Хасидские рассказы - Ицхок-Лейбуш Перец
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дрожь охватила Орах-Хаима.
Понял он, что это предупреждение, что в развалине совершается великий грех, что следует принять меры; но не знает какие. Вспомнил он разговор с Иохананом-водоносом и его обещание помочь при нужде. Орах-Хаим тихонько, чтобы супруга не услыхала, накинул платье и на цыпочках вышел в переднюю, где спал судебный служка. Разбудил его Орах-Хаим и спрашивает, где живет Иоханан-водонос? Пришлось три раза повторить вопрос, пока служка своим ушам и глазам поверил… Никак не верит, чтобы Орах-Хаиму в полночь понадобилось к Иоханану-водоносу. Стоит и все время глаза протирает. С трудом удалось убедить его. Служка по счастью знал жилье водоноса. Отправились они без фонаря, а ночь темная, ни зги не видать. Еле-еле нашли дом Иоханана-водоноса; подошли к окну, только хотели постучать, как открылась дверь и вышел сам Иоханан.
— Я, ребе, вас ожидал, — говорит. — Пора потушить огонь…
Видит Орах-Хаим, что тот знает…
В то же мгновение разорвалась туча в небе, и показался луч света. Увидел Орах-Хаим, что Иоханан держит топор, и спросил, зачем ему топор.
— Понадобится! — ответил Иоханан.
Пошли они к развалине, где проживал отшельник… Подошедши ближе, они все почуяли запах горящей смолы, бьющий из развалины; чем ближе они подходили, тем гуще становился запах, даже дух захватывает… Подошедши еще ближе, они услыхали странные звуки, вырывающиеся из развалины: голоса поющих женщин, музыку, топот пляшущих ног; а приблизившись еще более, увидали, как лучи света проникают через щели…
Служка задрожал всем телом от страха. Орах-Хаим, желая подкрепить его бодрость, сказал:
— Держись за конец моего пояса.
Но у служки подкосились ноги, и он упал посреди улицы.
Тогда Иоханан сказал Орах-Хаиму:
— Ребе, пусть он лежит, а мы войдем в развалину. Мы можем еще, Боже упаси, опоздать…
На вопрос Орах-Хаима, знает ли он, где дверь, Иоханан ответил:
— Мое чутье мне укажет.
Они пошли.
— А что мне там делать? — тихо спросил Орах-Хаим.
— Всякий из нас будет делать свое. Вы, ребе, будете ратоборствовать духом своим, я — топором! Вы сдерживайте лишь заклинаниями напор нечистой силы; в остальном положитесь на меня… — ответил Иоханан.
В тот же миг раскрылась дверь. И они увидели свадьбу.
Развалина освещена. На потолке и вокруг стен развешены черепа людей, и в их впадинах, глазных и ротовой, горят красные огни… В стороне черные музыканты, стоя, играют на черных инструментах. Черные инструменты изрыгают звуки и огненные языки пламени… Нагие женщины, с венками из красного мака на черных головах, с огненными поясами на чреслах, пляшут и ведут хоровод, и из-под их босых ног, козлиных копытец с подковками, летят огненные искры… Бешеные снопы огня вырываются из их глаз, из поясов, из их уст вместе с пением…
Шут, стоя на скамье, выкрикивает: «Шабаш! Шабаш!» — гул стоит…
А в середине хоровода пляшут молодые «танец девственной невесты»…
Взявшись за концы белого платочка, танцует отшельник с Лилит — невестой.
Он поет: «Гряди, невеста! Гряди, невеста!» и тянет к себе платочек; Лилит хохочет, все больше придвигается к жениху, вот они танцуют, уж взявшись за руки.
— Шабаш! Шабаш! — кричит во всю глотку шут; все буйнее гремит музыка, бешеней кружится хоровод, все грознее изрыгается пламя. Но вдруг в развалине почуяли непрошенных гостей, чужих людей, и все задрожало.
Поднялся шум, крик, гул и скрежет зубовный. Хоровод разорвался; замелькали в воздухе кулаки. Все устремляются на непрошенных гостей…
Но Орах-Хаим духом своим сдерживает их на расстоянии. Подняв, готовясь прыгнуть, одну ногу, стоят нечистые в четырех локтях от него, и не могут преступить границы. Стоят оцепенелые, будто окаменевшие, лишь руки их сжаты в кулак, зубы скрежещут и глаза горят злобой…
— На помощь! На помощь! — крикнула Лилит.
И сейчас же послышался шум и гул снаружи… Бурный ветер налетел откуда-то, носится вокруг развалины, пытаясь ворваться внутрь, но не может…
Вся развалина дрожит, в стоне вихря слышатся тысячи криков, но ворваться нельзя ему. Орах-Хаим сдерживает его усилия духом своим, своими заклинаниями. Развалина наполняется духом святым и заклинаниями; дух спирает у черной рати, широко разеваются рты, красные языки высовываются… Черная рать отступает, ежится, задвигается в уголки. Тогда Иоханан, подняв свой топор, прицелился в голову Лилит, и ловким взмахом пустил его. Топор расщепил ведьму пополам от головы до самых ног…
И тотчас же отшельник упал лицом к земле… И вмиг ветер затих, исчезли лики, инструменты лопнули, потухли огоньки, черепа упали со стен и рассыпались в прах, настала тишина… И некое черное, чернокрылое существо схватило отшельника с земли, при полете распахнуло окно и исчезло…
Через раскрытое окно ворвался свежий рассвет.
* * *
— Так-то, так-то, господа! — легче вздохнул Орах-Хаим.
Скрылся лже-отшельник; кто знает, предали ли его погребенью на кладбище. В городе думали, будто отшельник отправился совершать искус скитаний…
Судебного служку мы вдвоем, я и Иоханан, едва привели в чувство и доставили домой. Ни одна душа ничего не видала…
Раввинша ни о чем не знала. Она не заметила ни ухода моего, ни прихода… Утром она спросила меня, почему я так бледен, но я притворился, будто не слышу.
— Теперь вы знаете, что за значение может иметь такой еврей, как Иоханан. Простой еврей обладает нюхом и чует такое, чего не почуял такой ученый, как Орах-Хаим… И если Орах-Хаим силен мыслью, духом, заклинаниями, то у этого еврея есть сильная рука, и в руке острый топор. И без долгих размышлений он кидает топор, куда следует, и попадает…
— И все это достигнуто силой главы Псалтири… Понимаете?
А когда Иоханан-водонос явился в праведный мир, — кто, думаете, вышел встречать и приветствовать его? Царь Давид на скрипке своей…
Это показали мне во сне.
…Так рассказывал Орах-Хаим.
«Слушай, Израиль…»
Томашове — небольшом польском городке у галицийской границы — однажды, в прекрасный летний день, полнился юноша, бедный паренек, о котором никто не знал, откуда он, кто он, где он днюет и где ночует, и который лишь время от времени являлся и просил покушать.Что ж — «всякому, кто прострит свою руку», следует подать. Притом юноша ничего не брал, кроме сухого хлеба, ни денег, ни кушаний, и следовательно незачем особенно расспрашивать о нем. Однако заметили, что паренек со странностями. Глаза его, кажется, смотрят куда-то вдаль, а что перед его носом делается, он не замечает; его уши постоянно движутся, как у некоторых — брови, точно он ловит звуки из воздуха; хотя кругом
