Иоанн Кронштадтский - Одинцов Михаил Иванович

В новом храме отец Николай по примеру Иоанна Сергиева совершал богослужения каждый день. «Ревнители» православия из Андреевского собора весьма были этим недовольны, ибо храм был рядом и, как они считали, «отвлекал» православных от посещения собора. В письме Павлу Кульбушу отец Николай сообщал: «Собору наша ежедневная служба не особенно нравится. Отец Иоанн осведомился сегодня, служу ли я каждый день, и, получив утвердительный ответ, пожелал, чтобы я и в будущем ревновал о службе Божией. Очевидно, ему уже жаловались, иначе бы он не спросил. Но раз он сочувствует ежедневным нашим службам, нам и бояться нечего», — резюмировал Николай. Забегая вперед отметим, что отец Николай оказался достойным духовным сыном Иоанна Кронштадтского, старательно трудившимся на поприще религиозного просвещения и борьбы с пьянством. И уже в новых, советских, условиях он станет «наследником» и продолжателем церковного служения самого Иоанна Кронштадтского, заступив при поддержке огромного числа прихожан на должность настоятеля Андреевского собора.

Глава 5

СМУТА… БЕСОВЩИНА… РЕВОЛЮЦИЯ…

Держись же, Россия, твердо веры своей и Церкви, и Царя православного, если хочешь быть непоколебимою людьми неверия и безначалия, и не хочешь лишиться царства и Царя православного. Иоанн Кронштадтский, протоиерей

Царская семья и «святой» Иоанн Кронштадтский

1 марта 1881 года… Санкт-Петербург… Воскресенье…

Карета, в которой находился император Александр II, возвращалась из Михайловского манежа, где состоялся еженедельный развод войск. Проехав по Инженерной улице, она повернула на набережную Екатерининского канала по направлению к Театральному мосту. Надо было торопиться, царь посмотрел на часы, они показывали 1 час 45 минут… его ждали в Зимнем дворце. Вслед за каретой поспешали конный конвой и охрана в санях.

По обеим сторонам набережной прохожих было немного. Завидев царский экипаж, они останавливались и кланялись своему императору. Царь улыбался на приветствия подданных и даже отдал честь в ответ на приветствие военного фельдшера. Вдруг неизвестный мужчина отделился от решетки канала и, как-то нелепо вскинув руки, бросил под царскую карету белый узелок. Раздался оглушительный взрыв. Охране и немногочисленным зевакам показалось, что время остановилось. Общая мысль мелькнула у всех в голове: Покушение?! Еще одно?! Седьмое! Жив ли император?!

Из разбитой, покосившейся набок кареты вышел Александр. Он перекрестился и, немного пошатываясь, сделал первые шаги.

— Схвачен ли преступник? — спросил он подбежавшего офицера.

— Да, — ответил полковник и при этом добавил: — Государь, благоволите сесть в мои сани и ехать немедленно во дворец.

— Хорошо, но прежде покажите мне преступника.

Император двинулся к тому месту, где находился схваченный молодой человек. Подоспевшие конвойцы поддерживали царя с двух сторон, продолжая уговаривать вернуться к карете. Император не реагировал и шел по направлению к Невскому проспекту. Вокруг уже собралась толпа из случайных прохожих и подоспевшей охраны.

Приблизившись к преступнику на расстояние трех шагов, Александр взглянул ему в лицо. Во взгляде царя не было злобы и ненависти, скорее недоумение. Медленно произнес:

— Хорош!

Император оставался рядом с преступником не более полминуты, а затем повернулся к месту взрыва. Охрана снова предложила ему ехать во дворец.

— Хорошо, — отвечал Александр, — покажите мне место взрыва.

Он подошел к образовавшемуся от взрыва воронкообразному углублению в промерзшей земле, аршина[193] четыре глубиной и аршин с четвертью в диаметре… О чем он думал? Испытывал ли чувство облегчения и благодарил ли Бога за новое чудесное спасение? Намечал какие-то спешные политические шаги?.. Мы никогда не узнаем.

