Зеро - Эрик Ластбадер

Карск, не докурив сигарету, уже взял новую. В горле саднило, но он никак не мог остановиться.

Курение для меня своего рода кара, подумал он. Вот только за какие грехи?

Наверное, за то, что он не верит в Бога. Мать его верила, а он, прошедший выучку в КГБ, привык высмеивать Бога, считая, что в него верят только слабовольные люди. Религия — опиум для народа. В лучшем случае это некие пустяковые мыслишки, позволяющие небольшой группке людей — попам — держать в узде народные массы. А церковь — любая церковь! — представляла собой потенциальную угрозу и мешала развитию научной диалектике, разработанной Марксом и Лениным.

— То же самое относится и к реформам, — пробормотал Евгений. — Это, конечно, прекрасно, но всему свое место. Никто не спорит, что советскую экономику нужно сделать более эффективной. Или что следует положить конец злоупотреблениям правительственных чиновников. Но проводить реформы надо очень осторожно. Если хоть чуть-чуть приоткрыть дверь либеральным веяниям, то как их потом сдержать? Не вынудят ли реформы — просто в силу своей природы — распахнуть эту дверь настежь?

А тогда? — подумал Карск. Что тогда? В конечном итоге нас будет трудно отличить от американцев.

Карск прислонился к оконной раме и почувствовал, как повеяло холодом от этой московской «весны»... Ему не терпелось оказаться в Европе.

Зазвонил телефон. Евгений слышал, что жена возится на кухне — готовит обед. Карск взглянул на часы. Телефон продолжал звонить. Жена не могла поднять трубку. Она была далеко и не сумела бы подслушать разговор... Из крана на кухне пошла вода... Карск решился подойти к телефону.

— Моей, моей? Алло? Я звонил на работу, — сказал Кодзо Сийна. — Дежурный попросил меня перезвонить позже.

Да, на Сергея можно положиться, подумал Карск. Он всегда спокойно оставлял на Сергея все дела в конторе.

— Какие новости об Одри Досс? — поинтересовался Карск.

— Пока никаких, — ответил Сийна.

— Мне необходимо знать, где она. — Карск с досадой нахмурился. — Это очень важно.

— Я делаю все возможное, — сказал Сийна. — Как только я что-то выясню, тут же вам позвоню. А вам удалось установить, кто убил Филиппа Досса?

— Нет, — откликнулся Карск. — Тут полная неясность.

— Гм... — хмыкнул Сийна. — Это-то меня и беспокоит. Кто же его все-таки убил? Не люблю игроков-невидимок. Они слишком часто оказываются врагами.

— Не волнуйтесь, — успокоил его Карск. — Кто бы это ни был, он нас теперь не остановит.

— Значит ли это, что груз будет доставлен по расписанию? — Ни один из них не осмелился говорить в открытую даже по такой надежной секретной линии связи.

— Да. Через пару дней, — сказал Карск. — Его сейчас переправляют. Вы сами понимаете, насколько это трудно в сложившихся обстоятельствах.

— Да, я прекрасно понимаю, — Сийна вздохнул с облегчением, узнав, что последняя часть его плана выполняется. — И ценю вашу заботу.

Они говорили по-японски. Сийна, должно быть, решил, что Карск делает это из вежливости, но в действительности Евгению просто хотелось улавливать все оттенки разговора. Карск изучил много иностранных языков, поскольку считал, что при общении через посредника утрачивается значительная часть важной информации. Карск свободно владел двенадцатью языками, а диалектов знал даже в два раза больше.

— Только чтобы на грузе не было никаких русских надписей, — продолжал Сийна. — Я не хочу, чтобы было ясно, откуда поступил груз.

Особенно для Масаси, подумал он, вспомнив, как тот ненавидит русских.

— Об этом не тревожьтесь, — заверил его Карск. — У нас нет ни малейшего желания разглашать этот секрет.

Он даже мысли не допускал, настолько ужасающими были бы последствия...

— Ну, а как насчет всего остального? — спросил Карск.

— Близится час уничтожения Таки-гуми, — сообщил Сийна, и в его голосе зазвучало явное удовлетворение.

Как приятно, подумал Карск, когда люди, работающие на тебя, думают так же, как и ты. Особенно те, кто не подозревает, что работают на тебя, поскольку ты обвел их вокруг пальца, заставив поверить, будто относишься к ним как к равным, как к твоим партнерам. А ведь именно это произошло с Кодзо Сийной.

— Хироси Таки мертв, — проговорил Сийна. — Как мы и задумывали, именно Масаси благодаря моему подстрекательству отдал приказ. Теперь же, опять-таки в соответствии с нашей договоренностью, я натравил Друг на друга двух оставшихся в живых братьев из семейства Таки, Дзёдзи и Масаси.

