Горячие деньги - Дик Фрэнсис

— Давай, старая перечница! Давай же! Вперед!

Никто из лошадей пока особенно вперед не вырвался. Скачку вели три лошади, бежавшие бок о бок, за ними — еще две, потом Блу Кланси. Я подумал, что положение у него не особо завидное, но проворная лошадка тут же убедила меня в обратном. Жокей заставил Блу Кланси чуть повернуть и отойти от остальных, чтобы впереди открылась свободная дорожка, и дал ему понять, что как раз сейчас все и случится — сейчас или вообще никогда.

Блу Кланси пошел быстрее. Малкольм неистово завопил, Рэмзи не мог от волнения сказать ни слова. Вот Блу Кланси уже третий, трибуны беснуются. Блу Кланси скачет еще быстрее — он уже второй. Малкольм замолк, рот раскрыт, глаза широко распахнуты. Случилось невероятное, потрясающее, невозможное… Блу Кланси несомненно, бесспорно победил!

Глаза Малкольма сияли, как сапфиры. Он все еще ничего не мог сказать. Рэмзи сгреб его за плечи и подтолкнул к выходу, и они побежали, пританцовывая на ходу, расталкивая медлительных зрителей, попадавшихся на дороге, чтобы поприветствовать своего чемпиона. Я не отставал от них, все еще не веря до конца, что это действительно происходит на самом деле. Некоторым владельцам все время везет, другим — наоборот, удача в мире скачек переменчива. Но Малкольм просто потрясающе удачлив! Ему везет всегда и во всем, кроме жен. Его удачливость пришла и на скаковую дорожку — царь Мидас и здесь остался самим собой, и Блу Кланси — его последнее золото.

Я с усмешкой подумал, что скажет семейство. Состояние, которое он вложил в лошадей, уже вернулось — Блу Кланси теперь стоит по крайней мере вдвое против той цены, за которую Малкольм его купил перед Аркой.

Я был почти уверен, что Крез победит в дерби. Фильм о головастиках (на самом деле, об акулах, сказал мне Малкольм) наверняка получит приз на фестивале в Каннах. «Пол Роджер» уже заметно подорожал. Никто в здравом уме не стал бы резать золотого гуся. Сегодня просто чудесный день. Можно было возвращаться домой, к милому уюту и безопасности.

Только это было не так. Мы вернулись бы домой к смертельной опасности. Поэтому нужно было пока держаться оттуда подальше и хорошенько надо всем этим поразмыслить.

Не питая никаких иллюзий по поводу того, что ждет нас впереди, я тем не менее с легким сердцем отпраздновал вместе с отцом и Рэмзи Осборном победу Блу Кланси, после чего мы отправились в аэропорт Лос-Анджелеса, откуда ночью полетели в Австралию. Почти все, кто праздновал с нами, направлялись туда же. Впереди нас ждал Мельбурн, со своим собственным Кубком, который разыгрывался каждый год в первый вторник ноября. Там нам сказали, что вся деловая жизнь города замерла перед скачками. Школьников отпустили на каникулы, все магазины Мельбурна на эти дни закрылись. В холле гостиницы «Хиатт», где мы остановились — по-прежнему под фамилией Уотсон, было полно людей, хорошо известных в Ньюмаркете, все — с радостными улыбками на лицах, как у учеников, сбежавших с урока.

Рэмзи превзошел сам себя в предосторожностях. Даже для того, чтобы попасть на наш этаж, нужен был специальный ключ от дверей лифта. Наверху был отдельный зал для коктейлей и завтраков. Малкольм оценил это и принял как само собой разумеющееся. Заказал шампанского и, вдохнув полной грудью воздух Мельбурна, почувствовал себя настоящим австралийцем.

Ипподром во Флемингтоне не походил на замок, как в Санта-Аните, в нем было меньше изысканности, но все равно там царило такое же восторженное настроение, там хорошо кормили, а смотровой круг был даже лучше. Малкольма не так увлекали ежедневные скачки, как в Париже или Калифорнии, потому что в них не выступали его лошади. Он попытался исправить это положение, но никто не соглашался продавать первоклассную лошадь, а на меньшее Малкольм не соглашался. Он попробовал делать ставки на скачках, но понемногу — понемногу выигрывал, понемногу проигрывал, и ему быстро это надоело. Я оставил Малкольма и Рэмзи в комнатах организаторов и, как и в Париже, пошел побродить внизу среди людей и лошадей. Интересно, много ли здесь еще людей, пытающихся забыть о своих неразрешимых проблемах? Когда прием закончился, Малкольм забеспокоился, ему не сиделось на месте, хотелось куда-то поехать. А я еще не был к этому готов. Я сидел в баре под тенистыми деревьями, окруженный банками из-под пива, прислушивался к живому говору австралийцев и размышлял, как нам избавиться от наших неприятностей.

