Девятый - Артем Каменистый

Что за звук? Куры квохчут под ухом? Скрип какой-то – конь всхрапнул вроде… Да еще и в спину что-то подталкивает. Похоже, я лежу на телеге, которая куда-то движется. Как я здесь очутился? Без понятия – последнее, что четко помню: лег под ивой подремать. Круто подремал…

Может, демы подкрались и, обманув бдительность попугая, оглушили меня, после чего тяжелыми ботинками пересчитали все ребра? А теперь тащат к жертвенному алтарю, или куда там положено тащить таких ротозеев, как я?

– Снорр, у тебя колесо разболталось! На привале подправь!

Голоса не припомню, но Снорр, если не ошибаюсь, один из самых главных разгильдяев среди возничих – у него хронические техпроблемы с телегой. Это что – я в нашем обозе еду? А почему на повозке? И почему у меня такое «замечательное» самочувствие? И как сюда попал из-под той ивы? Рядом кто-то заворочался, угрюмым мужским голосом заметил:

– Даже не видно как дышит – будто мертвый лежит.

– Ага – со вчерашнего так. Удивительно, что еще не обделался, – таким же не очень жизнерадостным голосом ответил другой мужчина.

– Трея сказала, что у него просто горячка.

– Ага – ты ей больше верь… она и не то сказать может… С горячкой трупом не лежат. Странный этот страж какой-то…

– Может, у стражей своя горячка – особая… стражницкая…

– Глупость сказал: стражи – такие же люди, и болячки у них такие же.

– Раз в опоганенных землях как у себя дома ходят, значит, не такие как мы.

– Откуда знаешь, что спокойно ходят?

– Так это все знают…

– Кто все? Я вот не знаю – не видел ни разу.

– И где ты такое видеть мог? В теплой избе за частоколом прячась? Или у жены под подолом? Этот ведь пришел из погани. Цезер говорит, он спокойный был, улыбался им, а у самого даже ножа нет. Ничего не боится – ходит, будто по своему огороду.

– А не говорил он тебе, что у стража следы от ожогов были?

– Слышал – народ рассказывал.

– Думаешь, он сам себя прижигал?

– Это зачем ему такое делать?!

– Раз не он, то кто? Странный этот страж, очень странный… Видел его меч? Таким только цыплят потрошить. Щит не взял, копье тоже, доспех простой – латы на себя мог переделать, а отдал бабнику горбатому. А самострел его глянь – будто игрушечный, но бьет хорошо вроде. Хитро устроен – будто демы придумали. Только зачем он нужен, если луком уметь пользоваться? А на лошади как держится? Будто навоза комок – видно, что боится скачки. А сейчас еще и в беспамятство впал – день лежал, ночь, и все утро тоже лежит.

– Ну и что с того? Заболеть каждый может.

– А остальное? А то, что тащит нас на погибель, – виданное ли дело границу пройти с таким медленным обозом? Да нас улитки обгоняют. Захоти он спасти народ – приказал бы бросить все и пешими уходить, на три-четыре отряда разделившись. Так вернее будет – хоть кто-то прорвется. И за помощью надо бы вперед гонца попробовать послать – может, солдаты короля ударят с другой стороны. Так нет – он вообще ничего не делает. Странно это… все дела его странные…

– Ну… Откуда нам знать, каким должен быть страж и какие у него замыслы? Ты стражей много видел?

– Вообще-то только одного – вот этого.

– Вот и я о том же.

– Все равно странный – не слышал я такого про стражей.

– А слышал, про мракян говорят, будто у них мужики платья носят, а бабы их вечерами на сеновал затаскивают и насильничают?

– Слышал, конечно.

– А я вот с купцом говорил, который к ним ходил. Тот рассказал, что враки все это – оттого они пошли, что бабы у них больно страшные, вот и принимали их чужие за мужиков в платьях.

– Это ты зачем рассказал?

– А затем – всему, что говорят, верить нельзя.

– Да? Так, может, тот купчина как раз и соврал.

– Может, и так.

Возничие замолчали, зато рядом послышался хорошо знакомый голос Арисата:

– Как он?

– Да никак – лежит и лежит, даже мух не отгоняет. Бубнит иногда в бреду что-то, но не понять ничего – язык не наш.

– Плохо… На привале Трею к нему надо – пусть посмотрит.

– Утром смотрела – ничего нового не сказала. Раны его затянулись, кашля и хрипов нет, а огнем горит. Только судороги прекратились, а то корежило вчера страшно – уж думали, что спина вот-вот лопнет.

– Потрогай его лоб.

– Ага! Если я его рукой коснусь, попугай мне перст отхватит, а то и два – клюв у него больно страшный! Он только Трею подпускает и Йену, да и то шипит на них иной раз, будто змей ползучий! Тука тоже терпит, и даже «здрасьте» ему говорит, а вот когда Цезер к стражу нагнулся, птица ему в глаз так ловко плюнула, что он потом целое утро богохульствовал! Сам и потрогай!

Зеленый молодец – службу несет. Если выберусь из этой передряги, лучшим вином угощу. Немножечко…

– Чего испугался – спит его попугай… вон – валяется пьяный в дымину… лапами кверху. Ладно, пусть им Трея занимается. А вы на привале соломы свежей постелите – эта уже слежалась. Дождавшись, когда воин отъедет, пессимист-возничий буркнул:

– Перебьется – он пока что на солому не жаловался. Вот гад – надо будет его запомнить!

– Как сэр страж? – Опять знакомый голос – на этот раз Тук пожаловал.

– А никак – лежит колодой.

– Раз живой, то встанет. Он парень крепкий и боевой.

– Ага – боевой! В жаркий день от горячки слег почти намертво! Дети малые его боевитее!

– Флом, болтаешь ты больно много, и только нехорошее. Что-то я тебя рядом с нами не заметил, когда сэр страж бурдюка в зад приголубил.

– Ну и что? Я на левой стене был – из лука стрелял. Зачем лучнику с огневым копьем бегать?

– Раз не бегал, значит, закрой свой рот на крепкий засов, а то напраслиной хорошего человека обижаешь.

– Да он все равно не слышит и не видит ничего.

– Вот как? Так что получается: все делать, значит, можно, если не видят? Ну ладно – учту. Как уйдешь ночью в дозор, жену твою тогда проведаю – сам, получается, разрешил.

– Это когда я такое разрешал?!

– Ты сказал, что если не видят и не слышат, то можно. Вот и схожу: не первый раз – дорогу помню.

– Ах ты! Да я тебе спину топором подравняю!

– Язык себе подравняй, а то отрастил до колена! Лучше другое отращивай, чтобы жена твоя за мной не бегала с просьбами срамными!

– Тьфу на тебя!

– Плеваться?! Н-на-а-а-а! – послышался приглушенный звук удара.

– Старшину сюда! Горбун Флома лупит! Опять! – заорал второй возничий.

Через несколько секунд вокруг начался импровизированный митинг: оскорбленный возничий отплевывался, Тук пытался вырваться из чьих-то рук, ругались сразу в три десятка глоток, и кто-то кого-то пытался бить. Обозный старшина подоспел быстро – его громоподобный голос легко перекрыл шум толпы: