Рекенштейны - Вера Крыжановская

Она села, облокотясь у окна, и задумалась. Мало-помалу это горькое чувство уступило место радости, смешанной с гордостью. Ей не надо больше краснеть за себя: такая роскошная красота — могучая сила. Как знать, быть может, настанет время, когда Танкред пожалеет, что так безжалостно пренебрег некрасивой графиней Рекенштейн. Красивая не желает его и никогда не будет носить имя, которое ей отец купил насильно, а граф бросил ей, как милостыню.

Распутывание дел Лилии взяло более времени, чем предполагалось, хотя с самого начала было ясно, что из ее состояния можно спасти лишь кое-какие крохи. В эти тяжелые дни судьба как будто хотела удручить ее всеми возможными несчастиями, отнять все, что оставалось у нее дорогого в мире: тяжкая болезнь в несколько дней сразила и похитила добрую тетю Ирину.

Лилия чувствовала себя невыразимо несчастной и одинокой. Впрочем, ей некогда было предаваться своему горю, надо было решать, что предпринять в будущем и чем существовать.

Молодой женщине не оставалось решительно ничего, кроме дома в Монако, который ничего не давал, а требовал еще расходов для уплаты налогов и для своего содержания. А между тем она желала во что бы то ни стало сохранить это место, полное воспоминаний, где она росла, где умер ее отец. Кроме того, если б она продала это дорогое для нее жилище, старик Роберт и его жена лишились бы приюта, где рассчитывали умереть, а ничтожные деньги, скопленные ими, не обеспечили бы им сносного существования.

После долгих размышлений Лилия решила отдать дом в наем, а тем, что будет с него получать, покрывать требуемые расходы, обеспечивая за собой, таким образом, обладание недвижимым имуществом. Сверх всего, она желала оставить для себя флигель, где находилась ее комната, и примыкающую к нему часть огорода. В одной из комнат она предположила поместить старика Роберта с женой с тем, что они будут наблюдать за домом, а остальные комнаты намеревалась загромоздить всем, что желала сохранить из мебели и разных вещей, оставленных ею на память и с которыми ей не хотелось расстаться. Что касается ее самой, она решила искать себе места учительницы, компаньонки или чего-нибудь подобного, что может дать ей насущный хлеб.

Когда молодая женщина высказала свой план старому банкиру Сальди, всегда отечески доброму к ней, он сказал, неодобрительно покачав головой:

— Милое дитя мое, прежде чем ступить на путь разных случайностей в звании наставницы, вы должны, покоряясь чувству долга, обратиться к вашему мужу. Граф должен решить, может ли его жена жить в качестве компаньонки. И во всяком случае, он обязан возвратить вам значительную сумму денег, которые были ему, кажется, даны вашим отцом, и это обеспечило бы вам снова богатое состояние.

— Нет, нет, я никогда не обращусь к графу Рекенштейну, — отвечала Лилия, бледнея и сдвинув брови. — Мне также нечего требовать с него, так как сумма денег, о которой вы говорите, мне возвращена. И если вы сохранили ко мне вашу добрую дружбу, то помогите мне найти место в хорошем семействе, под именем Берг, само собой разумеется.

После долгих препирательств банкир должен был согласиться.

«Лучше умереть с голоду, чем обратиться к нему, — говорила себе Лилия, возвращаясь домой, взволнованная и с пылающим лицом, — и напоминать о себе этому недостойному человеку, который в течение четырех лет не позаботился узнать о несчастной молодой сироте, как бы забыв, что она его законная жена». Да, душа красавца Танкреда более безобразна, чем была безобразна ее наружность. И он заслужил, чтобы она втоптала в грязь имя Рекенштейна, которым он гордится.

Прошло более двух недель, а от банкира не приходило никаких известий. Лилия уже думала послать в газеты объявление или же обратиться в бюро, доставляющие места, как однажды утром месье Сальди пришел сообщить молодой девушке, что нашел ей, через посредство одной родственницы его жены, очень выгодное место.

— Эта родственница, — сказал он, — друг детства компаньонки баронессы Зибах, молодой вдовы, принадлежащей к лучшему обществу. Бедная девушка, занимавшая эту должность, страдает глазами, что вынуждает ее к полному бездействию. По просьбе моей жены, вас рекомендовали и, так как вы отвечаете всем требованиям, то есть, так как вы музыкантша, достаточно сильны в живописи, чтобы помогать в случае надобности в рисовании, и говорите на разных языках, то баронесса согласилась вас взять. Жалованье очень хорошее, и обращение, как говорит кузина, не оставляет ничего желать.

— А где живет баронесса?

— Летом в своем поместье в Силезии, зиму, кажется, в Берлине. Но ведь этот вопрос второстепенный.

Лилия с минуту колебалась. В Берлине служил Танкред. Впрочем, это не важно, так как в таком обширном городе можно было прожить десять лет, не встретясь ни разу. И если бы даже он ее увидел, то не мог бы узнать. Итак, Лилия заключила условие, и было решено, что она уедет через две недели.

Грустная, но непоколебимая, молодая девушка делала необходимые приготовления к отъезду. Она не создавала себе иллюзий, так как хорошо знала, как горек трудовой хлеб и как много скорби и унижений ожидало ее.

Усердно помолясь над могилами отца и своей преданной наставницы, Лилия оставила Монако. Мрачная покорность судьбе наполняла ее душу. Прошлое умерло, будущее было темно, как грозовая туча.

После нескольких дней путешествия, невольно рассеявшего ее немного, что благотворно подействовало на ее настроение, Лилия приехала в поместье баронессы Зибах. Это был красивый, большой, комфортабельно устроенный дом, окруженный садом. Немного отдохнув и переменив туалет, молодая девушка сошла вниз, чтобы представиться баронессе.

Ее ввели в большой зал, выходящий на террасу. У стола, загроможденного книгами, журналами и мелкими дамскими рукоделиями, сидела красивая молодая женщина, лет двадцати трех, очень смуглая, отчасти итальянского типа; ее черные большие влажные глаза, полные огня, устремились с видимым удивлением на прелестное лицо новой компаньонки, которая поклонилась ей скромно, но с изящным благородством.

— Милости прошу, мадемуазель Берг. Мне говорили о вас много хорошего, — сказала приветливо баронесса. — Садитесь, пожалуйста, и побеседуем. Но я вижу, вы в трауре; вы лишились кого-нибудь из близких?

— Да, баронесса, я схоронила тетушку, воспитавшую меня, в ней я потеряла моего последнего друга, так как я круглая сирота.

— Как это печально! — промолвила с участием мадам Зибах; но заметив, что речь об этом производила тяжелое впечатление на молодую девушку, перевела разговор на искусство, литературу, поэзию, заявив при этом, что сама она отчасти поэтесса и собирается издать сборник баллад и народных песен.