Гонители - Исай Калашников

— Поди прочь, Цзунь-сян!

Тому, видно, показалось, что он ослышался. Повернулся в одну сторону, в другую — сановники стыдливо прятали глаза. Бледное лицо князя порозовело. Он поднялся и удалился, гордо подняв голову. Император выпятил нижнюю губу, скомкал чертеж и бросил в жаровню.

Утром в город пришла вода. Она врывалась под створы ворот, с журчанием растекалась по улицам, подхватывая мусор, перехлестывалась через низкие пороги домов, низвергалась в подземелья с плеском, шумом и грохотом. Люди, кто с молитвой, кто с проклятием, тащили на крыши детей, закидывали свое добро, влезали туда же сами, мокрые, грязные, тряслись под нудно моросящим, холодным дождем. Взломав загородку конюшни, вырвались на волю лошади, с ржанием метались в теснинах улиц… К вечеру почти не осталось незатопленных мест, только у императорского дворца сохранилась узкая полоска суши.

От хана прибыл посланец. Сухопарый, крючконосый воин говорил с императором, обратив лицо не к нему, а к переводчику. На голове у воина был тангутский гребенчатый шлем, с плеч свисала мокрая, заляпанная грязью тангутская же шерстяная накидка. Посланец требовал у императора сдачи города. Сам император с воинами может уходить, но все ценности должны быть оставлены, оставлены должны быть также люди, умеющие ковать, плавить железо, обрабатывать серебро и золото, ткать шерстяные или иные ткани…

Слушая посланца, Ань-цюань вспомнил свою встречу с беглым степным ханом в Хэйшуе. Тогда все было иначе. Тогда он издевался над кочевником, над его ничтожеством. До чего же был глуп! Рябому хану надо было помочь.

Через него в степях завести друзей… Но разве мог подумать, что придет время и он, император Си Ся, страны величественных храмов и дворцов, страны, чьи воины заставляли трепетать и киданьскую и сунскую, и цзиньскую династии, будет слушать такие слова от грабителя, который не постеснялся прийти к нему в чужом, награбленном одеянии…

— Уходи, нойон Джарчи. Города твоему хану мы не отдадим никогда!

— Мы подождем. — Нойон поправил на поясе меч «дракон-птица» тангутский меч с рукояткой, чешуйчатой, как тело дракона, изогнутой на конце в виде птичьей головы.

Вода, залив город, больше не прибывала. С нею можно было бы примириться. Но размокли стены глинобитных домов, они оседали, разваливались, придавливая обломками людей, в двух местах просели и треснули крепостные стены. Город ждала неминуемая гибель. Императорский совет почти в открытую стал обвинять Ань-цюаня в неразумном упрямстве.

Надо бросить все и уйти… Они не хотели понять, что стоит покинуть стены крепости — и все лягут под мечами кочевников.

И вдруг вода начала резко убывать, скатываться. Случилось это поздно вечером. В стане врагов всю ночь метались огни, доносился шум. Утром все стало понятно. Вода поднялась настолько, что стала топить и вражеский стан. Тогда хан велел разрушить плотину, и река вошла в свое русло.

И снова прибыл посол. Он признался:

— Наши воины немного покупались! Мы перебрались на более высокое место. Теперь не затопит. А вам уйти некуда. Хан говорит тебе: оставайся в своем городе, но поклянись быть его правой рукой, отдай ему в жены свою дочь, по первому его слову шли воинов, куда он направит, рази тех, кого укажет.

Императорский совет принял позорные условия хана. Отныне император Си Ся становился данником хана. Такого унижения страна не знала. Совет согласился отдать в жены и дочь Ань-цюаня. Но не захотел, чтобы тангутские воины шли с ханом грабить другие народы. Император молчал. Совет как бы отодвинул его в сторону. Ничего он не сказал и тогда, когда увидел среди сановников Цзунь-сяна. Он чувствовал, что его, кажется, ждет судьба предшественника.

Начались длительные переговоры. Хан был неуступчив. Если император не дает воинов, пусть дает коней, верблюдов, тканей разных, меда и воска, серебра и золота, седел и саадаков с луками и стрелами, белых войлоков и цветных ковров… И все — в неслыханном количестве.

— Надо дать, — сказал Цзунь-сян. — Пусть уходит. По всему видно, он собирается напасть на кого-то. Для того и просит воинов. На кого же он собирается напасть? Думаю, на цзиньцев. Вот и пусть… Они нас бросили в беде. Они не меньше нас виноваты в нашем позоре. Пусть повоюют с ханом.

Мы, сохранив при себе воинов, отомстим цзиньцам, вернем все, что сегодня отдаем хану-грабителю.

В стан хана со всех концов страны стали сгонять скот, свозить добро.

