Хемлок, или яды - Габриэль Витткоп

«Я сочла уместным свести счеты с жизнью и для этого приняла сегодня вечером твой дорогой подарок - глазерово снадобье, дабы

ты увидел, как легко я жертвовала собой ради тебя. Но хочу пообещать, что после смерти подстерегу тебя где-нибудь, чтобы сказать последнее прости».

Яда она, разумеется, не приняла, но немного спустя Сент-Круа попытался сам отравить ее мышьяком. Она тотчас почувствовала недомогание и напилась теплого молока - это ее и спасло, но она промучилась еще несколько месяцев. Мари-Мадлен беспрестанно думала о Сент-Круа - самой смертельной своей отраве: любя и ненавидя, она просто не могла без него жить.

Odi et amo, quare id faciam fortasse requiris.

Nescio, sed fieri sentio et excrucior.

Маркиз и маркиза де Бренвилье провели июль в Пикпюсе. В небольшой красной гостиной, где Мари-Мадлен пряталась от гнетущего зноя, были задернуты все шторы. Казалось, мир вот-вот вспыхнет, растечется пылающей массой, раскидает языки пламени и сгорит дотла. Придавленный духотой дом погрузился в тишину, прерываемую лишь воркованием невидимой голубки да шагами садовников, носивших на огород бочонки с водой. Мари-Мадлен раскрыла «Галантный Меркурий»[141] - журнал появился совсем недавно, но о нем все только и говорили. Там расхваливали ловушку для блох, изобретенную господином Бюре, и новую идею поставщика двора Пердрижона, который ввел в моду чулки из китайского шелка с невероятно забавными рисунками. Мари-Мадлен читала, попивая шоколад, тоже недавно вошедший в обиход, хотя некоторые относились к нему с опаской, так как маркиза де Коэтлогон, перепив шоколада во время беременности, родила черного, как черт, мальчика, который, к счастью, не выжил. Мари-Мадлен считала, что шоколадный вкус удачно маскирует горечь яда.

Жалобно ворковала назойливая голубка, а где-то далеко громыхала гроза. Кто-то быстро прошагал по коридору, вошла горничная и вручила маркизе принесенную Лорейяром записку:

«Мадам,

Сегодня утром скоропостижно скончался господин де Сент-Круа. Подробности вам сообщит Лорейяр.

Ваша покорнейшая слуга,

Элизабет де Сент-Круа,

июля 30 числа, года 1672».

Когда она подняла глаза, красная гостиная вмиг посерела, весь мир померк и опустел, словно прохудившийся мешок, грозя испариться, исчезнуть, увлечь за собой в небытие - ее, Мари-Мадлен д’Обре, маркизу де Бренвилье, чьи колени задрожали сильней, чем у загнанной лошади. Но холодная и твердая, как скала, она с трудом выдавила из себя пару слов и велела впустить Лорейяра. Треща паркетом, он вошел со шляпой под мышкой.

В то утро Лорейяр аккуратно переливал дистиллированную воду в оплетенную бутыль, а шевалье де Сент-Круа, отвернувшись, экспериментировал с новой смесью, как вдруг он вздохнул или, возможно, застонал. Подняв голову, Лорейяр увидел, что хозяин резко обернулся, зашатался и поднес руку к сердцу (это случалось с ним довольно часто), но лицо его побелело, как мел. Затем шевалье рухнул на пол, с грохотом потянув за собой тигли и склянки. Лорейяр тотчас забил тревогу, но было уже слишком поздно. О случившемся известили мадам де Сент-Круа, переехавшую к своей матери на улицу Бернарден, и та послала записку маркизе.

Мари-Мадлен еще достало сил спросить, не сказал ли Сент-Круа что-нибудь перед смертью? Нет, господин шевалье ничего не сказал и скончался на месте.

— Ну, в общем... Царство ему небесное, - пробормотал Лорейяр.

Она растерялась, ощутив себя праздной, возможно, свободной, и попыталась понять, не волочится ли вслед за нею обрывок цепи. И тут внезапно, словно удар молнии:

— Шкатулка!.. Дорогой Лорейяр, быстро сходи и поищи там одну мою вещицу...

— Эх, мадам, полиция заперла дверь. Уже через три часа после смерти господина шевалье... как бишь их... кредиторы велели все опечатать. А тут еще Булыга шум поднял!

— Какой шум?..

Лорейяр рассказал, как Булыга помешал опечатать лабораторию, заявив, что у покойника, которому он служил больше семи лет, хранятся его кровные двести пистолей и сто серебряных экю. Деньги нашлись в мешке вместе с запиской, удостоверявшей, что они действительно принадлежат Булыге, и другими документами, спрятанными в маленьком кабинете за оконным стеклом. Но когда Булыгу стали подробнее расспрашивать о делах его хозяина, он замкнулся в себе, а затем потихоньку сбежал. Никто не знает, куда он скрылся.

