Райские новости - Дэвид Лодж

— Мы и не собираемся, — сказал Брайан Эверторп, выхватывая визитную карточку из пальцев Бернарда. — Всем доброго вечера. — И погнал возмущавшуюся Берил прочь из бара.

— Мне тоже надо идти, — сказал Бернард, неуверенно поднимаясь на ноги. — «Закончилась наша пирушка».

— Разве вы нас не поцелуете? — спросила Сью, и он подчинился. — Если бы не Дес, я бы в вас влюбилась, Бернард, — сказала она. — Передайте мои наилучшие пожелания вашему папе.

Бернард смутно помнил, как очутился в вестибюле гостиницы «Вайкики серфрайдер». Он подошел к стойке портье и взял свой ключ. Служащий подал ему конверт, в котором содержалось отпечатанное послание от управляющего гостиницей, выражавшего надежду, что Бернарду понравилось пребывание в ней, и напоминавшего, что расчетное время — двенадцать часов дня.

— Если бы я захотел остаться еще на год, у вас нашелся бы номер? — спросил Бернард.

— На год, сэр?

— Простите, я хотел сказать на неделю. — Бернард покачал головой и стукнул по ней кулаком. Служащий сверился с компьютером и подтвердил, что его могут разместить еще на неделю.

В номере 1509 Бернард снял туфли и сел на кровать. С пульта рядом с кроватью он выключил весь свет, кроме лампы над телефоном. Набрал номер Урсулиной квартиры.

— Где ты был? — спросила Тесса.

— Извини. Я потерял счет времени. Сколько сейчас? — Он всмотрелся в свои часы. — Господи боже, половина девятого.

— У тебя какой-то странный голос. Ты выпил?

— Немножко. Нас очень щедро поили май-тай.

— Я больше не могла ждать и сделала себе омлет.

— Боже, прости меня, пожалуйста, Тесса. Второй день подряд омлет.

— Пустяки. Я все равно не хотела выходить из дома. Я укладываю вещи.

— Укладываешь? Зачем?

— Завтра я улетаю домой. Я забронировала место на утро, на рейс в восемь сорок. Ты отвезешь меня в аэропорт?

— Конечно. Но ты же только прилетела!

— Знаю, но… я нужна дома.

— Значит, Фрэнк звонил?

— Да. Он дал Брайани от ворот поворот. Патрик все время будит Фрэнка среди ночи и спрашивает, где я.

— Ему, похоже, туго приходится. А я-то думал, что мы с тобой несколько дней поживем как туристы. Посмотрим Перл-Харбор. Поплаваем под водой с трубкой. У меня бумажник набит ваучерами со скидками на все эти мероприятия.

— Как это мило с твоей стороны, Бернард, но я должна вернуться, пока у Патрика не случился припадок. Придется тебе везти папу домой самому. Сегодня днем, когда ты уехал, я говорила в больнице с врачом. Он считает, что примерно через неделю папа сможет осилить путешествие. — Она принялась подробно советовать, каким образом организовать перелет, потом вдруг оборвала себя: — А чего мы обсуждаем все это по телефону? Ты, кстати, где?

— Я тут остановился в одном месте по дороге домой. Скоро буду.

Он дал отбой и набрал номер Иоланды.

— Привет, — сказала она. — Как прошел день?

— Не знаю, с чего и начать.

— Как прошло воссоединение?

— Под хорошим градусом.

— Под градусам? Ты хочешь сказать, что в Святом Иосифе разрешают пить спиртное?

— А, ты про папу и Урсулу? Все прошло прекрасно. Прости, я немного не в себе. Только что пришел с вечеринки и подумал, что ты говоришь про нее, вечеринка для всех участников нашей группы. Завтра они летят домой. Кстати, возможно, тем же рейсом, что и Тесса.

— Тесса завтра возвращается в Англию?

— Да. — Он коротко объяснил, в чем причина.

— Что ж, это ее жизнь, — сказала Иоланда. — Лично я считаю, что она снова возвращается на крючок. – Но встреча Урсулы с твоим папой прошла нормально?

— Да. Все примирились, все прощены. Урсула довольна. Я сказал ей, что ты будешь навещать ее в Макаи-мэнор, когда я уеду. Надеюсь, ты не против?

— Что ты, буду только рада.

— И еще я сказал, что ей следует оставить деньги Патрику.

Какое-то время Иоланда молчала, потом спросила:

— Зачем ты это сделал?

— Я помню, что ты не советовала так поступать. Но это был такой необыкновенный день, мы совершили такое доброе дело — снова свели вместе папу и Урсулу, — что мне показалось важным не получать от этого материальной выгоды. Вероятно, я поступил глупо.

— Наверное, именно поэтому я тебя и люблю, Бернард, — вздохнула Иоланда.

— Тогда я рад, что так поступил, — сказал Бернард. — О, кстати, я сегодня познакомился с твоим мужем.

— Что? Ты познакомился с Льюисом? Как? Где?

— На этой вечеринке. Его пригласил некий Шелдрейк.

— Я не верю. Ты с ним разговаривал?

— Шелдрейк представил нас друг другу. Разумеется, я не сказал, что знаю тебя. Он, похоже, ссорился со своей подругой.

— Она тоже там была? Элли?

— Какое-то время. Потом разобиделась и удалилась.

— Дальше, дальше!

— А дальше почти и нечего рассказывать. Он сказал, что она собирается его бросить.

— Он так сказал?

— Да. И сказал, что скучает по тебе. И по дому. И по детям.

Снова воцарилось молчание.

— Твоя сестра слышит этот разговор, Бернард? — наконец спросила Иоланда.

— Нет-нет. Я звоню из «Вайкики серфрайдера». Кстати, ты мне напомнила, к завтрашнему дню мне нужно или снять этот номер дальше, или освободить его. Что скажешь? То есть это было так волнующе — встречаться с тобой здесь тайно, анонимно, но вот интересно, теперь, когда… понимаешь, когда наши отношения стали более… нормальными, интересно, не будет ли это немного странным — продолжать встречаться здесь… Эта комната, она была капсулой во времени и пространстве, где нет гравитации, где обычные правила жизни приостанавливают свое действие. Ты понимаешь, о чем я говорю? И теперь, когда Тесса улетает домой, мы могли бы пользоваться квартирой. Думаю, теперь я не буду чувствовать себя неловко в этом отношении. Что скажешь? — Он замолчал, переводя дух.

— Мне кажется, нам надо немного остыть, Бернард, — проговорила Иоланда.

— Остыть?

— Немного подождать. Мне нужно время, чтобы осмыслить то, что ты сейчас мне сказал.

— Значит, я освобождаю номер?

— Да. Освобождай.

— Хорошо, я так и сделаю.

— Послушай, это не значит, что я больше не хочу с тобой встречаться.

— Правда?

— Конечно нет. Мы можем вместе заниматься другими вещами.

— Например, поехать в Перл-Харбор или в Центр полинезийской культуры.

— Если ты настаиваешь. Бернард, ты же не плачешь, а?

— Конечно нет.

— А мне кажется, что ты плачешь, большой дуралей.

— Боюсь, я слишком много выпил.

— Бернард, ты должен понять. Мне нужно обдумать все эти новости насчет Льюиса. Лучше бы ты с ним не встречался. Лучше бы не рассказывал мне.

— Это точно.

— Но ты рассказал, и я не могу просто пропустить это мимо ушей. Черт, теперь ты заставил плакать и меня. Эта твоя неисправимая честность — вот в чем беда.

— В самом деле?

— Послушай, я больше не могу говорить. Пришла Рокси. Я позвоню тебе завтра, договорились?

— Хорошо.

— Спокойной ночи, милый мой Бернард.

— Алоха, — отозвался он.

Она неуверенно засмеялась.

— Ты перенял от меня местные обычаи?

— Здравствуй, до свидания, я тебя люблю.

4

— Таким образом, вопрос, стоящий сегодня перед теологией, заключается в следующем: что может быть спасено в эсхатологическом крушении?

Традиционное христианство было, по сути, теологическим и апокалиптическим. Оно представляло и личную, и общественную жизнь человека как линейный сюжет, движущийся по направлению к концу света, за которым последует безвременье: смерть, Судный день, ад и рай. Эта жизнь была подготовкой к жизни вечной, той, что единственно и давала смысл этой жизни. На вопрос: «Зачем тебя создал Бог?» — катехизис отвечает: «Бог создал меня, чтобы я познавал Его, любил Его и служил Ему в этом мире, и был бы вечно счастлив с Ним в будущем». Но понятия и образы этого будущего мира, которые по традиции передавались нам христианским учением, больше не вызывают доверия у мыслящих, образованных мужчин и женщин. Сама идея загробной жизни для отдельного человеческого существа рассматривается со скептицизмом и растерянностью — или молча игнорируется — почти всеми основными богословами двадцатого века.

Бультман[109], Барт[110], Бонхёффер[111], Тиллих, например, даже иезуит Карл Ранер[112], — все они опускают традиционные представления о выживании личности после смерти. Для Бультмана концепция «перехода в божественный мир света, в котором „я“ предуготовано обрести божественное облачение, духовное тело», была «не просто непостигаема никаким рациональным способом», но «абсолютно бессмысленна». Ранер в одном интервью сказал: «Со смертью все кончается. Жизнь прошла и больше не вернется». В печатных работах он высказывался более осмотрительно, соглашаясь с тем, что душа выживет, но в неличном «панкосмическом» состоянии: