Чернозёмные поля - Евгений Марков

— Да сядь, ну куда ты лезешь? — увещевал его приятель. — Ведь у тебя уже дочери в матери годятся! Что ты равняешься с мальчишками! Пусть их себе брешут! Оставь их!

— Нет, — бунтовал расходившийся Трофим Иванович. — Я ему в глаза скажу, что Овчинникова выберет не земство, а каншинское шампанское… Пусть знает… Мне чёрт с ним, с его дружбой! Я, брат, правду-матку люблю!

Когда встали из-за стола, Каншин торжествовал. Для него больше не было сомнения, что его племянник с завтрашнего дня будет председателем управы. Настроение гласных было ясно до очевидности. Одно смущало Демида Петровича: не повредит ли Овчинникову бестактная речь Жукова?

— Eh bien, cher ami, каковы ваши дела? — спросил он мимоходом Протасьева, весело протягивая ему сигару.

Демид Петрович очень любил вставлять в разговор с трудом заученные французские фразы самого дюжинного разбора, хотя решительно не понимал по-французски.

Протасьев сморщил гримасу.

— Eh bien?

— Этот длинноволосый всё дело испортил. Что за дикая фантазия городить при целом обществе свои бредни? Натурально, многие шокированы… Приятели сейчас подслужатся, припишут эту нелепую profession de foi самому Nicolas… Вообще скверно, и очень жаль, что Nicolas… Qu`il ne lui a pas donné un démenti catégorique…

— Гм, — задумчиво жевал губы Каншин. — Я сам этого боялся; чёрт меня дернул пригласить этого растрёпу!

— Поговорите с Nicolas; надо как-нибудь поправить дело, — советовал Протасьев. — Да пригласите это лужёное горло, Коптева; вы знаете, какое он имеет влияние в собраниях, cet ours mal lèché!

— Ах да, да! — заторопился Каншин. — Только с ним вряд ли сладишь. Наверное черняк.

Овчинников сидел в кабинете на диване, почти лёжа на спине и задрав обе ноги едва не на спинку соседнего кресла. Он пускал в потолок дым дорогой сигары и полоскал свои червивые зубы дорогим мараскином из крошечной хрустальной рюмочки.

— Пару слов, — сказал ему Каншин, опускаясь возле него на диван. — Поздравляю, mon cher! Суп сварен. Черняки, конечно, будут, но мало, очень мало, я следил за всеми. Не больше трёх!

— Mais moi, je m`en ris, tant je suis bonne fille! — с небрежным хохотом продекламировал Овчинников стих Беранже. — Трижды три, для меня всё равно, любезнейший дядюшка. Это вас касается. Угодно вам меня баллотировать — к вашим услугам; не угодно — je me rétire; я не причастен всем сим политическим махинациям; я откровенный эгоист, и вы знаете моё любимое правило : tout pour moi, rien par moi! Это только из слабости к вам я позволил себе немного пошалить в политику, держал свою discours aux élécteurs; она была, кажется, довольно глупа, насколько помню. Ну, да по публике и эта сойдёт!

— Нет, вот что, Nicolas; знаешь, меня смущает этот встрёпанный. Что он там такое нёс? Протасьев тоже очень смущён. Он, ты знаешь, человек с тактом, верно ценит вещи. Он думает, что выходка Жукова сильно повредит твоему успеху. Нельзя ли как-нибудь намекнуть на этот счёт, чтобы устранить всякое недоразумение.

— Ah bah! Что вы хотите? — с тем же циничным смехом говорил Овчинников, не изменяя позы. — Je n`y puis rien! Это наши союзники, наша котерия; всякая сволочь желает получить право высказаться… Ну, и il faut faire bonne mine au mauvais jeu; приходится притворяться, что вы им сочувствуете. Это всё жертва политике, дядюшка, вашей внутренней или, так сказать, земской политике. Что ж делать? Tu l`as voulu, Georges Dandin, tu l`as voulu!

В это время к дивану подходил Жуков с чашкой кофе, и Каншин быстро поднялся. Жуков развязно сел против Овчинникова.

— О чём это вы?

— Да мой старик немножко ворчит на тебя. Ты уж в своём спиче больно грозен был. Чересчур перепугал наше благородное всероссийское дворянство. В этих делах нужна, брат, осторожность, дипломатия. — Жуков побледнел от гнева, но промолчал. — Вот я на этот счёт гораздо практичнее вашего брата, — философствовал Овчинников, по-прежнему пуская в потолок клубы дыма и не обращая никакого внимания на негодование Жукова. — У тебя ещё много этой ребяческой заносчивости. Ты сейчас на ура весь мир приступом готов взять. А этак, брат, нельзя… Patience! Знаешь пословицу: тише едешь? Не помню, какой-то мудрец отлично выразился: самое трудное из умений — уменье ждать. Voilà ce que vous manque, messieurs, à vous autres…

— Послушайте, господин Овчинников, — прервал его Жуков, весь бледный от негодования и закладывая обе руки в карманы панталон. — Вы изволите говорить измышления вашего дядюшки, дворянского предводителя, или вашу собственную, овчинниковскую отсебятину?