Это ее добило. В отчаянии Мари-Мадлен зашла к Клеману, прекрасно понимая, что он ничем не поможет. Она лишь надеялась на капельку сочувствия, дружеского расположения, которого, впрочем, не заслуживала. Маркиз выслушал ее с предельной холодностью.

— Вы поставили себя в весьма неловкое положение, мадам, -только и сказал он.

Мари-Мадлен ничего не ответила, но в ее руке с треском сломался веер.

На следующий день она отправила записку Брианкуру, умоляя немедленно приехать в Пикпюс: она должна сообщить ему о деле величайшей важности. Брианкур тотчас приехал и, потрясенный услышанным, признался, что не видит выхода.

Последующие события развивались молниеносно - высвобожденный страх пустился вскачь, вопя и подпрыгивая. Утром 8 августа комиссар Пикар снял печати при участии сержанта Крейбуа, двух нотариусов, доверенного лица вдовы и доверенного лица кредиторов. Все шло гладко, пока присутствовавший кармелит не вручил Пикару ключ от маленького кабинета с атанором. Обнаружив там признание Сент-Круа, все единодушно решили, что, уважая тайну исповеди, документ следует немедленно уничтожить. Но в углу неожиданно нашлась красная сафьяновая шкатулка удлиненной формы, с торчащим из нее ключом. Помимо касавшегося этой шкатулки завещания, внутри хранились тридцать четыре письма маркизы, два подписанных ею обязательства и квитанция на десять тысяч ливров в запечатанном конверте, адресованном Пеннотье. В пакетах с различными печатями обнаружились сублимированная ртуть, соли меди, зеленый купорос, кальцинированный купорос, а также баночка опия, сурьма, азотистое серебро и порошок, «останавливающий женские кровотечения». Здесь же находились пузырьки с прозрачной жидкостью, розоватой водой и раствор с кристаллическим осадком, не говоря уж о рукописном сборнике «Редкие секреты», и, самое главное, несколько поименованных пакетов с каким-то загадочным порошком. Столь странный ассортимент, письма и энергичный тон, каким Сент-Круа выражал свою последнюю волю, пробудили у Пикара подозрение. Решив оставить опись имущества за гражданским наместником, он тотчас опечатал шкатулку и сдал ее сержанту Крейбуа на хранение.

За неделю жара усилилась, мир превратился в раскаленную печь, многие расставались с жизнью, а с неба падали сраженные зноем птицы. Но Мари-Мадлен было не до того. С багровым лицом, распахнутой грудью и собранными на макушке волосами, она гоняла своих людей, не давая им ни минуты покоя. Послала к мадам де Сент-Круа гонца за шкатулкой, а когда тот вернулся с пустыми руками, немедля отправила его к комиссару Пикару - сообщить, что маркиза де Бренвилье незамедлительно хочет с ним поговорить. Комиссар ответил, что занят. Тогда Мари-Мадлен велела доставить ее в портшезе на улицу Бернарден. Носильщикам пришлось бежать рысцой, словно тягловые лошади: обливаясь пбтом под ливреями, в кровь разбивая жутко вонявшие ноги, бедняги пробирались сквозь уличные заторы быстрее самой проворной кареты. Мари-Мадлен явилась к Элизабет, которой весьма шел траур, уже почти в девять вечера. Гостья пожаловалась, что шкатулку опечатали, предлагала за нее деньги, строила безумные планы, как снять печати нагретым лезвием, забрать содержимое и заменить чем-то другим. Со стороны казалось, что она спятила.

— Глубоко сожалею, мадам, - сказала Элизабет, - но вы же знаете, шкатулку забрали...

— Хорошенькое дельце: комиссар Пикар унес шкатулку, принадлежащую мне!

— Тут я бессильна.

С искаженным от гнева лицом Мари-Мадлен приказала доставить ее к Крейбуа, которого заставила спуститься прямо к портшезу. Сержант был человеком скромным и заробел перед красивой Дамой, которая, облокотившись о дверцу, говорила высокомерным тоном.

— Ко мне приходил господин Пеннотье, - сказала она. — Он признался, что чрезвычайно нуждается в шкатулке и готов отдать за ее содержимое пятьдесят луидоров. Все, что в ней находится, касается только Пеннотье и меня, и мы вынуждены действовать сообща.

Крейбуа не понял ни слова, но сразу смекнул, что так выражаются только виноватые.

Пеннотье! Она не смогла придумать ничего лучшего, временно применяя тактику беспросветной нищеты, которой будет придерживаться вплоть до самого процесса, пытаясь объединиться с человеком, чьим влиянием надеялась спекулировать.

— Дело в том, мадам, что я не могу ничего предпринять без участия комиссара Пикара.

— Вы уверены?

— Клянусь честью, мадам. Я мог бы отдать вам шкатулку только в присутствии господина Пикара.