В его кожаные мешки перекочевала почти вся императорская казна. Ань-цюань проводил до крепостных ворот плачущую дочь Чахэ. Прощаясь, расплакался и сам. Он чувствовал, что уже никогда не увидит свою дочь.

Предчувствия не обманули императора. Вскоре после того, как хан ушел в свои степи, обобрав тангутский народ, Ань-цюаня вынудили отречься от престола. А через месяц, на сорок втором году жизни, он внезапно скончался.

Новым императором стал ученый князь, подслеповатый Цзунь-сян.

Глава 9

Целый день хан охотился в степи с ловчим кречетом. Возвращался усталым и голодным. Недалеко от его шатра толпились люди. Наверное, снова сартаульский купеческий караван. Все более торными становятся караванные тропы в умиротворенной степи. Идут торговые люди из Самарканда, из Бухары, из Хорезма и Отрара. Иные продают товары тут, иные направляются дальше, в пределы Алтан-хана. Купцы люди ловкие и смелые. Он не однажды говорил, что как торговцы в поисках выгоды идут на край земли, так воин в поисках добычи должен переплыть все реки, преодолеть все перевалы.

Сартаульский купец, до глаз заросший бородой, в пышной чалме, играя на животе пальцами, ходил за спинами своих подручных, торгующих тканями, орехом и миндалем, чашами из чеканной меди. Увидев хана, купец степенно поклонился. В его поклоне не было ни приниженности, ни рабской покорности.

Хан спешился, пошел вдоль ряда, ощупывая ткани. Купец с готовностью разворачивал куски.

— Эту ткань у нас называют карбас. Она не бывает крашеной. Прочна, легка. Ее любят простые люди. А это зендани. Ткань тысячи расцветок.

Одежду из нее можно носить и в дни радостей, и в часы скорби… Зарбофат[20] — так называют у нас эту ткань. Одежда из нее украшает достойных, при свете солнца она сияет, блестит, как роса на зелени весенней травы, в пасмурный день она сама излучает свет.

— Ты где так научился говорить на нашем языке?

— Великий хан, с младенческого возраста я путник. Я продавал свои ткани меркитам, кэрэитам, найманам…

— А бывал ли ты в Чжунду или других городах Алтан-хана?

— Бывал. Я везде бывал.

— И сколько же просишь за эти товары?

— Совсем немного. За кусок златотканой ткани — три золотых балыша, за кусок зендани — три серебряных[21].

— Сколько ты платил за штуку в своей земле? Не торопись отвечать.

Если солжешь, я снесу тебе голову!

Купец, открывший было рот, онемел, потом взмолился:

— Великий хан, не губи!

— Говори правду, и ты останешься жив.

— Я платил за штуку не дешевле десяти и… и не дороже двадцати динаров.

— Ты что же, грабить нас приехал? — Хан взял кусок парчи, бросил в толпу. — Берите. Все берите у этого грабителя!

С веселым визгом и смехом толпа расхватала и ткани, и орехи, и миндаль — ничего не осталось. Купец схватился за голову:

— Вай-вай!

— Иди за мной.

Хан прошел в шатер. Баурчи подал мясо и кумыс.

— Ешь, купец. В другой раз будешь умнее.

— Великий хан, я бывал во многих землях. Большие и малые владетели оберегают караваны… Мы ищем выгоду — это так, но мы везем то, чего без нас не получишь…

Хан велел кешиктенам принести из хранилища парчу, гладкий и узорчатый шелк, тонкие шерстяные ткани. Все это разложил перед купцом.

— Ты думаешь, я это купил? — спросил хан. — Все, что мне надо, я беру мечом. Позовите Татунг-а… Как твое имя, купец?

— Махмуд Хорезми. Махмуд из Хорезма.

— Ты ешь, Махмуд. Пользу от торговли я вижу. И зря купцов обижать не буду. Но раз вы торгуете в моих куренях, вы должны служить мне. Нет — с каждым могу сделать то же, что сделал сегодня с тобой.

— Тебе нужны воины, великий хан, А я бедный купец.

— Мне нужны не только воины. Ешь! — Хан выбрал кость пожирнее, протянул Махмуду.

Он ее принял, но есть не стал, держал в руках, и горячее сало ползло по его пальцам, падало на крышку столика, застывало белыми каплями. Совсем убит, раздавлен человек.

В шатер вошел Татунг-а с дощечкой для записи повелений.

— Скажи, Махмуд, сколько штук тканей было у тебя, и Татунг-а заплатит тебе за каждую штуку сполна.

В темной, как ненастная ночь, бороде Махмуда блеснули зубы — рад!

— Пока я только возвращаю отнятое, — продолжал хан. — Но ты получишь больше. Со своим караваном ты пойдешь в Чжунду.

— Зачем, хан?

— Торговать. Ну, и попутно кое-что узнаешь. Возьмешь моих людей погонщиками.