Том 1. Атланты. Золотые кони. Вильгельм Завоеватель - Жорж Бордонов

— Плыви все время на юг, собрат мой по несчастью… На юге горы тоже были очень высокие, может, даже выше этих.

— Эти горы были остатками моей родины.

— На юге, на той же высоте, находились плоскогорья, но климат там мягче. Ты найдешь там деревья, траву…

— Я поплыву на юг.

— Не теряй надежды… Ты близок к цели.

— Я верю тебе.

— Раньше я думал, что ты будешь править каким-нибудь царством, я был наивен, а разум мой несовершенен… А ты все повторял: «А если я хочу просто быть человеком?» Но ведь такой, как ты, человек и есть настоящий царь?

— Возможно.

— Потому что он сам себе хозяин?

— Да, брат. Не волнуйся так, а то у тебя откроется кровотечение.

— Так все и будет… Ты завоюешь право на покой!..

Его глаза горели нестерпимо ярким блеском.

— О чем ты, брат?

— Вдали от поселений, в первозданной бедности, ты обретешь этот покой…

— Что ты еще видишь?

— Люди… Ты будешь царствовать… О, да, ты будешь царствовать!.. Из твоей груди вырастет белое дерево… На нем — множество голубок с переливающимся разными цветами оперением… ни одной хищной птицы… ни одной! Только голубки…

Он с трудом повернул голову и добавил:

— Я ухожу из жизни счастливым, потому что все так и будет, и я шел рядом с тобой верным путем… Брат, ты бросишь мое тело в море.

— Нет!

— Тебя все равно принудит к этому зловоние от моего трупа… Не грусти. Мы еще увидимся… Плыви на юг… все время… на юг!

А затем свершилось то, что неотвратимо для всего живого: смерть начала свою работу, сжала холодной рукой непокорное сердце, и существо, только что трепетавшее и мыслившее, превратилось в прах, подхваченный ветром вечности. Он достойно завершил этот поединок, и, когда жизнь в нем наконец угасла, Гальдару показалось, что и он сам измучен нестерпимой болью. Столько раз этот старый человек не только возвращал ему надежду, но и помогал разобраться в себе самом. Этот голос, так часто упрекавший его, был ему настолько знаком, что стал как бы голосом его собственной требовательной совести. Его глаза наполнились слезами, но кто их мог сейчас увидеть: разве что море да Бог, у которого пока еще не было имени…

Океан не стал могилой старого моряка, как он того пожелал перед смертью. Гальдар не мог расстаться со своим товарищем. Он медленно и старательно зашил его в парусину, оставив открытым лишь лицо. Так ему казалось, что Ош все еще жив и рядом.

Начиналось последнее испытание. Сначала одиночество показалось ему таким невыносимым, давящим и мучительным, что захотелось сдаться и лечь на палубу рядом со своим другом и заснуть таким же непробудным сном. Но, склонившись над его застывшим лицом, Гальдар ощутил сначала жгучий стыд за свое малодушие, а потом — прилив жизненных сил. Он подсчитал, что если он поймает несколько рыб, то их вместе с имеющимся запасом сала и воды должно хватить дней на десять…

Он продержался гораздо дольше. Ему пришла в голову счастливая мысль выставить на палубе бочонок и другие емкости на случай маловероятного ливня. Вечером прошел слабый дождь, и это спасло его от жажды. Он нашел в трюме сеть, и море не поскупилось на улов. Он пытался устроиться, насколько мог. Но силы были на исходе. Он чувствовал, как нарастает слабость, как вялость стягивает его жилы, и ничего не мог с этим поделать. Это свое состояние он воспринимал не как освобождение, но как неизбежную милость: оно облегчало его душу и охлаждало жар его сердца.

Целые дни, час за часом, он наблюдал за облаками, плывущими над обтрепанным и разорванным птичьими клювами парусом, несмотря ни на что, все еще выполнявшим свою функцию: облака становились легче и светлей. Порой он смотрел на монотонно бегущие вдоль форштевня волны. Или пристально всматривался в лицо умершего друга. Но настал час, когда ему пришлось накрыть его, чтобы не было видно его разлагающейся, покрывающейся мраморными прожилками кожи, вид которой приводил Гальдара в отчаяние.

«Плыви на юг… все время… на юг», — приказывал ему голос умершего, все еще звучавший в его ушах.

Он тщательнейшим образом выверил курс корабля. Потом вдруг перестал следить за курсом и предоставил кораблю плыть по воле волн. Жизнь его становилась все короче, а душа — все темнее. Он воспринимал это свое состояние без протеста или отчаяния, даже старые печали покинули его. Отныне он ощущал себя пустым, как эта скорлупка, на которой он плыл. Зрение тоже тяготило его; перед его глазами возникали видения: стервятники, от которых он отбивается ударами весла, берега, созданные силой его воображения и населенные несуществующими созданиями, башни и обелиски Посейдониса, скрытые под толщей прозрачной воды. Ему мерещилось среди раковин золотое сверкание Великого Храма и металлический блеск укреплений. Потрескавшимися губами он бормотал:

…Так однажды будет:

Защебечет птица

Златовратый город

Из воды восстанет…

Обретет пристанище

Солнце меж светилами…

Там, где рыба дремлет, вырастет пшеница.

Вместо блеска раковин запестреют фрукты,

Бриз вздохнет вечерний,

Заколышет пальмы;

Значит, к ночи ночь и день ко дню вернулись…

Он не улавливал больше смысл этих слов; он просто вспомнил их звучание. Для его сердца и разума они значили не больше, чем ветер или плещущаяся о борт вода. Они даже не будили больше воспоминаний о маленькой рабыне из Сосновой виллы. Ее нежное лицо стерлось из его памяти.

8

Как всегда на заре, дурачок заворочался на охапке листьев, служивших ему постелью. Он с серьезным видом всмотрелся в небо, а затем одним прыжком перепрыгнул через спящих в гроте людей, некоторые из которых лежали, обнявшись, и вышел наружу.

Вприпрыжку, как коза, он помчался к морю. Чтобы добраться до него, надо было пройти по круто идущей вниз тропинке, чуть не падая в пропасть и цепляясь за неровности. Но он уверенно преодолел опасный спуск и повернул к пляжу. Пляж представлял собой застывший поток лавы: при соприкосновении с водой он раскололся и поднялся широкими глыбами, которые качались под ногами сумасшедшего. Точным прыжком он приземлился на утес, наполовину скрытый водой, и, скорчившись, сел там, подтянув колени к подбородку. Ветер трепал его спутанные волосы, а он любовался Океаном.

Старое чудище дремало под своей зеленоватой оболочкой, вздыхая и постанывая, как человек. Вода тихо плескалась между камнями, и казалось, будто во сне оно украдкой целовало этот