Сахалин - Дорошевич Влас Михайлович

 "Крученый" сыплет небывалыми фамилиями:

 - Не слыхал? Так ты у других спроси, какие поумнее. Бежал, сказался бродягой, никто не выдаст, - на полтора года. Любехонько. "Сухарнику" ли не житье! А ты, мил человек, пойди к долгосрочнику да в ножки поклонись: чтоб тебя взял. Нас, таких-то, много.

 Если будущий "сухарник" не соглашается, "крученому" остается только мигнуть.

 - Бей его! - вопит майданщик.

 И каторга принимается истязать неисправного плательщика. На первый раз бьют без членовредительства, по большей части ногами между лопаток, и отнюдь не "в морду", чтоб сменщика "не портить". Но предупреждают:

 - А дальше не по тебе, такому-сякому, будет! До тех пор бить станут, пока все до копеечки в майдан не отдашь!

 "Иваны" и "храпы" следят за ним и не отступают ни на шаг: "чтоб не повесился". Голодный, избитый, во всем отчаявшийся он идет к долгосрочнику и говорит:

 - Согласен!

 - Помни же! Не я звал, - сам напросился. Чтоб потом не на попятную.

 И начинается торг на человеческую жизнь. Торг мошеннический: долгосрочный арестант будто бы платит майданщику огромные фиктивные долги "сменщика". А "Иваны" и "храпы", делая вид, будто они надбивают цену, на самом деле оттягивают всякий грош у несчастного.

 - Ты уже и ему дай, что на разживку! - орут "храпы".

 - С чего давать-то? - кобенится наемщик. - Эку прорву деньжищ-то платить! В майдан плати! У барохольщика его выкупи! За пайку за год вперед заплати. С чего давать?

 - Ну, дай хоть пятишку! - великодушничает какой-нибудь "Иван". - Не обижай! Парень-то хорош. Да и по приметам подходит.

 - Давать-то не из-за чего!

 - Хошь пополам получку! - шепчет несчастному "храп". - За тебя орать стану, а то ничего не дадут. Хошь, что ли-ча?

 - Ори!

 - Чаво там пятишку! - принимается орать "храп". - Красненькую дать не грешно. Ты уже не обижай человека-то: твое ведь имя примет. Грехи несть будет! Давай красный билет!

 - Пятишку с него будет.

 - Красную!

 - Цен этих в каторге нет!

 Деньги-то ведь настоящие, не липовые[35].

 - Да ведь и он-то настоящий, не липовый.

 - Черт, будь по-вашему! Жертвую красную! Пущай чувствует, чье имя, отчество, фамилию носит!

 - Вот это дело! Ай-да Сидор Карпович! Это - душа!

 - Вот тебе и свадьба и тюрьме радость. Требуй, что ль, водки из майдана, Сидор Карпович! Дай молодых вспрыснуть. Дай им Бог совет да любовь! - балагурит каторга. - Майданщик, песий сын сиволапый, дела аль своего не знаешь? Свадьба, а ты водку не несешь!

 И продал человек свою жизнь, свою участь за 10 рублей, - тогда как настоящая-то цена человеческой жизни на каторге, настоящая плата за "сменку" колеблется от 5 до 20 рублей. Половину из полученных 10 рублей возьмет себе, по условию, "храп" за то, что "надбавил" цену, а остальные пять отыграет "мастак" или возьмет майданщик, "в счет долга".

 - Это что, что за тебя заплатили! Ты сам за себя поплати! За водку, мол, не плачено.

 Или попросту украдут у сонного и пьяного. Тюрьме ни до чего до этого дела нет:

 - Всякий о себе думай!

 Но одна традиция свято соблюдается в тюрьме: человека, продавшего свою "участь", напаивают до безчувствия, чтобы не мучился.

 - Тешь, дескать, свою проданную душу!

 Он меняется со своим сменщиком платьем. Если раньше не носил кандалов, ему "пригоняют" на ноги кандалы, сменившийся рассказывает ему всю свою историю, и тот обязан рассказать ему свою, чтобы не сбиться где на допросе. Тут же "подгоняют приметы". Если у долгосрочного арестанта значилось в особых приметах несколько недостающих зубов, - то сменившемуся краткосрочному вырывают или выламывают нужное число зубов. Если в особых приметах значатся родимые пятна, - выжигают ляписом пятна на соответствующих местах. Все это делается обязательно в присутствии всей камеры.

 - Помнишь же? - спрашивают у сменившегося.

 - Помню.

 - Все, братцы, видели?

 - Все! - отвечает тюрьма.

 Приказывают майданщику подать водку, - и "свадьба" кончена. Человек продал свою жизнь, взял чужое имя и превратился в с у х а р н и к а. Наниматель отныне - его х о з я и н. Если сухарник вздумал бы заявить о "свадьбе" по начальству и засыпать хозяина, - он будет убит. Другого наказания за это каторга не знает.

 И вот на утро, снова с головой, которая трещит с похмелья, просыпается новый долгосрочный каторжник.

 Он - не он.

 Под его именем ходит по тюрьме другой и несет наказание за его пустяшный грех.

 А у него впереди - двадцать лет каторги. Иногда плети. Наказание за преступление, которого он никогда не совершал.

 У него на ногах кандалы - чужие. Преступление - чужое. Участь - чужая. Имя - чужое. Нет, теперь все это не чужое, а свое.

 - Это верно! - посмеивается каторга. - "Сам не свой" человек становится.

 Что должен чувствовать такой человек? Серцевед-каторга первое время следит за ним: "Не повесился бы?" Тогда может все открыться.

 - Но затем привыкнет...

 - Ко всему подлец-человек привыкает! - со слезами в голосе и на глазах говорил мне один интеллигентный каторжанин, вспоминая слова Достоевского.

 Эти "свадьбы" особенно процветали на страшной памяти сибирских этапах. Но процветают ли они теперь при существовании фотографических карточек преступников?

 Вот факты. Не дальше, как осенью этого года, при посадке партии на "Ярославль", была обнаружена такая "смена". Знаменитостью по части сменок является какой-то "Иван Пройди-Свет". Личность, ставшая какой-то мифической. В течение трех лет на пароход доставлялся для отправки на Сахалин "бродяга Иван Пройди-Свет", - и каждый раз перед отходом парохода получалась телеграмма: "Вернуть бродягу, доставленного под именем "Ивана Пройди-Свет", потому что это не настоящий". Кто же этот "Иван Пройди-Свет", где он, - так и остается неизвестным. Вспомните "Агафью Золотых",[36] вместо которой с Сахалина была освобождена, до Одессы доставлена и в Одессе бежала какая-то другая арестантка. На Сахалине славится каторжанин "Блоха", когда-то "знаменитый" московский убийца. Личность, тоже ставшая полумифической. В каждой тюрьме бывал арестант "Блоха", - и всегда, в конце-концов, оказывалось, что это "не настоящий". На Сахалине было одно время двое "Блох", но ни один из них не был тем настоящим, неуловимым, которому за его неуловимость каторга дала прозвище "Блохи". Сменки происходят в сахалинских тюрьмах и при пересылке партий из поста в пост. Где же проследить за карточками, когда их тысячи? Кому следить? Карточки снимаются, складываются. И лежат карточки в шкапу, а арестанты в тюрьме распоряжаются сами по себе...

 Я несколько уклонился в сторону, но говоря о майданщиках, нельзя не говорить и о сменках, потому что нигде так ярко не обрисовывается этот тип. Ростовщик, кабатчик, содержатель игорного дома, - он напоминает какого-то большого паука, сидящего в углу и высасывающего кровь из бьющихся в его тенетах преступников и несчастных.

 Принимаются ли какие-нибудь меры против майданщиков?

 Принимаются. Смотритель Рыковской тюрьмы с гордостью говорил мне, что в его тюрьме нет больше майданов, и очень подробно рассказывал мне, как он этого добился.

 Это не помешало мне в тот же день, когда мне понадобились в тюрьме спички, купить их... в майдане.

 Асмодеи, это - Плюшкины каторги. Асмодеем называется арестант, который копит деньгу и отказывает себе для этого в самом необходимом. Нигде, вероятно, эта страсть - скупость, не выражается в таких уродливых формах. В этом мире "промотчиков", если у арестанта вспыхивает скупость, то она вспыхивает с могуществом настоящей страсти и охватывает человека целиком. "Асмодей" продает выдаваемые ему в месяц 24 золотника мыла и четверть кирпича чаю.