— Иногда я задаюсь вопросом, — Карск усмехнулся, глядя на плывущие по Москве-реке льдины, озаряемые тусклым светом от тормозных огней проезжавших по улице автомобилей, — что доставляет вам больше удовольствия: завоевание вашей страной нового мирового статуса или уничтожение детища Ватаро Таки?

— Довольно странная мысль, — заметил Кодзо Сийна. — Мне казалось, вы должны понимать, что эти две цели взаимосвязаны. Будь Ватаро жив, Дзибан никогда не добился бы своего, Япония не заняла бы достойного места в мире. А вам не поставить Америку на колени!

— Возможно, — согласился Карск. — Но тогда мы найдем другой путь.

— Нет-нет, Карск! Вспомните свою историю! Вы никогда не проникали в другие страны иначе как с помощью Красной Армии.

— Мы не хотим захватить Соединенные Штаты, — возразил Карск. — Подобная затея, даже если бы ее удалось осуществить, не уничтожив при этом полмира, быстро обескровит Россию. Римская империя, насколько мне известно, пришла в упадок именно потому, что непомерно разрослась. Римляне были мастерами своего дела, богами военного искусства. Они побеждали всех на свете. Но, как выяснилось, это было самое простое. Гораздо труднее и в конечном итоге, как показала история, невозможно, оказалось другое: удержать в повиновении все владения. Слишком уж там много было племен и народов, слишком часто они восставали. Содержание непрерывно увеличивавшейся римской армии привело к краху империи. Мы не собираемся повторять ошибку римлян.

— Но что же вы тогда собираетесь сделать с Америкой? — спросил Сийна.

Карск, глядевший на дым сигареты, который растекался по оконному стеклу, заметил, что на улице пошел снег. Плечо, прислоненное к холодной раме, замерзло — такая уж в Москве весна... Потушив сигарету, Карск вдруг подумал: интересно, почему он курит только в России?

— То, о чем вы давно мечтаете, Сийна-сан, — произнес Карск. — Мы уничтожим Америку экономически.

Удэ вернулся в Хану, истекая кровью. На память ему пришли недавние видения. Он был солнцем, он пылал... Свет, излучаемый им, был ослепительно ярок, он, Удэ, испускал огромную энергию... Он источал свет, тепло, жизнь. Все это было так, пока не началось кровотечение. Какая божественная влага вытекает из раненого светила? Плазма? Магма? Как бы там ни было, Удэ-солнце истекал кровью. И вместе с кровью иссякали его свет, тепло, жизнь...

Удэ закричал. Он вопил, пока женщина, стоявшая рядом, не влила ему в глотку двадцать пять миллилитров торазина.

Теперь, в полумраке дома толстяка Итимады, где все жалюзи были закрыты, Удэ дергал за проволоку, которой была привязана к стулу Одри. Она сидела, уронив голову на грудь. Удэ несколько раз ударил ее по щекам.

— Помоги мне! — завопил Удэ. — Помоги! Я истекаю кровью!

Глаза Одри открылись. Девушка не понимала, где она и кто на нее кричит. Перепуганная, измученная голодом и жаждой, она вскрикнула и потеряла сознание.

Удэ, пыхтя, смотрел на нее. Он вспомнил, как она мирно спала, когда он ворвался в дом. Одри тогда не была связана, а возле постели стояли еда и питье, которые он торопливо проглотил, читая записку без подписи, лежавшую под плошкой с водой.

«Одри! — было написано там. — Не бойся! Я увожу тебя на Гавайи, чтобы спасти твою жизнь. Теперь можешь не бояться тех, кто хочет причинить тебе зло. Оставайся здесь, пока я за тобой не вернусь. Верь мне».

Удэ уничтожил записку. Это он привязал Одри к стулу, чтобы она никуда не ушла, пока он будет занят другими делами.

Теперь же его заботило одно: как прекратить кровотечение.

Вскоре Одри очнулась, потревоженная птичьим гомоном. На ее груди прикорнула ящерица геккон. Заметив ее, Одри взвизгнула и взмахом руки стряхнула с себя маленькую ящерку.

Девушка выпрямилась на стуле, насколько могла.

«Где я?» — подумала Одри. Голова болела так, словно ее зажали в тиски. В горле ощущался какой-то странный горьковатый привкус. Во рту пересохло, Одри умирала от жажды.

Вокруг — везде, куда ни посмотреть — росли деревья.

Толстенные, высоченные деревья. По рукам и ногам Одри плясали пятна света. Она была одета в голубые хлопчатобумажные шорты и белую майку, на ногах — бордовые пластиковые сандалии. Все поношенное и чужое. На майке Одри заметила какую-то надпись. Оттянув материал, она прочитала: «Мужские соревнования по троеборью. Кона Айрон, 1985».