Чаша отравы (СИ) - Герасимов Игорь Владимирович

— Да опять ты за свое? Вырулим как-нибудь, не боись...

— Да что вырулим? У нас нет своей стратегии.

— Что ты под этим понимаешь?

— Мы должны исходить из того, что сейчас времена не те, что больше века назад. Тогда промышленные рабочие находились в авангарде, они представляли собой ударную силу, они были нацелены... ну, в смысле, конечно, их объективные классовые интересы были представлены большевистской партией, которая единственная из всех стремилась ликвидировать классовое устройство общества вообще, деление на господ и быдло.

— Ну да, да... А сейчас что, мы должны быть не за рабочих?

— Нет, ну понятно, сейчас если коммунист скажет, что он не за рабочих, то распишется в открытом оппортунизме. Но не всё так просто. Российские рабочие век назад были классическими пролетариями, они не имели своих средств производства, их эксплуатировала буржуазия. Россия стала самым слабым звеном мировой капиталистической системы, именно у нас рабочие, ведомые партией Ленина, завоевали власть. И впереди было целых семь советских десятилетий. В чем классовая суть этого перехода? В том, что наши рабочие перестали быть пролетариями и стали равноправными собственниками всей экономики. Как тех активов, которые были национализированы сразу, так и создававшихся на протяжении всех этих десятилетий сразу как общенародные. Была единая система, принадлежащая всем. Я не беру колхозников, это был дружественный класс, к тому же на тех, кто к нему принадлежал, распространялись еще и общие для всех отношения социалистической собственности. Фактически из всех граждан сформировался единый класс, если угодно. Класс, аналогов которому не было еще в истории. Класс равноправных владельцев единой собственности, с которой каждый гражданин имел много чего помимо зарплаты. Сейчас у него это отобрали. Искусственно, политической волей. Объективных предпосылок к сворачиванию социализма не имелось. Были трудности в управлении единым хозяйством, в правильной мотивации, в подборе кадров. Речь о том, чтобы на первый план выдвигать людей с соответствующей социализму мотивацией, настроенных не грести под себя и свой клан, а искренне исходящих из всеобщего интереса. Таких было полно, но если где-то возникнет очаг частного интереса, паразитирующего на всеобщем достоянии, особенно если при этом используются административные рычаги и принимаются кадровые решения, то этот очаг начнет разрастаться, как раковая опухоль, а то, что олицетворяет всеобщее благо, будет скукоживаться. Там, где есть частное влияние и частное присвоение за счет других людей и за счет всеобщего блага, — даже если такие частные отношения формально и не обозначены и даже официально отрицаются — в любом случае зреют зерна эксплуататорского общества.

— Ну, в общем-то, да... — сказал Федор.

— Ну вот... Но даже в этом случае само по себе это даст всего лишь почву, субстрат, потенциал для будущей реставрации. Для гарантированного уничтожения социализма требуется наличие сплоченной группы контрреволюционеров, которые, до поры до времени маскируя истинные замыслы, прокрадывались бы наверх. И, наконец, захватили бы высшую власть и стали бы волевым путем ломать всю систему. А она сопротивлялась, она не хотела ломаться, пришлось прилагать чудовищные искусственные усилия.

— Ты о перестройке, что ли? — спросил Галкин. — Горбачев пытался спасти социализм, но очень неумело, так, что всё пошло вразнос.

— Вразнос, говоришь? Эх... — сказал Иван. — Сразу видно, что ты не изучал ни теорию систем, ни кибернетику, ни автоматическое управление. Ни теорию хаоса и катастроф, ни синергетику, ни самоорганизацию систем...

— Ну сколько раз тебе повторять? Человеческое общество — не машина, ты как по самой первой специальности инженером стал, так и закостенел в этом, и сколько бы специальностей, даже гуманитарных, потом ни коллекционировал, стереотипы над тобой довлеют, всё скопом через одну призму рассматриваешь, — возразил Федор.

