Загубленная жизнь Евы Браун - Анжела Ламберт

В сентябре 1936 года нежелательная огласка угрожала положить конец доверчивому неведению немцев касательно частной жизни их фюрера. Французская желтая газета Paris Soir разразилась статьей про Адольфа и Еву под заголовком «Женщина Гитлера». Пройдясь по его отношениям с Гели, сестрами Митфорд и Лени Рифеншталь, автор заключил: «В настоящий момент фавориткой, несомненно, является Ева Браун, дочь мюнхенского учителя. Гитлер отказался от всех остальных женщин ради нее». Ее дядя Алоис описывает свою реакцию на эту статью:

Я чуть не упал со стула! Наша маленькая Ева! Невозможно! Это не может быть правдой! Прелестное дитя, которой я помогал решать задачи по математике, для которой я написал столько сочинений, чтобы спасти ее от очередного порицания из школы за неприготовленные уроки; которая, глубоко проникнувшись набожностью своей бабушки, каждый вечер усердно читала молитвы перед сном? Я со всех ног бросился к телефону — звонить кузине Фанни. (Мой отец приходился братом ее матери, Йозефе Кронбургер.) Фанни ужасно возмутилась, когда я сказал ей, что только что прочел Paris Soir и что я потрясен и очень рад, что она скоро станет тещей фюрера. «Что за вздор!» — оборвала она; ей и так уже немало досадила эта история. И уж конечно, она не собирается ничего обсуждать по телефону. Если мне так уж интересно, пожалуйста, я могу приехать в Мюнхен и поговорить с ней там.

Так он и сделал. Фритц и Фанни жили все в той же квартире, куда он приходил голодным студентом, — все та же ничем не примечательная чета обывателей из среднего класса. «Ничто не изменилось в их благочинной мещанской жизни». Дальше Винбауэр подробно излагает рассказ Фанни о романе его племянницы Евы с его фюрером. Когда Ева во всем призналась, она сначала пришла в ужас, но, будучи неисправимой оптимисткой, со временем свыклась с этой мыслью. Возможно, Фанни надеялась, что Гитлер все-таки когда-нибудь женится на ее дочери. История ее не слишком расстроила, скорее, раз уж на то пошло, позабавила. Фритц же считал, что его оскорбили, унизили, выставили несостоятельным отцом. Он пришел в ярость. Как бы ни сказалась статья в Paris Soir на семье Браун, на общественное мнение в Германии она не повлияла. Как только стало известно о ее публикации во Франции, власти изъяли весь тираж газеты из киосков и замяли дело.

Земля разверзлась под ногами Фритца в 1934 году (к тому времени Ева и Гитлер уже два года как были любовниками), когда он узнал — неизвестно от кого, возможно, его самого наконец осенило — о «порочной связи» дочери. Ему было все равно, что ее избрал своей подругой сам канцлер, которого боготворит Германия. По его разумению, он не сумел исполнить отцовский долг, и Ева превратилась в «падшую женщину». Алоис продолжает:

Он излил мне душу, но не дома, а в пивной Hofbrauhaus. Там, в тихом уголке на втором этаже, Фритц признался, что он давно заподозрил неладное и то и дело пытался уговорить Еву прекратить эту «идиотскую» дружбу. Он рассказал мне, как бесят его лицемерные замечания друзей и знакомых и как этот бесстыжий «тип» разрушает его семейную жизнь. Кроме того, он поведал мне о письме, которое написал Гитлеру в сентябре прошлого года, с просьбой «держаться подальше» от Евы.

Похоже, больше всего разозлило его то, что Гитлер не соизволил ответить. Вместо этого Фритца вызвали в мюнхенскую ратушу и посоветовали вступить в партию. Он послушно принес заявление, на Элизабетплатц, где располагалось местное отделение нацистской партии, но получил отказ на основании его политической неблагонадежности. Только год спустя его сочли достойным вступления. Зато ему присвоили один из начальных партийных номеров, как будто он уже много лет является членом партии. Его взгляды не изменились, но теперь он имел право носить партийную униформу с высоким воротом, нацистским орлом и дубовыми листьями. Практического значения все это не имело, но позволило ему получить признание в Бергхофе и не попасть под огонь набирающих силу предрассудков в Германии 1936 года. Господин Браун затолкал свою щепетильность и свой баварский патриотизм подальше и поступил, как ему было велено.

К 1937 году Ева, поселившаяся в самом центре нацистского анклава, пеклась о частной жизни Гитлера и занималась его личными гостями, в число которых странным образом входили как его давние политические союзники, так и ее бывшие школьные подруги, — последние, как правило, ужасно робели перед хозяином. Но все равно она постепенно представляла ему все новых и новых людей своего круга, молодых матерей с очаровательными маленькими детьми. Они заметно оживляли атмосферу чопорного формализма, создаваемую невероятно плодовитыми нацистскими матронами и их амбициозными мужьями. Вряд ли это давалось легко молодой женщине, не имеющей светского опыта и мало знающей о чинах и этикете. Ей приходилось раздавать указания людям вдвое старше себя, которые не слишком одобряли ее, а уважали и того меньше. Но благодаря своей природной доброте и стараниям никого не выделять и не обижать Ева умудрялась налаживать отношения между двумя группами обитателей Бергхофа.

С 1937 по 1940 год именно Ева раскручивала эту утомительную социальную карусель. До того как она обосновалась в резиденции, роль хозяйки выполняла Магда Геббельс, которая преклонялась перед Гитлером и вышла замуж за волокиту Йозефа в 1931 году отчасти ради того, чтобы быть поближе к фюреру. Она по-прежнему царила на торжественных и полуофициальных приемах, когда Еву отсылали к себе в комнаты. Легкость не входила в число достоинств Магды Геббельс. Она была умной и красивой женщиной, преданной идеалам нацизма, но совершенно не умела развлекать Гитлера и веселить компанию. Только Ева могла игриво упрекнуть его, если он слишком долго разглагольствовал на вечеринках. Когда все уже начинали клевать носом от его речей, она говорила: «Право же, Адольф, довольно разговоров — давайте смотреть фильм!» или «Пора нам расходиться спать!». Пара незаметно удалялась — Гитлер, а за ним Ева поднимались по широкой лестнице в свои смежные комнаты. Гостям оставалось только гадать, что происходило дальше.

В начале романа он вел себя с ней, как с любой другой женщиной — безупречно вежливо. Приличия строго соблюдались, и они никогда не проявляли чувств на публике. Еве надлежало вести себя как обыкновенной секретарше. Истинная природа их отношений оставалась загадкой, порождавшей лавину гипотез. При слугах он обращался к ней «фрейлейн Браун». В кругу самых близких и испытанных друзей он иногда называл ее Tschapperl, что приблизительно переводится как «дурочка» или, в лучшем случае, «теленок». Но это, возможно, звучало не так уничижительно, как кажется. В Австрии — включая деревню Шпитталь, где родилась его мать Клара Пельцль, — слово имеет ласкательный оттенок, не обиднее, чем если бы он называл Еву «цыпленочек мой». Сподвижники Гитлера и их жены прекрасно понимали, что имя Евы ни при каких обстоятельствах нельзя упоминать в обществе, так как ее не существует. Между собой жены нацистов назвали ее ЕБ или die blöde Kuh — «тупой коровой», правда, только когда фюрер не мог их слышать. Негласное правило на «Горе» предусматривало, что большую часть времени все должны вести себя так, словно Евы здесь просто нет. Выходит, она оказалась в положении признанной хозяйки дома, с одной стороны, и непризнанной любовницы — с другой.