Фёдор Курицын. Повесть о Дракуле - Александр Юрченко

– Может, мне бежать во Псков? – вопрошал юноша своего учителя.

– Тише, тише, – отвечал Курицын. – У наших стен есть уши, ты что, не знаешь этого? Вспомни опалу Василия. Только за одни разговоры пятеро казнено, а сколько посажено в острог? Ну что ты сделаешь, поднимешь бунт? А зачем? Только головы лишишься. Поверь, не пощадит Иоанн Васильевич. А так ты всё ещё Великий князь, венчан на княжение прилюдно. Благословение митрополита и иерархов церкви получил. Печать твоя стоит на великокняжеских грамотах. На службе во всех храмах твоё имя и матушки твоей поминают. Выжди, может, всё ещё переменится.

Так увещевал молодого Великого князя Фёдор Васильевич, а у самого сердце в груди клокотало. Столько лет он служил Великому князю, всё делал для того, чтобы возвеличить его в глазах других государей. Сколько советов давал в московских и зарубежных делах, укреплял силу и могущество государя, веру в собственную непогрешимость. Чем же лучше Иоанн валашского господаря Дракулы, о котором Курицын написал назидательную повесть? Тот хоть казнил множество людей, да объяснял, за что он это делает. Иоанн же безжалостно и даже с особой жестокостью расправляется с близкими людьми, а причину не поясняет.

По-другому теперь посмотрел Курицын и на опалу Патрикеевых с Ряполовским. Может, и не в сватовстве дочери государевой дело? Может, убрал Иоанн Васильевич самых влиятельных бояр, чтобы самому вершить суд в Великом княжестве Московском? Патрикеев-старший руководил боярской думой. Ряполовский был четвёртым в списке влиятельных бояр. Младший Патрикеев – герой войны со шведами, его звезда только подниматься начинала. Да и в думе пятеро из двенадцати, так или иначе, близки были Патрикеевым.

И не случайно, видать, через полтора месяца после опалы отца и сына и казни Ряполовского, зятя старого Патрикеева, простил Иоанн Васильевич сына своего Василия. Как же произошла такая перемена? – терялся в догадках государев дьяк. Понимал Курицын: чья-то умелая рука направляла в душу государеву отравленные стрелы лести и обмана.

Что двигало Иоанном Васильевичем – прозрение или помутнение рассудка – терялся в догадках государев дьяк. Впервые за долгие годы княжения попустил Великий князь внешними делами, в угоду внутренних семейных. Ей Богу, отвернётся от него единственный верный союзник Стефан Великий, дедушка Дмитрия по линии матери. Менгли-Гирей не в счёт. Хотя и он уже не раз ощутил на себе перемену взглядов Иоанна Васильевича. То воюй с Литвой, то дружи с Литвой, то опять воюй. Черт ногу сломит с такой политикой. Да и государев зять Александр не применет воспользоваться непостоянством своего родственника и главного противника, это уж точно.

Наконец, в то же день вернулся государев дьяк к свом записям, что делал как-то ночью. Не просто кружочки с именами людей рисовал он тогда на бумаге. Судьбы людей, хитросплетения политики, соперничество, связи, покровительство, интриги, коварство, любовь и ненависть стрелочками – всё это вылилось на чистый лист бумаги и закрутило бешеную круговерть, в которую затащило его, Курицына, словно в глубокий омут. Хватит ли сил выбраться?

Наконец осенило. Софья! Это её мудрость, тысячелетие пестовавшаяся в цареградском котле! Значит, не выбраться, понял Курицын. Остаётся плыть по течению, как ялик без руля и ветрил, ожидая конца: или вынесет на берег, или разобьёт в щепки о подводный камень. Бороться уже не было сил. Оставалось созерцать события со стороны, как делал он когда-то, беспристрастно описывая злодеяния валашского господаря Дракулы. Сейчас, окидывая взглядом последние события, Курицын понимал: повесть о Дракуле продолжается, только не на бумаге, а в жизни.

Дело двенадцатое. Борьба за государеву душу. Часть 2

Отправил Иоанн Васильевич очередное тайное послание дочери. Елена приняла его осторожно. Гонец едва улучил момент, чтобы остаться с глазу на глаз с Великой княгиней. Ничего нового Великий князь не писал. Беспокоило его, что принудят Елену Иоанновну к чужой вере. Вот и писал об этом:

«И ты бы, дочка, памятовала Бога да наш наказ, держалась бы крепко греческого закона, а мужа бы не слушала. И, если станется так – до крови и до смерти пострадать, то всё равно к римскому закону чтобы не приступала, душу бы свою не губила, для Бога берегла, а от нас и от всего христианства не была бы в неблагословении и проклятии в веке нынешнем и веке будущем».

К тайной грамоте весточку от царевны Софьи приложили. Удивительное дело, письмецо жены слово в слово повторяло слова супруга. Как воспримет дочь такое совпадение, Иоанна Васильевича мало заботило. Главное, увидит дочь, что родители теперь только одним живут, как поддержать в Литве православие, а дочь свою видят «хоругвью греческого закона», надеждой на защиту от притеснения всех русских в Литовском княжестве. А кто дочь защитит, если тайная переписка обнаружится – об этом государь не задумывался. В тайне от себя, в глубинах души своей, видел он дочь в большом притеснении, в оковах тяжёлых в темнице сырой, вот тогда побегут к нему гурьбой князья русские, потеряв надежду на лучшую жизнь в Литве. Вот тогда и сбудется! Вся Киевская Русь под его крылом собрана будет! Вот тогда уж Великий князь Александр не посмеет не назвать тестя государём всея Руси.

Желал Иоанн Васильевич этого часа больше всего на свете. И ответа от дочери ждал с большим нетерпением. Но дочь не писала. Почему? Не знал Иоанн Васильевич и не понимал. Вот и посол от Александра прибыл. Письмо от зятя привёз. От дочери – ничего. Вызвал Курицына.

– Давно мы с тобой, Фёдор Васильевич, по душам не говорили, – Великий князь решил начать издалека. Близких советников при нём уже не осталось: одних казнил, других – в монастырь сослал, а врач Булев и духовник Митрофан к тайной дипломатии подпущены не были, хотя и занимали в жизни Иоанна Васильевича большое место, о душе и здоровье его пеклись неустанно.

– Да у господина моего, Великого князя, слишком много забот, чтобы думать о грешном дьяке своём, – витиевато ответил Курицын.

– Ты, брось, Курицын, не юродствуй, – рассердился Иоанн Васильевич. – Много у меня подпевал, знаю. Но чтобы ты к ним присоседился? Не ждал, брат, от тебя такого. Мы ж с тобой вчера виделись, Станислава Кишку, маршалка литовского, принимали.

– То посла принимать, а то – по душам говорить, – едко заметил Курицын. – Разновеликие дела!

– Ну, ладно, не мудрствуй. Давай сначала о деле, по душам после поговорим. Дочь наша ничего не пишет, как думаешь почему? Я уж серчать на неё стал.

– Не серчай, Иоанн Васильевич! – отвечал Курицын. – Одна она в Вильно как берёзка в чистом поле. Несладко ей там, потерпи, ответит.

– Ладно, прочти ещё раз, что зятюшка дорогой отписал. – Великий князь передал Курицыну грамоту Александра. Правый глаз Иоанна Васильевича с недавних пор стал хуже видеть, потому старался он меньше взор свой утруждать.

«В угоду тебе, нашему брату, я заключил, наконец, союз любви и дружбы с воеводою молдавским Стефаном», – читал Курицын. – «Ныне слышим, что султан Баязет ополчается на него всеми силами. Братья мои, короли венгерский, богемский и польский, хотят его защитить. Будь и ты сподвижником нашим против общего злодея. Держава Стефанова есть ограда для всех нас. Когда покорит её султан, будет равно опасно и нам, и тебе…

Ты желаешь, чтобы я в своих грамотах именовал тебя государём всея Руси – не отрицаюсь, но с условием: утверди письменно и навеки за мной Киев-град, впиши в договор, что по праву он в мои земли входит».

– Скоро терпению моему конец придёт, – в этом месте прервал Иоанн Васильевич Курицына. – Наградил меня Господь зятем. Ни слова о том, что Елену и князей русских к римскому закону в Литве принуждают. Видать, и ответить нечего. Всё одна старая песня – против султана ополчаться приглашает. А мы с султаном дружить будем, потому что друг он друга нашего Менгли-Гирея.

– Я, государь, давно тебе об этом бил челом, – Курицын ободрился. Понял, что настал час для турецкого проекта. – Нам большая выгода купцов через проливы турецкие посылать.

– Готовь послов к султану, – приказал Иоанн Васильевич. – Теперь давай отчёт по Литве. Какой ответ дал Александру, верно ли в грамоте к нему слова мои истолковал?

Курицын достал грамоту и прочитал:

«Ты, брат и зять, крёстное целование на договоре о мире и дружбе давал. Не было там о Киеве ни слова сказано. Так что оставь разговоры о том, что идёт мимо дела. То, что со Стефаном договор о дружбе сложили, ино мы и наперёд того хотели, а и ныне того хотим, которые с нами в миру и дружбе, те бы и с Великим князем Александром были в миру и дружбе. А помощь Стефану окажем, когда он нас о том попросит, как о том в нашем с ним договоре сказано».