Бывшая моего брата. Я ненавижу ее... (СИ) - Ройс Мэри

— Ты будешь спать в одежде? — Низкий ото сна голос царапает горло, и я прочищаю его, наблюдая, как Айдаров напряженно закидывает руку за голову и прикрывает глаза, бросая обманчиво ровным тоном:

— Это в целях безопасности.

— Ах, ну конечно, — закатываю глаза и возвращаю голову на подушку. — Это же я, наверное, набрасываюсь на тебя как животное…

— Вот именно поэтому я и ложусь спать в одежде.

Мои глаза округляются, и одновременно с этим рот вытягивается в букву «о», но я больше ничего не говорю. Стыдливый румянец крадется жаром к шее и щекам, а я молчу, чтобы не выдать свое смущение.

Шах и мат, Чудакова.

Глава 51

Открываю глаза и несколько секунд смотрю в одну точку, прислушиваясь к тому, как капли дождя приглушенно стучат по стеклу и подоконнику. В комнату слабо пробиваются первые отсветы хмурого рассвета. Но этого оказывается достаточно, чтобы я заметила тень справа от себя.

Дыхание тут же спирает, и я рывком подтягиваюсь на локтях. Секунда, две, три… Панике практически удается задушить меня, но я вовремя узнаю сидящего на кровати.

Вот только легче от этого не становится…

— Хаким? — сипло выдыхаю и нервно сглатываю.

Он не отвечает, сидит в напряженной позе и потирает ладони друг о друга. Голова опущена, а дыхание глубокое и тяжелое, вижу это по вздымающимся плечам.

И чем дольше мы сидим в этой губительной тишине, тем сильнее у меня в груди разгорается навязчивое и неприятное ощущение, словно мое сердце разрывается на мелкие кусочки. Мне страшно видеть его таким.

Все ведь было хорошо? Что же изменилось за то время, пока мы спали? Ну, по крайней мере, я.

Медленно тяну руку к ночнику, но тут же останавливаюсь, услышав хриплое:

— Не включай свет.

Тяжело сглотнув, я так же осторожно возвращаюсь на место и натягиваю одеяло на грудь, будто оно поможет мне скрыться от мрачного эха его голоса.

Проходит еще несколько долгих секунд, прежде чем я слышу…

— Меня не было рядом с ним. — Теперь его голос звучит так опустошенно, что я невольно комкаю дрожащими пальцами одеяло. О чем он говорит? — Возможно, он нуждался во мне… В разговоре со мной. Я мог бы все объяснить и успокоить его… — Хаким сжимает кулаки и качает головой, выдавливая, словно злится сам на себя: — Но меня не было рядом.

Я не знаю наверняка, о ком идет речь, но мое сердце уже предчувствует что-то нехорошее.

Однако я молчу, боясь спугнуть то откровение, что, по всей видимости, тяжело дается Хакиму. Будто он еще ни разу ни с кем не делился этим.

— Отец сообщил мне по телефону уже после того, как его тело достали из реки. — Мое сердце сжимается. — Я вылетел первым же рейсом на опознание, родители были слишком сломлены… Они попросили об этом меня, только вот, когда я увидел безжизненное тело брата, сразу захотел исчезнуть. Я выбежал в коридор, и меня вырвало прямо на пол. Но мне пришлось вернуться, потому что узнать его с первого раза было невозможно. Он был непохож на себя. — Хаким обнимает затылок ладонями, словно ему невыносимо вспоминать об этом, а я дышать не могу. Что… что он такое говорит?

— Я тогда струсил и не пришел на похороны. А сейчас жалею об этом.

— Господи, Хаким… — скриплю писклявым от слез голосом. — Мне так жаль…

Всхлипываю и порываюсь обнять Айдарова, но замираю, когда вижу, как он сгребает волосы и тянет их. Потом запрокидывает голову и выдыхает:

— Чувствую себя паршивой овцой. Я предал его… дважды.

Мне не требуется уточнять про первый раз. Я уже прекрасно знаю, что первым предательством он считает меня. И это осознание как нож под ребра. Который воткнули, а теперь провернули.

Но когда я слышу следующие слова, внутри все замирает.

— Экспертиза обнаружила у него в крови следы тяжелых наркотиков. Гребаные наркотики, — горькая усмешка срывается с губ Айдарова, но я знаю, что она ложная. — Как он мог так загубить свою жизнь, Аля?

Я не знаю. Я ничего не знаю, потому что после ночи с Хакимом мне запретили контактировать с его семьей.

