Чернозёмные поля - Евгений Марков

— Состояние Евы, к сожалению, далеко не так велико, милейший Борис Андреич, — с грустною физиономиею сообщил Каншин, по-видимому, крайне соболезновавший о невозможности пособить Протасьеву в исполнении его блестящих проектов. — Ева может иметь никак не более двадцати пяти тысяч, и то не сейчас. Вы знаете, я человек небогатый… Деньги её пристроены, нужно время собрать, дождаться сроков, да ещё уплатят ли всё? С должниками такая комиссия!

— C`est facheux, c`est facheux, — бормотал, нахмурившись, Протасьев, только теперь спохватившийся, не слишком ли он далеко зашёл и не останется ли он в круглых дураках.

— И притом я должен объяснить вам, мой дорогой друг, — кротким голосом продолжал Каншин, — что моё правило: счёт дружбы не портит. Ева должна иметь своё отдельное состояние. Все мы под Богом ходим. Конечно, она будет присоединять свои доходы к вашим, я в том не сомневаюсь; между доброю женою и мужем не может быть иначе. Но фонд её, как бы ни был он скромен, должен быть её личною собственностью, она не должна класть его в имущество, ей не принадлежащее.

— Ну-с, почтеннейший Демид Петрович, — сказал Протасьев, которому хотелось попробовать немножко попугать своего приятеля, — я высказал всё, что имел сказать. Теперь умываю руки. Устраивайте, как знаете, сам себе я помочь не могу, я уже объяснил вам. С своей стороны, я предложил всё, чего требовала моя совесть… и мои чувства к m-lle Еве, — прибавил он, запнувшись. — В остальном я неповинен. Au revoir, cher ami, у меня нынче дела.

Протасьев встал с кресла с наигранно невозмутимым видом и, не выпуская изо рта сигары, протянул Каншину руку. Каншина действительно встревожила эта холодная решимость Протасьева.

— Помилуйте, что вы? Как это можно? — вскрикнул он укоризненно. — Вы только что сделали мне такое неожиданное предложение, касающееся счастия моей дочери. Я ещё не успел передать его жене… Не успел поблагодарить вас за честь, за величайшее удовольствие, которое вы мне делаете, вступая в мою семью… И вдруг уходить…

Каншину особенно желалось как можно точнее сформулировать и публично заявить первую половину предложения Протасьева, чтобы по возможности отрезать ему отступление. Протасьев чувствовал это.

— Ah, mon Dieu! — засмеялся он. — Не преувеличивайте вещей, Демид Петрович, называйте их своими именами. Будем точны, как американцы. Я являлся к вам пока ещё не официальным претендентом на руку вашей дочери. Понятно, я сделал бы это в иной форме. Я пришёл к вам запросто, как к старому другу, как к отцу m-lle Евы, потолковать по-приятельски, как нам устроить и можно ли это устроить… Между нами, если хотите, происходило то, что дипломаты называют conférences préliminaires, — прибавил он шутливо. — Вы убедили меня, что мои планы невозможны, и я должен, le coeur serré, отказаться от них. Против рожна не попрёшь, говорит русская пословица; подождём у моря погоды!

Каншин досадливо почесал затылок.

— Как вы торопитесь, как вы торопитесь, мой друг, — говорил он, что-то обдумывая. — Можно ли так торопиться в подобных важных делах? Ведь так только блох бьют.

— Блох бьют! C`est charmant! — расхохотался Протасьев. — D`ou l`avez-vous tiré cette drole de phrase?

— Вот что! — вдруг сказал Каншин, просияв каким-то внутренним довольством. — У меня тоже есть маленький план относительно вашего дела. Может быть, он окажется и не так глуп, когда мы его обсудим вместе. Что за вздор? Я вас ни за что не пущу от обеда. Мы потолкуем спокойно за рюмкою киршвассера. Кстати, мне прислали вчера от Елисеева божественные вещи! Вам необходимо их освятить, положить своё благословение. Вы по праву первосвятитель наших скромных трапез. Давайте вашу фуражку, пойдёмте к жене. А, да вот и она! Вы легки на помине, сударыня. Прошу вас, как коменданта дома, арестовать сего непокорного юношу, бунтующего против устава. Не шутя, он хочет удрать от обеда. Видано ли это? И ещё где? В чернозёмной полосе России, в хлебосольном Шишовском уезде, у самого представителя уезда! Каков?

Демид Петрович вдруг пришёл в необыкновенно игривое расположение духа. Ему показалось, что он решил задачу, что теперь и овцы будут целы, и волки сыты. За столом, после жареного, появилось шампанское. Протасьев вспыхнул и нахмурился. Он чувствовал, что Каншин поймал его на неосторожном слове и хочет вполне воспользоваться своим положением.

