Угроза вторжения - Олег Маркеев

— Вы хотите сказать, что договор, заключенный с вами и вам подобными людьми, исключал тюремное заключение и физическое уничтожение, так я понял?

— И репрессии против родных и близких, если мне не изменяет память. Как писал Ришелье в охранных грамотах: «Все, совершенное подателем сего, совершено по моему приказу и на благо Франции». Или прибыль, которую партия имела с «теневого бизнеса», уже ничего для вас не значит?

Салин подлил в свою чашку кофе, сделал глоток. Удар нанес неожиданно, не донеся чашку до рта, резко бросил:

— Вы забываете, что провалились. Кротов. Вас обложил обыкновенный опер КГБ, и вы попались. Ну на кой черт вы побежали спасать этот проклятый цех в Краснодаре!

— Его хозяин, дурак невероятный, имел выход на уральские изумруды. Вот вам и ответ. Организованное хищение уральских изумрудов! Как я успел выяснить, с прямыми выходами на наших эмигрантов, осевших вместо Тель-Авива в Амстердаме.

— Об этом поговорим на досуге. Обязательно поговорим. — Салин удовлетворенно кивнул. Нажим в голосе тут же пропал. — Павел Степанович, доложи о своей работе.

— Так. — Решетников перевернул страничку в папке. — Час назад произошло ЧП. Была пресечена попытка побега из автозака по пути следования из Лефортовского СИЗО в Матросскую тишину. Конвой был вынужден применить оружие. На поражение, естественно. Не участвовавший в побеге подследственный Кротов С.И. был ранен срикошетившей пулей. Скончался от острой сердечной недостаточности. Возраст все-таки. — Решетников поднял взгляд от бумаги и пристально посмотрел в напрягшееся до белых пятен на скулах лицо Кротова. — Уже пошла писать губерния. Есть рапорты конвоя, показания врача «скорой помощи», протокол вскрытия трупа. Так как вы с момента выезда из Лефортова перешли под ответственность К ПК, следствие по этому делу мы взяли в свои пуки. — Он тяжело вздохнул — ну прямо мастеровой, перед тем как поплевав на руки, взяться за топор. — Разберемся. Виновных накажем.

— А не проще было бы умереть от инфаркта в камере? — поморщился Кротов.

— Банально. И никто не поверит, умирать бы пришлось в нашем спецбоксе в Матросской тишине. Сразу бы было видно, что все состряпано, в «тюрьме ЦК партии» даже мухи не мрут без визы ЦК. Да и что мелочиться? Ради хорошего человека мне ничего не жалко, — хохотнул Решетников, дрогнув округлым брюшком, свисавшим через ремень. — Играть спектакль так играть!

— Еще трупы были? — как бы мимоходом спросил Кротов.

Решетников посмотрел на Салина, тот кивнул.

— Бежали двое. Один легко ранен, он и будет основным свидетелем. Уже дал показания, что на побег его подбил второй заключенный. А вот организатора и инициатора побега, к сожалению, конвой свалил наповал.

— С размахом работаете, ничего не скажешь! — покачал головой Кротов и повернул голову к книжным шкафам, занимавшим всю стену.

«Вот ты и мертвец! — сказал он сам себе. — Хочешь жить — живи. Не хочешь — только чиркни лезвием… Пером они уже чиркнули. Тебя уже нет, запомни это. Для бюрократа смерть — факт, не требующий доказательств, достаточно печати и подписи. И не оспоришь же! На Руси всегда так: что не описано пером, отрубается топором».

— Вещички ваши, само собой, в Лефортове остались. Но вот эту я все-таки взял. — Решетников достал из кармана кожаную коробочку, раскрыл и выложил на стол перед Кротовым перстень. — Штучная работа, платина с золотом. Жаль было бы потерять, как считаете?

Салин и Решетников не сводили с него глаз, Кротов отчетливо ощущал, такими пронизывающими и затаившимися были скрестившиеся на нем взгляды. Он сознательно тянул паузу. Все, что эти люди могли решить за него, они уже решили. Теперь им осталось только ждать.

Он знал, как они работают с теми, кто им нужен. Называется это малопонятным словом разработка. Уж лучше попасть меж мельничных жерновов или сразу — под поезд.

Для начала присматриваются, принюхиваются к человеческому стаду, вычисляя достойный объект охоты. Потом начинают гон. Травят стаей, отрезая все возможные пути, пока не выгонят на зыбкую почву. Вот тогда и начинается основная работа.

Жил себе человек, стоил планы, многого достиг — с никчемными неудачниками Инквизиция Партии не работает, а тут вдруг все наперекосяк, и почва уходит из-под ног. Пустота под ногами, вяжущая, затягивающая. Страшно это, смертельно страшно. Не всякий выдерживает, не каждый способен в такие минуты сохранить себя цельным, большинство идет в раздрай, мечутся, все больше и больше увязая в зыбучем песке разработки. Тут и происходит первый этап селекции. Насмерть травят только тех, кто не выдержал гона. На истерике и страхе вербуют только слабаков, и интерес к ним временный, ожидать качественной работы от низкосортного человеческого материала — глупость непростительная. Самый ценный тот, кто выдержал, не сломался раньше времени, у кого костяк есть, кто, просчитав все наперед, дождался предложения от вожаков обложившей его стаи.

Но вся сложность в том, что последнее «да» должен сказать загнанный. И стоит вожак, не отпуская взглядом того, кто все глубже и глубже увязает в зыбучем песке. Он уже сделал, все, что мог, сейчас его ум и чутье бессильны. Он уже решил все, что можно было решить, за себя и за того, загнанного. Никто не знает, на что может решиться человек, оказавшийся обложенным со всех сторон. И никто не должен ему мешать сделать выбор. Потому что выбор — это уже навсегда, до самой смерти, которая будет не игрой, не разработкой, а всерьез. И навсегда. Об этом вожак и стая сумеют позаботиться.

Давным-давно, еще в самом начале карьеры, Кротов попал в разработку и сказал «да», согласившись сотрудничать с самым законспирированным партийным органом — Комитетом партийного контроля контрразведки. Договор был сформулирован предельно корректно, как и следует между людьми, уважающими силу и связи друг друга. Кротов отдавал себе отчет, что вне рамок государственного интереса любая инициатива губительна. А его партнеры прекрасно понимали, что существование системы государственного капитализма без таких, как Кротов, практически невозможно.

Но с того дня, когда выполнил первое задание, — не по приказу, упаси господь, а в интересах КПК, он постоянно ощущал прилипший к спине взгляд вожака. Время от времени стая устраивала проверку. И опять под ногами неожиданно оказывалась смертельная пустота, и опять нужно было сказать «да» в обмен на брошенный на песок канат. Так Инквизиция Партии проверяла на слом ею избранных. Это называлось подвесить. Достигая высот, не без помощи и под прикрытием Инквизиции, человека приучали ценить надежную крепость каната, который мог быть поводком, мог — спасением, а если надо — свернуться в петлю. Ему, пусть жестоко, но весьма доходчиво давали понять, что выбор делается лишь раз, дальше за него решает стая.

Но каждый раз за секунду до ответа был этот сладостный момент всевластия жертвы над вожаком. Можно искусно подвести, можно принудить сделать выбор. Но над окончательным Выбором не властен никто. Жить или умереть — человек решает сам.

— Хорошо, эта страница моей биографии закрыта. — Кротов повернул голову и уткнулся взглядом в темные стекла очков Салина. За их дымчатой мутью, как у зверя, затаившегося в чаще, поблескивали белки глаз. — Пора переходить к делу, как считаете, Виктор Николаевич? — Кротов взял перстень, осторожно надел на безымянный палец.

Салин медленно снял очки, помял пухлыми ухоженными пальцами переносицу. Не скрывал, что затянувшаяся пауза стоила ему колоссального напряжения. Под грузным Решетниковым скрипнуло кресло, тот расслабленно отвалился на спинку, положив папку в кожаном переплете на колени…

Кротов затряс головой, отгоняя воспоминание. И на смену тому душному летнему вечеру из самого затаенного уголка памяти всплыл образ Маргариты, идущей навстречу ему по запруженной толпой отдыхающих набережной. Тогда он впервые увидел ее и сразу понял — она, та, что на всю жизнь.

— Солнце моих ненастных дней,Луна моей бессонницы, звезда слез моих,Полынь сердца и роза печали,Как отыскать твои следы…

— В пустыне моей души? — прошептал Кротов и до соленого привкуса закусил губу.

Он не слышал, как встала с постели Инга, и вздрогнул, когда ее теплая ладонь легла на его плечо.

— Ты что-то сказал? — Она встала совсем близко, замерзшее плечо обожгло прикосновение ее горячего тела.

Кротов закрыл глаза, давая себе возможность прийти в себя и не поддаться манящему теплу.

«Если сказать ей, что эти стихи для нее, она обрадуется и глаза вспыхнут, как у девушки-лимитчицы в будке у эскалатора метро, когда незнакомый человек сует ей в кабинку букет, предназначавшийся для не пришедшей на свидание подруги. Мы так хотим быть счастливыми, что радуемся любой возможности. Пусть даже украденной у других. Все мы такие, жаждущие любви эгоисты». — Он намеренно думал об Инге зло, набираясь решимости оттолкнуть, навсегда лишить себя ее ласкового тепла.