Звёзды — холодные игрушки - Сергей Лукьяненко

Ник Ример, мне не стыдно было бы носить твое имя. Но это — немножко подло.

Я — другой.

И должен найти свою судьбу.

Я не знаю, чем можно заменить этику Конклава и Геометров.

Не знаю, что сильнее целесообразности и любви. Если разум и сердце приводят к одному и тому же выводу, что можно им противопоставить?

Пока — не знаю.

Мой приемный дед, Андрей Хрумов, ты хотел, чтобы я стал мерой вещей. Эталоном в самом себе.

Я попробую.

Глава 2

Утро началось с сирены.

Долгий, протяжный вой шел снаружи, с белой пустыни вокруг санатория. Окна стали прозрачными, и мутный свет залил барак. До половины стекол лежали сугробы, дальше — налипшая снежная корка.

Убить меня ночью не пытались. И на том спасибо.

Я выбрался из-под одеяла, оделся. Вроде бы быстро, но все остальные намного меня опередили. У дверей санитарного блока выстроилась маленькая очередь, но никто не входил.

Это что ж такое, я имею право пописать в гордом одиночестве?

— Чего ждете? — миролюбиво спросил я, подходя к кучке зэков.

— Ник, ты должен принять работу дневального, — ответил Тараи. Он уже прочно занял положение моей правой руки, посредника при разговорах. Остальные старались на меня не смотреть. Троица, попытавшаяся вчера вступиться за Клея, вообще держалась поодаль. Только светловолосый любимчик Гартера решился на ненавидящий взгляд исподлобья. А где сам низложенный пахан?

— Дневальный — Клей?

— Да, Ник.

Я молча прошел в санитарный блок.

Клей Гартер стоял над унитазами, методично шаркая длинной щеткой по белому пластику. Пахло хлоркой. Надо же, методы дезинфекции у нас одинаковые.

— Санитарный блок вычищен, — ровным, лишенным эмоций голосом произнес он.

— Верю, — сказал я.

Левая рука Клея по-прежнему была в прозрачном лубке, но я с облегчением отметил, что он владеет ей почти свободно.

Земле бы такую медицину!

— Ник Ример, я хочу поговорить с тобой, — сказал Клей, по-прежнему не оборачиваясь.

— Давай.

— Неофициально.

— А я требовал чего-то иного? Валяй, только быстрей, а то народ страдает.

Клей открыл неприметный шкафчик в стене. Бросил щетку в тазик с каким-то раствором. Обернулся.

— Кто ты?

— Я же представлялся.

— Ты не регрессор, — убежденно сказал он. — Может быть я плохой человек. Но я был хорошим Наставником. Ты не тот, за кого себя выдаешь.

Только этого мне не хватало!

— Не собираюсь тебя переубеждать. Я Ник Ример. Мне не нравятся порядки этого санатория. Вчера я это наглядно объяснил. Вот и все.

— Здесь десять корпусов, — негромко сказал Клей. — Я не буду врать, что все старшие меня любят. Но такого наглого переворота они не допустят.

— Тем хуже для них.

Несколько секунд он буравил меня взглядом. Потом обмяк.

— Может быть… Не знаю, как и почему, но ты сможешь в одиночку взять здесь власть. Наверное, сможешь…

— Что за странные речи от бывшего Наставника? — спросил я. — Какая власть? Все равны! — Подошел к сверкающему унитазу, расстегнул брюки. — Ничего, если я займусь делом? Тебя это не смутит… не возбудит?

— Дурак, — презрительно сказал Клей. — Наша пища не содержит транквилизаторов. Пройдет неделя, другая, и тебе самому придут в голову странные мысли.

— Я не собираюсь здесь задерживаться, — бросил я, торопливо обдумывая его слова. Вот как. Транквилизаторы. Медицина на службе прогресса. К чему тратить энергию на секс, когда его можно заменить Дружбой и Трудом?

Клей захохотал.

— Ты говоришь это мне? Своему не-другу? Ты хочешь нарушить решение, и покинуть санаторий?

— Да. А теперь скажи, ты рискнешь об этом рассказать?

Он снова зашелся в приступе смеха. Резко замолчал:

— Откуда ты знаешь наши законы?

— Эти законы везде одинаковы.

— Ты же регрессор… работал у Дальних Друзей… Несостоявшихся Друзей… Да, да. Я не буду тебя закладывать, Ник Ример. Но это и невозможно. Проверяющий прибудет лишь через месяц. Связи с внешним миром нет.

— Прекрасно, — я направился к умывальнику.

— Ник, если ты еще не понял… санаторий окружен поселением Гибких Друзей. Они помогают нам в лечении. И присматривают, чтобы мы не нарушили режим.

— И чем страшны эти пиявки? — спросил я.

Клей покачал головой.

