Украсть богача - Рахул Райна
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Отлично, – сказал Аггарвал. – Я унесу вашу тайну с собой в могилу.
Он захлопнул дверь машины и уехал в облаке эгоцентризма.
Я провожал глазами людей, которые били, пытали меня и остались безнаказанными.
Политика. Высшее благо. Зрелость. Как же меня все это достало. Прия обняла меня, и мы пошли к машине.
Одной заботой меньше. Предстояло разобраться с остальными.
– Завтра проведем пресс-конференцию, – сообщила Бхатнагар. – Расскажем обо всем. Откроем охоту на Обероя, надеюсь, мы успеем его поймать, прежде чем он выкинет какую-нибудь глупость.
Мы вернулись на конспиративную квартиру. Я пообещал Сумиту, что, когда все кончится, он будет разрабатывать парфюмерную серию от имени Руди.
– Спасибо, бхай, – сказал он. – Я знал, что однажды мы станем партнерами.
В ту ночь я крепко и беззаботно спал в объятиях Прии.
А наутро наша жизнь изменилась так, как мы и представить не могли.
Семнадцать
«Продюсер заявил, что Рудракш Саксена – агент Пакистана».
Охереть.
Гигантские фотографии Обероя в обнимку с высокопоставленными политиками (вот им вешают на шею цветочные гирлянды, вот они делают благочестивые намасте в разных позах) густо усеивали все сайты и телеканалы, как мошки ветровое стекло.
Мы наслаждались спокойным утром на конспиративной квартире, поздравляли друг друга с тем, что уладили дело с Аггарвалом, завтракали кофе, соком и кексами, как в американском ситкоме девяностых. (Разумеется, я смотрел их, ведь без них не понять половину западных шуток. Иногда мне кажется, это единственное, что еще объединяет Запад; как только все позабудут «Друзей», тут же перегрызутся, и начнется давно назревшая гражданская война.)
Мы включили телевизор. Все как обычно, пятнадцать человек на маленьких экранчиках поносили какую-то западную актрису, которая назвала свою кошку Индией.
А потом…
– Нью-Дели! – крикнула журналистка. Она тараторила со скоростью тысяча слов в минуту; значит, либо в Сеть просочились обнаженные фото знаменитостей, либо Катрину Каиф[192] утвердили на роль в очередном фильме о Джеймсе Бонде, либо что-то про Пакистан. – Шашанк Оберой, продюсер «Мозгобоя», сегодня заявил, что Руди Саксена – агент радикальной террористической группировки. Его сообщник – вот этот человек, – на экране появилась увеличенная, расплывчатая, обрезанная, совершенно неузнаваемая фотография из Инстаграма, – Рамеш Кумар, он же Умар Чаудхури, капитан диверсионного подразделения пакистанской разведки. Мы будем держать вас в курсе событий.
Мы, разинув рот, уставились на экран.
– Ох и лунд, – сказал Руди.
Значит, вот на что решился этот ублюдок. Нужно отдать ему должное. За три дня он добился многого.
Я посмотрел на Прию. Она была бледная, как в рекламе отбеливающего крема.
Ну вот и все. В конце концов меня разоблачили. О будущем можно забыть.
Я заставил себя притвориться, будто верю, что все будет хорошо.
– Все образуется, – сказал я. – Мы справимся.
– Ты теперь знаменитость, Рамеш, – сказал Руди, стараясь сделать хорошую мину при плохой игре. – Поздравляю.
Вскоре после выпуска новостей показали пресс-конференцию.
Оберой в окружении политиков с шафрановыми венками сидел перед борющейся за место шайкой фотографов. Белые стены, украшенные к празднику, лампы дневного света, линолеум.
Оберой зачитал официальное заявление, делая паузу после каждого предложения, чтобы глотнуть воды, и устремлял печальный, слезливый взгляд в каждую из восьми телекамер, слева направо и обратно.
– Меня обманули. – Всхлип. – Злоупотребили моим патриотизмом. – Всхлип. – Я всего лишь хотел, – ну, в общем, вы уже поняли, он старательно ломал комедию, – хотел прославить высокие стандарты индийского образования. Мне каждый день угрожали. И я вынужден был заговорить. Когда они поняли, что их ждет, «Исламское государство» разыграло похищение, чтобы вытащить своих агентов. Потом они попытались меня убить. Еще одна их подручная, Хассана Али, работала у меня продюсером, пыталась завербовать меня против страны, которую я люблю. И в этот праздник света наши враги пытались погрузить нашу страну во мрак, – угадайте (нет, приз не получите), чья фотография появилась на экране? Они взяли снимок из ночного клуба, потому что никак иначе агенту Пакистана нас не одурачить, только женскими чарами.
Политики уважительно кивают. Сдержанно похлопывают его по спине. Оберой продолжает. А как же иначе, ведь страна должна знать правду. Он разгладил усы. В волосах его мелькала седина, и казалось, что он пережил нервный срыв, как матери в кино, когда их сыновья женятся на сексуальных девицах из Пенджаба и ставят под угрозу семейное благополучие.
– Но они просчитались. Я люблю свою родину. И никогда не причиню ей зла. Ни за деньги, которые мне сулили, ни за дома, ни за яхты. Моя любовь к Индии, традициям, обществу сильнее любого богатства.
Он закончил. Луч прожектора скользнул прочь с его лица. Оберой отвесил полупоклон в камеру. Сидящие по бокам от него политики кивнули. Интересно, они знали правду – ну или хотели знать? Они двигались как близнецы, отбивались от вопросов, взмахивали мясистыми руками, с их губ слетали слюна и фразы «без комментариев». У всех были черные волосы, рыхлые животы, а взгляд четырех глаз был устремлен в светлое будущее Индии с массовым возвращением на путь истинный и почитанием старших в группах вотсапа.
На экране вновь появилась моя жуткая расплывчатая фотография. Умар Чаудхури. Это мог быть кто угодно, глаза и рот – три темных провала, точь-в-точь калькуттская черная яма[193]. Фото Прии в каком-то баре. Пакистанцы в Твиттере, наверное, уже именуют ее «королевой», и сотни тысяч похотливых стариканов от Гуджранвалы до Гвадара будут дрочить на сексуальную агентшу, посрамившую великого врага.
– Мне нужно позвонить родителям, – сказала Прия, когда передача завершилась и приглашенные гости забормотали что-то о подрывной деятельности. Ее не соединяли целую вечность, но в конце концов она произнесла: «Мама, папа, случилось страшное. Не верьте тому, что вам показывают. Пожалуйста, идите к дяде. Не задавайте вопросов. Идите!»
Потом она плакала у меня на плече. Я обнимал ее, стараясь унять дрожь.
– Прости меня, – твердил я.
Ко мне вернулась былая уверенность, и я притворился, будто вошел в образ:
– Переедешь в Пакистан, – сказал я, когда Прия успокоилась, а футболка моя вымокла окончательно. – Поверь мне, Хассана, тебя там ждет большое будущее. – Она подняла на меня глаза, и на мрачном ее лице мелькнула улыбка, но и этого было более чем достаточно.
Я вытер ей слезы.
Мне хотелось признаться Прии, как жалею, что втянул ее в это. Сказать, что мы обязательно выкрутимся. Убежим куда угодно, в какую-нибудь чистую скучную заграницу типа Миннесоты, и никогда уже не вернемся. Заведем троих детей, и никто никогда нас больше не обидит, по выходным будем ходить на
