Жить для возвращения - Зиновий Каневский

Возвратившись из Крыма, Наташа наведалась в Институт протезирования и неожиданно получила имя, отчество, фамилию и телефон человека, который согласился помочь мне советом. Судьба распорядилась так, что жил он рядом с нами, в десяти минутах ходьбы, что тринадцать лет спустя мы одновременно переехали на другой конец Москвы и вновь оказались по соседству, ну а главное, с первой минуты знакомства сблизились, подружились, перешли на «ты», несмотря на восьмилетнюю разницу в возрасте.

Виталий Алексеевич Кабатов в девятнадцать лет потерял обе руки ниже локтей в страшной битве на Курской дуге, на окраине Белгорода. Он был ранен осколками снаряда и, пройдя медсанбаты и тыловые госпитали всех видов, вернулся в Москву инвалидом, имеющим за плечами одну десятилетку. Нет, не только. Помимо средней школы он еще, как и я, ходил в музыкальную (по классу скрипки), и в июне 1941 года поступил в Гнесинское училище… Ему предстояло получить высшее образование, жениться, родить дочку и стать доктором юридических наук, профессором Института международных отношений. Мы познакомились с ним, когда ему было тридцать пять, а за несколько лет до этого он защитил кандидатскую диссертацию.

Виталий, Талик, родился тринадцатым по счету ребенком в семье, где к тому времени в живых остались только три девочки. Согласно домашнему преданию, его отец, узнав о рождении сына, на радостях даже выпил рюмку, впервые в жизни! Израненный Талик, вернувшись с фронта, поступил под опеку одной из старших сестер, Александры Алексеевны, Али, многоопытной медсестры. Она ухаживала за ним, сопровождала в санатории, помогала учиться в МГУ.

Однажды Аля кормила его бутербродами на лужайке возле какого-то подмосковного пансионата для инвалидов. Еще продолжалась война, на территории работали пленные немцы. Один, такой же двадцатилетний, как Талик, только здоровый, с жадностью глянул на хлеб с колбасой, и Виталий попросил сестру поделиться с немцем. Позднее, обсуждая с ней этот эпизод, он говорил:

— А ты можешь себе представить, что это я мог бы быть на его месте, родись я в Германии…

(Эпизод этот воспроизвожу со слов Александры Алексеевны, человека истово верующего, безупречно правдивого и безмерно обожавшего младшего брата.)

Я восхищаюсь им почти сорок лет. Всегда спокойный, сдержанный, он верен в любви и дружбе, чуток ко всему новому в науке и прогрессивен в политических взглядах. За столом общителен и весел, не чуждается рюмки, но никогда не преступает грань. Ездит на велосипеде (в протезах), плавает на байдарке (со специальными приспособлениями), прекрасно ныряет и держится на воде (без протезов), всю зиму ходит на лыжах (без палок), бегает на коньках и даже был чуть ли не чемпионом МГУ! Стоит по-йоговски на голове, в свои семьдесят с лишним не имеет ни жиринки. Объехал весь мир в командировках и в туристических круизах, вместе с женой Саидой воспитал дочку Лену, которая тоже вот-вот станет доктором юриспруденции, лелеет внука, ровесника моего собственного.

Первое, что он сказал мне при знакомстве:

— Ты наверняка стесняешься своих черных перчаток, прячешь руки, засовываешь их в карманы плаща или пальто. Так вот, избавься от этого раз и навсегда! Глазеют? Пусть глазеют, равнодушно смотри им в лицо, долго не выдержат. И в транспорт спокойно входи без билета. Нет, вовсе не одни воевавшие имеют на это право, а и любой инвалид первой группы.

Скажу сразу: ни одной из этих заповедей я не выполнил и по сей день. Даже проходя мимо контролера в метро, отчего-то робею и тычком показываю ему руки — дескать, имеем право на бесплатный проезд.

В первый же день нашего знакомства Виталий Алексеевич легко и непринужденно, за какие-нибудь час-полтора научил меня, скажу без преувеличения, почти всем премудростям инвалидного быта. Например, вилку и ложку нужно втыкать черенком между указательным и средним пальцами кисти, помещая его над большим пальцем, и тогда охват будет исключительно прочным. А самую мучительную проблему — туалетную — можно решить с помощью специального крючка, который легко надевается на универсальную гильзу, так называемый рабочий протез. Этот протез был предназначен для того, чтобы пилить-строгать, паять, копать землю, проводить в доме малярные работы. Его придумал один из «бездвуруких», Дмитрий Сергеевич Рещиков. Правда, ни Виталию, ни мне эта конструкция в полном объеме была ни к чему, мы рукомеслом не занимались. А вот приспособить рабочий протез для байдарочных весел, а также для пинг-понговой ракетки (Талик прекрасно играл в настольный теннис и обучил этому делу меня, когда мы одно лето вместе жили на подмосковной даче) — это с превеликим удовольствием.

Брился Виталий Алексеевич привычной безопасной бритвой, меня же пользовала электробритвой Наташа, переходить на лезвия мне очень не хотелось. Что ж, пришлось прямо здесь, в квартире новых друзей, изобретать для меня нехитрое устройство для электробритвы, которое можно было бы надевать на тот же рабочий протез. Мой арктический друг со времен «Русской Гавани» Миша Фокин, осевший после Арктики и Антарктики в недальнем Обнинске, выточил для меня на своем заводе это устройство.

Другой мой товарищ, географ и прирожденный изобретатель Женя Цыкин, соорудил мне из плексигласа молоточки для печатания на машинке, предварительно купив и притащив в наш дом саму машинку, немецкую портативную «Оптиму». Тридцать пять лет спустя, сегодня, я отстукиваю на ней эти строки все теми же легкими и прочными молоточками, заменившими мне два пальца, и скорость печатания довольно высока — до пяти-шести страниц в час, хотя из-за усталости «машиниста» скорость эта в течение дня заметно падает! Ужасно горжусь тем, что со временем сам Виталий воспринял примерно такую же конструкцию и много лет спустя окончательно перешел на пишущую машинку.

А в тот первый вечер он потряс меня еще вот чем. Подошел к роялю, откинул крышку и начал… играть!

Звучали свободные импровизации на темы известных классических мелодий. Он играл культями, не смущался, когда попадал мимо клавиш, широко использовал ножную педаль. Ампутация у него была заметно выше, чем у меня, сантиметров на пять, и справляться с клавиатурой, естественно, было куда как нелегко, однако он играл, музыка звучала, а я… Ну как вы думаете, что было со мной? Я вел себя неприлично, хотел, чтобы он поскорее встал со стула, чтобы занять его место и заиграть самому, впервые за четыре с лишним года, впервые — не пальцами, а «великолепными культями»! Ведь по возвращении из больницы я ни разу не подошел к своему пианино марки «Рёниш», даже не глядел в его сторону…