Овчинников разом переменил и тон, и позу.

— Ах, mon cher! Ты, кажется, сердишься. Я говорю вовсе не с тою целью, чтобы уязвить тебя. Но согласись, что на всё есть своя манера; vois tu, il faut sauver les apparences! Я вполне сочувствую твоим идеям, однако мои связи не могут не обязывать меня в некоторой степени…

— Да-с! Я это вижу слишком ясно! — с желчной твёрдостью сказал Жуков, стараясь выпрямиться во весь свой маленький рост. — Я бы должен был понять это давно, эти старые девизы: «noblesse oblige» и прочее. Яблочко не далеко от яблоньки падает. Имею честь затем кланяться и вас поздравляю… Себя не поздравляю.

— Послушай, Жуков! Mais c`est de l`enfantillage! Куда ты уходишь? — встревоженно останавливал Овчинников приятеля, уходившего в крайнем негодовании. — Хотя в интересе нашего дела… Ведь это ж дико, наконец!

Жуков ушёл, не простясь ни с кем.

— Ну, и бог с ним, — говорил через минуту Каншин. — Избавь нас от друзей, а то врагов мы и сами избавимся.

Овчинников сильно волновался.

— Он просто придрался, искал случая! — горячо объяснял он Протасьеву. — Я сделал с своей стороны всё, что позволительно порядочному человеку. Но эти господа самолюбивы, как не знаю кто…

— Oui, oui, ils ont toujours la tete montée, эти крошечные провинциальные демагоги, — цедил сквозь зубы Протасьев. — Им всем не мешает покапать на головы немного холодной воды. Сечь розгами их уж, к сожалению, нельзя, так хоть это средство испытать.

В тот же вечер было новое сборище у шишовского исправника. Шишовский исправник, старый отставной капитан из инвалидов, считая себя в некотором смысле главою уезда, хотя и не смел равняться с дворянским предводителем, однако и не считал возможным совершенно уклониться от общественного представительства. Каждое земское собрание он уже заранее рассчитывал не необходимость двух-трёх вечеринок с картами, на которые он был падок гораздо более, чем на комбинации местной политики.

В этот вечер у исправника не было ни Коптева, ни Суровцова. Демид Петрович, упоённый успехом своего обеда, ораторствовал с полною откровенностью о завтрашней баллотировке, и все уже обращались с Овчинниковым, как с несомненным председателем управы.

— Я слышал, что Суровцов будет тоже баллотироваться, — сказал исправник.

Демид Петрович развёл руками с улыбкой снисходительного сожаления.

— Что ж, вольному воля! С своей стороны, как председатель земского собрания, я считаю себя не вправе не допускать его до баллотировки, хотя, говоря откровенно, надо изумляться, как человек в положении Суровцова осмеливается выступать с претензиями на общественную деятельность, да ещё такую видную.

— А что? — спросили любопытсвующие.

— Господа, ведь, я надеюсь, мы говорим в своём семействе, — сказал серьёзным полушёпотом предводитель, обводя всех глазами. — Я, может быть, не должен говорить всего, всей истины, — продолжал он, словно раздумывая, — но что господин Суровцов человек слишком… как бы это выразиться помягче?.. ненадёжного направления — это, кажется, я могу смело сказать!

Демид Петрович, заложив руки за спину, остановился, пристально рассматривая кончики своих сапогов.

— Скажите пожалуйста! Да, и я это слышал, недаром ещё тогда же пошли толки… Это сейчас само собою видно, шила в мешке не утаишь, — говорили в одно и то же время разные голоса.

— Да-с, господа, к сожалению, это сущая правда! — словно нехотя и с прискорбием продолжал Демид Петрович. — Он был отставлен из университета. У него были разные компрометирующие связи… бумаги… переписка… ну и тому подобное.

— Ого, вот как! — изумлялись кругом. — Это ещё дёшево отделался.

— Только это, надеюсь, между нами, господа? — с притворною озабоченностью упрашивал предводитель.

— Что ж он в земство суётся? Нам таких не нужно! — ворчал Волков, высокий, желчный мужчина с цыганским цветом лица, особенно ценивший свои собственные слова.

— Voilà le mot! — подхватил Каншин, воодушевляясь. — Не знаю, как вы, господа, а я от души возмущаюсь наглостью, с какою поднимают голову подобные люди. Если мы хотим порядка и спокойствия, нам нужно не дремать. Нам нужно везде устранять их. Не давать им никуда ходу. Поэтому я считаю своею нравственною обязанностью, и как дворянин, и как предводитель уезда, откровенно высказать вам свой взгляд. Если этот господин действительно замышляет попасть в управу, в члены там или в председатели, это всё равно, то его цели сами собой ясны.