Это было совсем не просто. Невозможно предусмотреть и избежать того, что случилось с Мойрой. И если даже кто-то признает свою вину, смирится со стыдом и унижением, объяснит свои преступления нервным потрясением, все равно будет судебное разбирательство, и мы еще долго будем посещать если и не тюрьму, так психиатрическую лечебницу. В любом случае, наше будущее не сулит ничего радостного.

Поэтому я должен был действовать наверняка и убедить Малкольма, что другого пути нет. Должен убедить всю семью и полицию и не допустить ни малейшей ошибки. Должен найти способ добыть доказательства тихо и быстро. Ради всех нас.

Я наблюдал за скачками на Кубок Мельбурна с нижних трибун. Собственно, поэтому я не очень много увидел из-за многотысячной толпы, которая занималась тем же. Зато я был ближе к лошадям до и после скачек, смотрел, как их выводят, слушал не приукрашенные лестью замечания тренеров и местных знатоков, которые толкались внизу и старались побольше увидеть.

Лошади, выступавшие в Кубке Мельбурна, были старше и опытнее звезд первой величины, которых мы видели дома. Некоторым было по восемь-девять лет. Каждая участвовала в скачках очень часто, многие — каждую неделю. Фаворит сегодняшних скачек победил всего три дня назад.

Приз на сегодняшних скачках был в миллион австралийских долларов, из которых шестьдесят пять процентов получал победитель, не считая красивого золотого кубка. В этом году у Малкольма не вышло выставить лошадь на эти скачки, но, уверен, в следующем он возьмет свое. В Париже и Калифорнии он познакомился со многими владельцами лошадей, и некоторые из них сейчас стояли в паддоке. Могу представить, как Малкольм им завидовал! Никто так не горит желанием добиться успеха, как новообращенные.

Когда скачки наконец закончились, вокруг не слышалось особо радостных криков в поддержку победителя. Но меня это не очень опечалило — просто победила лошадь одного из нездешних владельцев. В конце концов я нашел Малкольма возле загона для победителей, подавленного, занятого невеселыми мыслями.

— В следующем году… — сказал он.

— Ты хочешь всего сразу.

Он не возразил. Они с Рэмзи похлопали друг друга по плечу, обменялись крепким рукопожатием и клятвенно пообещали, как родные братья, встречаться каждый раз на самых крупных скачках в мире. Рэмзи, крупный производитель миллионов бейсболок, каким-то образом выяснил, что означает слово «металл» в устах Малкольма, и из хороших приятелей они стали настоящими друзьями, больше не чувствуя неловкости от неравного положения в обществе.

Они поговорили о том, чтобы остаться в Австралии, но Рэмзи сказал, что производство бейсболок требует его личного руководства. Малкольм подумывал съездить посмотреть кое-какие золотые прииски в Калгурли, но решил сперва встретиться с биржевым маклером по золотым акциям в самом Мельбурне. После грандиозного прощального обеда Рэмзи рано утром улетел в Америку, и мы остались одни в наших уединенных комнатах наверху. Малкольм глянул на меня так, будто впервые с того дня, как оставил Англию, спустился с небес на землю. С оттенком уныния в голосе он спросил, долго ли ему еще жить в постоянных опасениях за свою жизнь.

— Но тебе ведь такая жизнь вроде бы нравится? — заметил я.

Его глаза вспыхнули при воспоминании о том, как он провел последние недели.

— Господи, конечно же! Но это не настоящая жизнь. Мы должны вернуться. Наверное, мне не стоит об этом говорить, но это же кошмар какой-то! Я знаю, ты все время думаешь об этом. Я вижу по твоему лицу.

Я сказал:

— Я теперь гораздо лучше узнал всех моих сестер и братьев. Ты знаешь, меня раньше не особо интересовала их жизнь. До убийства Мойры. Конечно, мы встречались время от времени, но я позабыл, что все мы в чем-то остались такими же, как в детстве. — Я немного помолчал, но он не вмешивался. — После взрыва бомбы в Квантуме прошлое снова ожило. И знаешь, я понял, как наше настоящее выросло из нашего прошлого. Как это повлияло на нас. Я видел, как легко люди верят лжи, старой и новой. Как разрушительно влияет на них жажда получить невозможное, не удовлетворяясь ничем иным. Все старые навязчивые идеи никуда не делись, они стали еще хуже.

Малкольм некоторое время молчал, потом вздохнул и сказал:

— Мрачная картина. Так сколько им нужно? Сколько я должен им дать? Я не верю, что это поможет, но, похоже, иначе никак не получится. Они становятся тем хуже, чем больше у меня денег. Если даже дело не в деньгах, они помогут моим детям как-то разобраться со своими неприятностями. Ты ведь это хочешь сказать?