Среди немногих очевидцев, как-то боком прислонившись к решетке набережной, стоял человек лет тридцати. Он выждал, когда Александр приблизился к нему на расстояние не более двух аршин и, воздев руки вверх, бросил что-то к его ногам. Раздался оглушительный взрыв (спустя не более четырех-пяти минут после первого). Царь и стоявшие рядом с ним упали. Когда дым немного рассеялся, оцепеневшему от ужаса взору очевидцев предстала чудовищная картина: человек двадцать раненых, корчась от боли, лежали у тротуара и на мостовой. Александр был недвижен… размозженные ноги оголены, из них струйками текла кровь. Над ним склонился прибывший к этому времени на место событий брат — великий князь Михаил Николаевич.

— Саша, что с тобой?

В ответ он услышал тихий голос: «Скорее домой… Несите меня во дворец… там умереть».

Сани с государем, начавшим терять сознание, по Мошкову переулку и Миллионной улице подъехали к Зимнему дворцу. Когда царя подняли из саней, в них осталась такая масса крови, что ее пришлось потом выливать. По парадной лестнице государя подняли на второй этаж и занесли в кабинет. Вызванный дежурный врач пытался оказать первую помощь.

Александр лежал на своей походной кровати, которую поставили рядом с письменным столом, под портретом его дочери Марии. Простыня, второпях брошенная на него, не закрывала сломанные колени. Он лежал без малейшего движения. Глаза были закрыты… Лицо, руки, ноги были испещрены маленькими черными точками — следы от взрыва динамита. Вскоре прибыли врачи, хирурги, профессора. Предпринята была попытка ампутировать левую ногу, облегчить положение раненого — но усилия врачей результатов не давали.

В кабинет стали собираться близкие: наследник, Александр Александрович с женой, великий князь Михаил… Вдруг буквально вбежал внук Александра II — Николай. Его подвели к постели умирающего деда.

— Папи, — повышая голос, сказал Александр Александрович. — Ваш «лучик солнца» здесь.

Задрожали ресницы, приоткрылись голубые глаза… Видно было, что раненый старался улыбнуться. Он двинул пальцем, но ни поднять руки, ни сказать то, что хотел, он не мог. Подошел протопресвитер А. Н. Баженов и причастил Александра II. Все присутствующие опустились на колени, склонив Голову, молились…

Потом лейб-медик С. П. Боткин, державший руку умирающего, обернулся к новому монарху и объявил: «Все кончено!» Страшное рыдание вырвалось из груди присутствовавших… Дворцовые часы показывали четыре часа пополудни.

Трагическая новость с невероятной быстротой разнеслась по столице. У дворца стал собираться народ: войска, свита государя, министры, горожане… Но внутрь пропускали только членов императорской фамилии.

К вечеру скорбная новость достигла Кронштадта. В короткой дневниковой записи от 2 марта Иоанн Ильич Сергиев отмечает, что получил «страшное известие об убиении Государя Императора торпедою, во время следования Его в санках». Известие это ошеломило отца Иоанна, он в смятении, два чувства борются внутри него. Поначалу ему представляется, что преступников должно охватить раскаяние и покаяние в свершенном зле, как залог спасения души человека. Ему примером служит церковная история: ведь и убийцы Господа, — отмечает он, — если бы покаялись, спаслись бы. Но чуть позже им овладевает чувство мщения и возмездия. В соответствующем эпическом стиле он пишет: «Налетели злые и хищные коршуны на нашего незлобивого Государя и растерзали его; и с ним других неповинных, и протекли потоки крови мученической». Чем же должен воздать Господь за такое злодеяние? Иоанн, не сомневаясь, указывает: «Да воздаст им Господь — этим коршунам в человеческой коже, по делам их, а убитым да даст венцы нетления»[194].

Случившаяся трагедия захватывает Иоанна целиком. Ощущается, что в течение долгого времени он не может «отойти» от нее. Даже на занятиях в гимназии вместо плановых тем по программе он зачитывал ученикам выдержки из газетных статей о гибели императора. Он трактует событие как крест, который необходимо нести, и возможно как способ искупить ранее совершенные императором личные ошибки.