мне не удалось наладить с ним отношения. В конце концов, мы с ним похожи, оба люди бывалые, и нам не раз приходилось делать то, что мы не хотим, потому что нас вынуждали