Но одно я знала точно.

Рустам никогда не принимал наркотики. Никогда. Он с четырнадцати лет шел к цели, желая стать кандидатом в мастера спорта по хоккею. Поэтому услышанное еще больше сбивает меня с толку.

— Родители не могли уговорить его переехать в другой город, поэтому отец рассказал Рустаму о причине моего внезапного отъезда, — Хаким проливает новый свет на ситуацию. Отчего мне становится максимально тошно. — После этого мой брат стал замкнутым, забросил учебу и связался с нелучшей компанией. Он даже бросил спорт. А новое место жительства лишь усугубило его депрессию. — Пауза. — Он звонил мне. Писал. Но я не отвечал. — Слышу, как Хаким сглатывает, а потом продолжает, смотря куда-то вдаль: — Наверное, потому, что мне нечего было ответить ему. А через месяц я узнал, что мой брат мертв. Родители возненавидели меня. А я, как идиот, проклинал тебя. Да и себя в том числе. Хотя сейчас, — тихий смешок, — спустя столько лет ненависти, понимаю, что твоей вины, Аля, здесь нет. Вся ответственность была на мне. Я должен был выставить тебя за дверь, а не поддаваться глупой похоти. Я сам все испортил. За это и поплатился.

Я должна что-то сказать, должна обнять его и поддержать, но не могу. Не могу, чтоб меня. Горло сковало от слез, которые уже вовсю рассекают мои щеки.

Он столько лет жил с этой тяжестью, а я толком ничего не знала. Злилась на него. Скучала и ненавидела одновременно. Господи, все вышло так до боли глупо… Как же мы все это допустили?

И все из-за того, что старший сын депутата переспал с молодой дурочкой, которая не смогла дождаться своего совершеннолетия?! Нет. Всего можно было бы избежать, если бы я не струсила и не повела себя как дура, когда нас застукали…

Бессильный гнев, досада и отчаяние сливаются в кровавую битву за первенство. Я столько всего хочу сказать себе… ему. Мы столько лет мучились в одиночку, а оказалось, что наша боль одна на двоих. И теперь только нам делать выбор: позволим ли мы этой боли погубить нас по отдельности, или сплотимся и станем друг для друга щитом и мечом, которые защитят нас от ошибок прошлого?

Не проронив больше ни слова, Айдаров поднимается на ноги и еще несколько минут стоит лицом к окну. Я не вижу выражение его лица. Но, наверное, это к лучшему. Достаточно того, что я слышала в голосе Хакима. Как жаль, что Айдаров слишком быстро забирается обратно в свои холодные доспехи. А потом как ни в чем не бывало поправляет пиджак и достает из кармана телефон. Проходит еще пара минут, пока он стучит пальцами по экрану.

Я же все это время сижу в напряженной позе, дрожа и задыхаясь от тихих слез.

Закончив, Айдаров убирает телефон в карман брюк и подходит ко мне, вынуждая сердце в груди истерично забиться, когда он осторожно, почти ласково подцепляет мой подбородок и, мазнув по влажным щекам большим пальцем, растягивает свои губы в усталой печальной улыбке:

— Вот тебе моя правда, Алевтина. Из-за своей глупой слабости я разрушил жизнь брата, родителей и твою.

После чего равнодушно убирает от меня руку, разворачивается и уходит. Оставляя меня истекать кровью от правды, которая оказалась перочинным ножом для моего сердца.

Глава 52

Разумеется, после ухода Айдарова у меня больше не получается заснуть. Пребывая в каком-то ступоре, я целый час сижу на кухне за чашкой кофе, которую в итоге так и не выпиваю. В горле все стоит комом. Я дышать не могу, не то что пить. Поэтому дальнейшие несколько часов просто-напросто не знаю, куда себя деть. Меня ломает, как на последней стадии нездоровой зависимости, и я ничего не могу с этим поделать. Стоит только прикрыть глаза, как непрошеные картины так и лезут в голову. Кусаю язык до острой боли, и перед глазами появляется сноп искр. Даже не хочу представлять, что Хаким пережил… Мельтеша по квартире в поисках хоть какого-то отвлечения, выкручиваю пальцы. Но каждый раз все заканчивается мыслями о страданиях семьи Айдаровых, а после я позволяю слезам найти выход. В конце концов, все это началось с меня. С той ночи. Со лжи. И с моей трусости. Обвинение, что я совершенно безжалостно выношу себе.