— Социализм и СССР уничтожили намеренно, сознательными субъективными усилиями. Да, используя трудности роста, расчесывая их по максимуму... Влиятельная прослойка, которая прямо поставила перед собой эту цель. Представители которой тянули друг друга наверх. Убивали стоявших у них на пути. Устраивали провокации вроде прилета Руста. Играли в поддавки и с Западом, и с теми, кому отвели роль утилизаторов советских порядков, — с ельцинскими структурами. Всё шло по плану. Эта перестройка...

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Да, да, как Летов пел... Слушай, ты несешь какой-то конспирологический бред, извини, конечно, Вань. У тебя всегда было какое-то вульгарное понимание марксизма.

— А если будут доказательства моей правоты?

— Тогда посмотрим... Нет, никто не спорит, что огромное количество прослоек в советской элите работало на разрушение СССР и социализма.

— Да-да, хорошо, что хоть это не отрицаешь. Камень преткновения, как я понимаю, в том, насколько сознательно и насколько заранее, с какой степенью детализации плана соответствующая прослойка поставила перед собой цель демонтажа.

— Все пытались урвать себе максимум власти и собственности, вот и весь план... — уверенно сказал Галкин.

— Ладно, мы куда-то не туда ушли. Хотя это очень важно. Если не уяснить этого, если не принять этого посыла, этой отправной точки, то нельзя идти по пути, который мне представляется весьма перспективным... — сказал Иван.

— Изложи, — ответил Федор.

— Я упоминал, что за годы Советской власти у нас в стране, не только в России, а во всех пятнадцати республиках, сложилась единая общность — советский народ. Впрочем, это избитая формула, еще тех времен. Эта общность была объединена собственностью на средства производства, служившей источником ее благосостояния, жизненного потенциала, благополучия будущих поколений. Ты с этим-то хоть согласен?

— Разумеется, — сказал Галкин.

— Ну, слава КПСС, — облегченно вздохнул Иван. — Я утверждаю, что за семь десятилетий советскому обществу удалось преодолеть, в основе своей, классовое деление. Если принять, чисто условно, что владельцы социалистической собственности, весь народ, представлял собой единый класс, то, помимо него, были еще в первые десятилетия остаточные классы прежней эпохи. А в последние десятилетия — токсичный, враждебный класс теневой буржуазии. Можно долго спорить, он ли захватил власть — или же некий политический теневой авангард выразил его объективный классовый интерес. Думаю, сам по себе без организующего начала он ограничивался бы только паразитированием на советской экономике, и не больше. Важен результат — этот единый класс совладельцев всеобщей социалистической собственности, сложившийся за годы Советской власти, в результате перестройки, в результате реставрации капитализма оказался обобранным, ограбленным. Или, по марксистской терминологии, экспроприированным.

— Ну, и?

— Я к тому, что фокус классового подхода нужно смещать именно на этот статус. Ограбленного класса бывших хозяев. В России, познавшей десятилетия социализма, борьба буржуазии и пролетариата уже не является первичным фактором. Хотя и пролетарии, и буржуазия у нас снова есть. Но буржуазия — это как раз те, кто присвоил себе бывшую всеобщую собственность. В основном, конечно. Удельный вес рейдерской части буржуазии на порядки превосходит вес той буржуазии, которая как-то сама, без этих грабительских вливаний, взрастила что-то с нуля.

— Но всё равно же — есть пролетариат? Есть! Есть буржуазия? Есть! К чему плодить лишние сущности? — возразил Галкин.

Иван вздохнул.

— Это обстоятельство мне представляется ключевым. На Украине, в Белоруссии, в Молдавии, в Прибалтике в сорок втором — сорок третьем тоже ведь были и буржуазия, и пролетариат, по твоей логике? Или всё же ограбление единого класса собственников социалистического хозяйства захватчиками? Для того, чтобы восстановить социализм, тоже надо было использовать подход, соответствующий дореволюционной эпохе?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Ну, ты передергиваешь, Вань! Это же была война!

— А классовая, экономическая ее подоплека? Да, тогда этим просто не заморачивались, проблему решила Красная Армия. Но всё же интересно провести параллели. То — ближе к нам, чем состояние до семнадцатого года. И не только по времени. Вообще, неужели тот факт, что у нас уже был социализм продолжительностью целых семь десятилетий, никак не вносит коррективы в идеологию?