Жить для возвращения - Зиновий Каневский

Как-то Наташа с мужем и маленькой дочкой поехала летом отдыхать в Закарпатье, и там, перед самым отъездом в Москву, на вокзале в Ужгороде у них украли чемодан, в котором находились все документы, деньги и билеты на поезд. Они в панике метались по вокзалу, и тут откликнулась незнакомая местная женщина:

— Что случилось? — спросила она. — Обокрали? И что у вас украли? Документы, то есть паспорта, как я понимаю? Ничего, за десять рублей вам в Москве новые дадут. Так, что еще? Ах, деньги, билеты. Так я вам сейчас дам денег и на билеты и на трамвай, чтобы вам до дому добраться, потом пришлете. Еще что? Ах, ваше грязное белье украли. Ничего, перебьетесь, молодые еще, успеете заработать на бельишко и одежонку. Так надо обязательно сходить с ума, я вас спрашиваю? Несколько лет назад у меня сгорел дом, все вокруг тоже, вроде вас, суетились и причитали, а я улыбалась: слава Богу, никто не сгорел, а имущество наживем. Я всегда говорю себе и другим: бывает много хуже, вон у соседа жена раком больна… Надо благодарить Бога за то, что живы-здоровы. И не вздумайте сказать, будто у меня такой характер легкий. Не в характере дело. Просто я три года провела в Освенциме и теперь хорошо понимаю, что чего стоит…

Ежедневно я на несколько часов вылезал из дома и гулял по Волоколамскому шоссе, по прилегающим улочкам и тропинкам Покровско-Стрешневского парка. Ходил я всегда один, полный раздирающих мозг и душу мыслей, идей, прожектов. Видел себя кабинетным исследователем-теоретиком, в географии таких появлялось все больше в связи с развитием математических методов в естественных науках. Видел — и не видел, ибо ни с какими теориями, тем более физико-математического толка, я себя не мог связывать, как говорится, по определению. По определению себя как круглого болвана в точных науках.

Ощущал потребность писать. Даже не в прямом смысле творить, а просто иметь дело с пером и бумагой. Что-то сочинять, что-то, быть может, редактировать, что-то переводить. У меня был неплохой задел в английском. Я начал переводить брошюру одного шведского гляциолога об оледенении Шпицбергена. Взялся за то дело по двум соображениям: научиться заново писать и вспомнить английский. В первом преуспел, хотя и намучился, держа ручку обеими, еще не зажившими, культями. Со вторым оказалось хуже, знания английского явно не хватало, и года через два я к этой теме вернулся, начав брать уроки у Наташиной тети, опытной институтской преподавательницы.

На удивление быстро последовал результат. Мне удалось перевести еще несколько брошюр по гляциологии, затем я замахнулся на художественный перевод и даже опубликовал в Географгизе авантюрное приключенческое произведение «Один в джунглях», созданное искателем алмазов в Южной Америке англичанином Виктором Норвудом. Денег это не принесло, удовлетворения — тоже: я чувствовал, что моя работа по всем статьям уступает «блестящим достижениям советской переводческой школы», как принято было выражаться, и должен сказать, что это оскомину набившее изречение и в самом деле как нельзя лучше соответствовало реальности. Наши переводчики и переводчицы творили чудеса, достаточно назвать Нину Демурову с ее «Алисой в стране чудес» и «Питером Пеном», Лорие и Бернштейн, Хинкиса и Калашникову, Кашкина и Волжину и еще, и еще!

Я отчетливо знал свои слабости, понимал, что мне нечего делать в когорте переводчиков-профессионалов, стыдился собственного дилетантизма — и продолжал переводить. При этом получал чувствительные удары по самолюбию. Почему-то именно в этих редакциях: Географгизе (он же «Мысль»), «Прогрессе», «Мире», меня не щадили ни редакторы, ни рецензенты. Они безжалостно указывали мне мое законное место — вне переводческой деятельности, не делая ни малейшего шага мне навстречу, ни разу не задав вопроса такого типа: «Голубчик вы наш, вы, наверное, очень нуждаетесь в работе, вероятно, эта работа необходима вам как воздух, верно? Дело даже не в деньгах, просто вам нужно обрести профессию, ощутить свою надобность, да? Прямо скажем, успехи ваши невелики, однако мы не можем не отметить, что вы стараетесь изо всех сил. Непременно посодействуем вам в этом, наш долг, наша человеческая совесть, в конце концов…»

Ничего подобного я не услышал и не увидел. Разве что прочитывал сочувствие в глазах очень и очень немногих сотрудников «переводческих» редакций, и только. Преобладало равнодушие, причем — с «отрицательным» оттенком. Мол, и без вас тут переводчиков хватает и не чета вам. А уж проникли к нам по блату, по инвалидности вашей — сами и старайтесь, в нас союзников не ищите.

Возразить на это при всем желании не могу. Действительно, если первую книгу для перевода, «Один в джунглях», я отыскал в каталогах Библиотеки иностранной литературы сам и сам же «пробил» ее издание в Географгизе, то вторая (и последняя, кажется) была мне как бы подарена. Один из моих товарищей по зимовке, бывший начальник Новоземельской экспедиции Николай Михайлович Сватков имел приятеля — ведущего переводчика с русского на английский в издательстве «Прогресс» Давида Яковлевича Сквирского, и тот, расчувствовавшись при виде меня, бездвурукого, обратился с просьбой дать мне перевод какой-либо книги к всесильному главному редактору издательства Владимиру Николаевичу Павлову, когдатошнему личному переводчику Сталина (помните, т.т. Бережков и Павлов?). Так в моем распоряжении оказалась толстенная книга американского историка Джона Бейклесса «Америка глазами первооткрывателей».

Кажется, впервые за годы после марта 1959-го, я почувствовал некоторое подобие уверенности. Мне предстояла двух-трехлетняя интереснейшая творческая работа, и можно было уже спокойно смотреть в светлое послезавтра.

Два-три года радости, два-три года мучений! О том, как я жил те годы, могли бы рассказать сотни страниц переписки переводчика с редактором — именно такой метод выработался у нас с Людмилой Борисовной, женщиной в общем-то не злой и не вредной, да вот беда — малограмотной. Она писала «негретянка», «эдентично», «играет значение» и т. п. Получая от нее очередную порцию «отредактированного» текста, я с ужасом ждал ее редакторского вмешательства и, естественно, находил его в каждом абзаце. Например, у меня было: «Индеец размозжил ему голову дубинкой» — второе слово редакторша заменяла на «размножил». На мой вопрос-вопль она терпеливо объяснила мне на страницах нашей с нею деловой переписки: «т. е. раскроил череп на МНОЖЕСТВО кусков, неужели непонятно?» От подобного «творчества» я временами впадал в отчаяние.

Мне пришлось бы совсем туго, если бы одновременно с переводом Бейклесса я не был занят в те годы совершенно иной, исключительно близкой и дорогой мне деятельностью: писал собственную брошюру «Между двух океанов» для «Политиздата», куда меня привел мой приятель, историк Виля Лельчук. Это была краткая полухудожественная история освоения Северного морского пути, всегда меня увлекавшая. Вместе с милейшим человеком и исключительно бережным, толковым редактором Надеждой Степановной Гудковой мы в итоге создали первую мою ЛИЧНУЮ книжечку.