— Порой мне кажется, что у тебя нет амнезии. А потом я убеждаюсь, что ты начисто лишен памяти… Ты ведь сам ответил! Регрессор Ник, с чего начался контакт с Гибкими Друзьями?

Знания Ника Римера, его сознание, отраженное в словах, среагировали быстрее, чем я.

— Внешняя. Разреженный воздух. Пески. Холод. Подпочвенные озера. Пиявки. Жертвы. Облавы. Признаки цивилизации. Регрессия. Воспитание. Дружба…

Клей Гартера этот словесный поток ошеломил не меньше, чем меня самого.

— Ты словно конспект к экзамену готовишь… — сказал он.

— Может быть. Ну и чем ты меня пугаешь? Гибкие — наши Друзья.

— Гибкие — друзья людей. Но мы-то уже не люди. Мы больные. Нас лечат. Выход за территорию санатория — полная потеря разума. Исключение из числа людей. На первый раз тебя простят, Ример. Спроси у своего дружка, как это будет. На втором побеге ты просто исчезнешь.

Я помолчал, обдумывая его слова. Зачерпнул жидкого мыла из емкости над раковиной.

— Значит, второго побега не будет.

— Зря с тобой спорил вчера, — сказал Клей. — Надо было лишь подождать. Немного.

— Мне кажется, пора освобождать блок, — ответил я.

— Ник! Я хотел… попросить тебя.

— Говори.

— Я хочу выйти на работы сегодня.

— Зачем? Ты еще болен, — я кивнул на закованную в лубок руку.

— Боюсь… за Тика.

— Это тот паренек?

— Да. Боюсь, он наделает глупостей.

— Сволочь ты все-таки, — сказал я. — Ладно. Поработай. Мне все равно.

Люди за дверью встретили мое появление одним общим вздохом.

— Свободно, — сказал я.

В двери метнулись все сразу. Даже троица Клеевских шестерок. Даже бедолага Тик. Даже мой новый приятель Агард. И на всех лицах читалось облегчение и благодарность.

Как легко стать хорошим!

Надо на время отнять у людей какую-нибудь примитивную, но неизбежную потребность. А потом, барственным жестом, вернуть.

И любовь к тебе станет искренней и неподдельной.

После завтрака я переоделся. Тараи притащил мне одежду, подобную той, что была на нем. Ватник, который стал бы культовым предметом среди обитателей земных концлагерей, довольно легкий и очень теплый. Толстые стеганные штаны. Неуклюжие ботинки, носки, перчатки…

По крайней мере, холодом пациентов санатория не мучили.

От своего серого костюма я избавился без всякого сожаления. Он принадлежал не мне, а Нику Римеру, которого больше не было в живых.

— В чем состоит наша работа? — спросил я Агарда.

— Выравнивать пляж.

Он стоял рядом, наблюдая, как я напяливаю на себя униформу. Несколько раз помогал справиться с непривычными застежками. В основном их одежда застегивалась пуговицами, до молний они, видно, не додумались, но магнитные швы поначалу привели меня в замешательство.

— Зачем выравнивать?

Агард вздохнул.

— Со времен Морской эры, когда линия побережья подверглась улучшению, и наш материк приобрел действительно круглую форму, волны размывают берег…

— И мы собираемся выправлять его лопатами?

— Да.

Я покачал головой. Бред. Работа ради работы.

Ну а какое еще применение можно найти опасным преступникам в предельно автоматизированном мире? Подпускать к технике — рискованно. Оставлять без работы — не положено.

— Санаторий периодически меняет дислокацию, — сказал Агард. — Рабочая зона — около десяти километров. Раз в две недели «Свежий ветер» смещается вдоль побережья.

— И так везде?

— Не знаю. В зонах теплого климата, вероятно, нет. Там много интернатов, городов, найдется кому следить за берегом.

— Зачем это нужно, Агард?

Он хитро улыбнулся:

— Тебе лекцию прочесть, или так ответить?

— Так.

— Не знаю.

Мороз был градусов пятнадцать, если отдать должное шкале Цельсия. Геометры вели отсчет с температуры здорового человеческого тела, они очень серьезно относились к мысли, что человек — мера всех вещей. Но меня больше устраивал подход шведского физика. Не стоит заблуждаться относительно нашей роли в мироздании. Вода — древнее плоти.

Небо с утра очистилось, лишь белесая дымка затягивала горизонт. Снег, чистейший и ослепительно белый, на Земле такой лишь в горах увидишь, покрывал все, насколько хватало взгляда. Черные решетчатые силуэты сторожевых вышек отчетливо выделялись по периметру санатория. С одной стороны их не было — там снег плавно, почти незаметно переходил в ледяное крошево и стылую воду океана. Издали вода казалась белой, густой как молоко.