— Что это? За что мы нынче с шампанским? — голосом детского неведенья и детской недогадливости изумилась m-me Каншина. — Мой супруг стал в последнее время кутить. Monsieur Протасьев, — добавила она с грациозною шутливостью, — пожурите его немножко!

— Сегодня я действительно хочу покутить, если вы мне это позволите, мой строгий комендант, — шутил в ответ расходившийся Каншин, встав с бокалом в руке. — Хотя это отчасти и тайна, но я, как старый болтун, выболтаю её тебе. Ровно никого нет, nous sommes en famille. Борис Андреич сделал нам честь, жена, просить руки нашей дочери Евы. Благодари его за эту честь. Конечно, он заявил мне это ещё неофициально, но между старыми друзьями какие церемонии! Выпьем от всей души за здоровье нашего дорогого будущего зятя. Человек! Налей полнее! Чего зеваешь! Я вполне уверен, что мы приобретём в Борисе Андреевиче не только ближнего родственника, но ещё истинного сына, истинного друга нашей семьи. Он всегда им был, и конечно, останется им на будущее время. Ура! За здоровье Бориса Андреевича!

Изумлениям m-me Каншиной не было пределов. Она ожидала всего, кроме этого. Конечно, она давно замечала, что между Борисом Андреевичем и её Евою что-то есть. Особенно замечала она это на своей бедной Еве, которая, несмотря на свои восемнадцать лет, ещё чистый младенец; она не умеет скрывать своих сердечных волнений. Да и как скрыть их от проницательного взора матери, которая о них только думает, их только видит? Какая разница — мужчина! И особенно человек большого света, вроде Бориса Андреевича. Кто бы когда-нибудь мог подозревать, что он способен почувствовать нежность и таить её так долго? О, нынешний день будет в одно и то же время счастливейшим и несчастнейшим днём её жизни. Счастливым потому, что она, m-me Каншина, принимает в недра своей любимой маленькой семьи как бы нового сына в лице дорогого ей Бориса Андреевича; несчастным, разумеется, потому, что она в некотором смысле отрезает от себя часть себя самой, теряет дочь, с которой она до сих пор не разлучалась ни на один день. Само собою разумеется, что эта неразлучность с Евою была со стороны госпожи Каншиной таким же бессовестным и бесполезным враньём, как и восемнадцать лет Евы, которой, по самым умеренным расчётам, перевалило за двадцать пять. Протасьев был озадачен, как редко случалось ему быть, такою решительною штукою своего приятеля. Однако ему не оставалось ничего, кроме улыбок, кивков и пожатий поздравлявших его рук. Отказываться от своих собственных слов, только что сказанных, было немыслимо. Каншин то и дело подливал ему в стакан шампанского.

— Пейте, голубчик, теперь нельзя! — настаивал он. — Когда же пить, как не в эти счастливые минуты молодых увлечений. Это настоящее Moette… В Крутогорске и не нюхали такого. Помните, у губернатора в последний раз подавали? Дрянь, водица подслащённая!

После обеда, когда началась в тиши уединения проба разных редкостей, присланных Елисеевым, Каншин сообщил Протасьеву план, который его совершенно ободрил. Протасьев должен был заварить дело на своём сахарном заводе и на своей паровой крупчатке не один как перст, а целою компанией. Каншин обещал ему достать капиталы. Прежде всего Протасьев должен был обратиться к Татьяне Сергеевне Обуховой. Эта глупая баба, как объявил Каншин, вздумала заложить всё своё имение в поземельном банке по самой высокой специальной оценке. Теперь на каждой десятине её земли лежит около семидесяти рублей долгу. Займом этим она расплатилась с кредиторами, с магазинами, с своею собственною прислугою и рабочими, и за оплатою всего у неё осталось тридцать тысяч рублей, которые она просила Каншина пристроить в какое-нибудь выгодное предприятие. Надобно только торопиться. Эта взбалмошная баба в одну неделю может промотать целый миллион. С её капиталом можно завтра же начать заказы и перестройки. А тем временем он, Каншин, подыщет других компаньонов. Протасьев упомянул было своего друга Овчинникова, но Каншин поспешил уверить его, что ему отлично известны дела Овчинникова, что все его деньги на местах и что вообще, хотя он ему и племянник, с ним не особенно приятно вести денежные счёты. Каншин действительно не забыл, что Овчинников его племянник и что если он умрёт бездетным, всё его состояние перейдёт в род Демида Петровича. Поэтому он находил крайне легкомысленным подбивать Овчинникова на такое рискованное предприятие, какое было в голове у Протасьева. Вместе с тем было решено, что весною Протасьев женится на Еве. Дела будут к тому времени полажены, приготовления в доме Протасьева окончены, а Каншин надеялся к тому времени собрать капитал Евы.