Уроки милосердия - Джоди Линн Пиколт

Первой опомнилась мама.

— Абрам, доставай из буфета серебро. Минка, хватай наволочки и складывай в них все, что представляет хоть какую-то ценность. Бася, Рувим, отправляйтесь домой и собирайте вещи. Пока вы не вернетесь, я побуду с ребенком.

Отец тут же принялся копаться в ящиках буфета, двигать стоящие на полках книги, полез в кувшины в серванте, собрал все деньги в тайниках, о которых я даже не подозревала. Мама, не обращая внимания на крики Меира, уложила его в колыбельку и начала собирать зимние пальто, шерстяные шарфы, шапки, рукавицы, теплую одежду. Я бросилась в родительскую спальню, схватила мамины драгоценности, папины тфилин[37] и талиты. Потом оглядела собственную спальню. Что бы вы взяли, если бы пришлось за пять минут собрать всю жизнь? Я выбрала свое самое новое платье и пальто в тон, которые надевала прошлой осенью на праздник, а еще несколько смен белья и зубную щетку. Разумеется, я не забыла свою тетрадь, несколько карандашей и ручек. Потом взяла «Дневник падшей» Маргарет Беме и ее оригинал на немецком — эту книгу я нашла в скупке и по понятным причинам прятала от родителей. Я сдала экзамен, и герр Бауэр по-немецки написал на ней «Одаренной ученице».

А еще взяла христианские документы, полученные от Йосека, и спрятала их в сапоги, которые обещала отцу носить днем и ночью.

Я обнаружила маму в гостиной среди битого хрусталя. На руках она держала Меира и шептала ему:

— Я молилась, чтобы родилась девочка…

— Мама… — пробормотала я.

Она подняла глаза, и я увидела, что мама плачет.

— Пани Шиманская вырастила бы малышку, как свою кровинку…

Я почувствовала себя так, словно меня вываляли в грязи. Она хотела отдать Меира, нашего Меира на воспитание чужим людям, забрав его у Баси и Рувима? Может быть, именно поэтому она предложила присмотреть за ним, пока они сбегают домой за вещами? Да, поняла я в момент болезненного озарения: потому что это единственный способ спасти его! Именно поэтому семьи отправляли детей в Англию и США. Именно поэтому семья Йосека хотела, чтобы я поехала с ними в Ленинград. Чтобы выжить, нужно чем-то жертвовать.

Я взглянула на крошечное личико Меира, на ручки, которыми он размахивал.

— Так отдай его ей прямо сейчас! — поторопила я. — Я ничего не скажу Басе.

Она покачала головой.

— Минка, он же мальчик.

Мгновение я недоуменно таращилась на маму и лишь потом поняла, что она имеет в виду. Конечно же, Меиру сделали обрезание. Если Шиманская скажет властям, что их малышка — христианка, доказать обратное невозможно. Но маленький мальчик… Достаточно развернуть его пеленки.

А еще я поняла, почему мама не хотела брать внука на руки. Глубоко внутри она понимала, что привязываться не стоит: а вдруг мы потеряем малыша?

Появился отец с рюкзаком за плечами и доверху набитыми наволочками в каждой руке.

— Пора, — сказал он, но мама не шелохнулась.

Я слышала крики солдат, которые прочесывали дома соседей. Мама поморщилась.

— Давайте подождем Басю внизу, — предложила я.

И только тут заметила, что у мамы на руке нет часов. Вот на что она выменяла цыпленка! А теперь этот недоеденный цыпленок валялся на полу гостиной — ужин, который она приготовила, чтобы у семьи создалась иллюзия, что все хорошо.

— Мама, — негромко позвала я, — идем со мной.

Я помню, что впервые тогда повела себя не как ребенок, а как взрослая. Я взяла маму за руку, а не она меня, как обычно.

Нам, можно сказать, повезло, потому что у отца в Балуту жил двоюродный брат. Тем, кого выселили и кому некуда было идти, жилье выделяли власти. Властью в еврейском гетто был юденрат[38], который возглавлял Хаим Румковский, юденэльтестер — еврейский староста. Моя мама никогда не жаловала папиных братьев, они жили бедно и принадлежали к более низкому социальному классу, она их стыдилась. Когда они приехали к нам на свадьбу моей сестры, моя троюродная сестра Ривка постоянно подносила к свету вещи, оценивая их, и повторяла: «Сколько, по-вашему, это стоит?» Мама раздражалась, что-то бормотала и заставила отца поклясться, что больше их в нашем доме не будет. И вот, по иронии судьбы, мы стояли у них на пороге в роли попрошаек. Мама поджала губы, полностью полагаясь на их великодушие.

На четырех квадратных километрах, которые немцы определили под еврейский квартал, проживали сто шестьдесят человек. В квартире, рассчитанной на одну семью, проживало по четыре-пять. И лишь в половине из этих домов была ванная. У нас она была, и за это я каждый день благодарила судьбу.

Гетто обнесли деревянным забором с колючей проволокой. Через месяц после нашего приезда его полностью отгородили от остальной Лодзи. В квартале существовали Fabriken (фабрики), некоторые располагались на складах, но большинство прямо в комнатах и подвалах — там шили обувь, форму, перчатки, текстильные изделия, шубы. Это была идея старосты Румковского — стать для немцев незаменимыми, быть настолько полезной группой рабочих, чтобы немцы поняли, как сильно в нас нуждаются. В обмен на то, что мы изготовляли необходимое для военных нужд, нам давали еду.

Отец получил работу в пекарне. Мордехай Лайжерович руководил всеми пекарнями в гетто и подчинялся старосте Румковскому. Бывало, что не подвозили ни муки, ни зерна и не из чего было печь хлеб. Отец не нанимал себе работников, этим занимался Румковский. Громкоговорители, которые весь день лаяли на площади на немецком, приказывали тем, кому нужна работа, собираться здесь по утрам, откуда людей направляли то на одну, то на другую фабрику. За все свое детство я ни разу не видела, чтобы мама работала, а сейчас она получила работу швеи в меховом магазине. До этого я даже не предполагала, что она умеет управляться с иголкой, — раньше мы все свои вещи носили к портному. Всего за пару недель мама исколола пальцы и натерла мозоли, а еще она начала щуриться от плохого освещения на фабрике. Всю еду, получаемую в качестве оплаты, мы делили с Басей и Рувимом, потому что Басе приходилось сидеть дома с малышом.

Я совсем не возражала против того, чтобы жить в гетто, если бы нам с мамой и отцом не приходилось ютиться в крошечной комнатушке. У меня появилось больше времени для написания своей истории. Мы опять вместе с Дарой ходили в школу — по крайней мере, пока не закрыли все школы. После обеда мы шли в квартиру, которую ее семья делила с двумя другими, бездетными, семьями, и играли в карты. Часто из-за комендантского часа я оставалась ночевать у Дары. Иногда жизнь в гетто напоминала жизнь в клетке, но эта клетка казалась золотой, когда тебе пятнадцать лет. Меня окружали родные и друзья. Я чувствовала себя в безопасности. Я верила, что, если оставаться там, где предписывалось, я буду в безопасности.