Круг перемен - Ирина Анатольевна Богданова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Проезжавшие мимо скутеры заполняли пространство настырным стрёкотом и тарахтением. Пожилая негритянка тащила на голове стопку одеял. Сухощавый старик в жёлтом саронге стоял в дверях продуктовой лавчонки и с интересом смотрел на прохожих. Над его головой качался на шнуре круглый фонарь из зеленовато-жёлтой бумаги.
На перекрёстке у дороги занял место мраморный пузатый божок с продолговатыми глазами дикой кошки. Инна села на придорожный камень и обхватила голову руками. Что делать? Пешком до дома не дойти, на такси денег нет, но возвращаться обратно на дискотеку и просить, чтобы кто-нибудь довёз до дома, стыдно и унизительно.
Она подняла голову к небу, глядя на равнодушный свет звёзд, и с отчаянием всхлипнула:
— Господи, где же Ты? Хоть бы кто-нибудь меня услышал и помог!
Рядом остановилось такси. Незнакомая девушка приоткрыла дверцу и начала говорить по-английски, но после небольшой запинки перешла на русский:
— Я еду в Чангу. Вас подвезти?
Инна не смогла припомнить, видела ли эту девушку, но раз она заговорила по-русски, они вместе были на дискотеке. Она благодарно вздохнула:
— Да, спасибо.
По идее, требовалось придумать хоть какое-то объяснение, как она оказалась одна, ночью, посреди дороги, но сил не было.
В салоне такси девушка внезапно обернулась, вгляделась в её лицо и сдержанно ахнула:
— Ты Инна? Наконец-то я тебя нашла! — Она положила руку Инне на плечо и легонько сжала пальцы: — Я Анфиса. Анфиса Низовая. Помнишь?
Несколько мгновений в голове у Инны царил сумбур, потому что сознательно выкинутые воспоминания всплывали в памяти не сразу, а отдельными фрагментами из прежней жизни.
— Анфиса Низовая, — повторила девушка, — ты оставила мне фотокамеру и деньги.
Анфиса… Откуда ни возьмись, прошлое восстало из пепла и обрушилось на Инну запахом петербургских улиц, где она искала Анфисин дом, тусклым маревом предыдущего вечера, когда она дрожащими руками складывала в пакет фотокамеру и деньги, вырученные от продажи дорогих украшений.
Внезапно вспомнилось, в чём она была одета, и длинный узкий коридор коммунальной квартиры с велосипедом без колёс на стене. А ещё была синева Смольного собора в конце Шпалерной улицы, набухшие почки на ветках деревьев в Таврическом саду, серая невская вода в каналах и сумрачный дух города, возникшего и выжившего вопреки всему.
Инна постаралась подавить дрожь в голосе:
— Это было так давно, что кажется неправдой. Конечно, я тебя помню. Зачем ты меня искала?
— Чтобы поблагодарить, — отозвалась Анфиса. — Ты даже не представляешь, что для меня сделала! Буквально перевернула мою жизнь. — Она вздохнула, как вздыхают с облегчением оттого, что тяжёлое время осталось позади. — Когда ты нашла меня в коммуналке, я была на грани отчаяния, хотя боролась как могла. После травмы моя жизнь рухнула в одночасье, буквально оставив одну на груде обломков. Я ведь была спортсменкой… Учёбу в спортивном вузе пришлось оставить, ни своего жилья, ни стабильной работы, ни заработков. Я превратилась в нелюдимую одиночку. И главное, я не понимала, куда двигаться дальше. Спасалась как могла — книгами, прогулками, тренировками, но всё это вместе взятое не прибавляло уверенности в себе. Я тонула в болоте. И вдруг ты!
Знаешь, у каждого человека есть встречи, которые меняют судьбу. Вместе с фотокамерой ты подарила мне надежду на новую жизнь, и представь: оказалось, что фотография — это моё призвание. И деньги твои я не проела, не истратила впустую, а заплатила за учёбу. Ты стала моим спасением.
— А меня некому спасти, — беззвучно шевельнула губами Инна, но Анфиса каким-то чудом услышала её и крепко взяла за руку железными пальцами:
— Рассказывай!
Если бы не темнота в машине, Инна вряд ли рискнула бы поделиться тем, в чём стыдно признаться даже самой себе. Но сил сопротивляться не оставалась. Она покосилась на шофёра-малазийца, не понимавшего по-русски, и слова полились сплошным потоком вперемежку со слезами.
— Леонид? Неужели? — поразилась Анфиса, когда Инна поведала о разговоре на дискотеке. — Я не узнала его голос. Думала, он всегда мягкий, обходительный.
Инна горько усмехнулась:
— Со мной он тоже поначалу был обходительным. И я, дура, поверила. В него все женщины влюбляются.
— Ну, положим, не все, — пробормотала Анфиса и погладила Инну по коленке, обтянутой джинсами. — Не знаю, чем тебя утешить, но уверена, что ты должна поехать домой, в Россию.
— Домой? Ты шутишь? — Инна опустила голову и вытерла нос дрожащими пальцами. — Я вся в долгах, мне не на что купить билет, понимаешь? Я нищая, безработная и никому не нужная.
— Глупости. — Анфиса нахмурилась. — Значит, так: завтрашний день тебе на сборы, а послезавтра летим в Россию, и не возражай. Больше я тебя от себя не отпущу, там более что мы уже подъехали к гостинице.
Имение Беловодовых,
1918 год
Матвей смотрел, как дымятся развалины особняка, и не мог заставить себя поверить в действительность. Он подошёл к кучке крестьян, обсуждавших пожарище, и не узнал своего голоса:
— А где хозяйка?
От того, что предстояло услышать, его заранее колотила нервная дрожь. Под пулями не боялся, а здесь оробел до немоты.
К нему повернулся смутно знакомый сельчинин и словоохотливо пояснил:
— Померла Марфа Афиногеновна, Царство Небесное. Трофим похоронил третьего дня. Она сильно сдала, когда узнала, что племяш её, Матвей Степанович, на войне сгинул. К ней, вишь, невестка приехала, Верой звать, да свалилась в горячке, едва выходили. А когда Вера Ивановна опамятовалась, то сказала, что ей принесли письмо, мол, погиб твой муж и приказал не поминать лихом. Я-то всё доподлинно знаю, потому как горничная Марфы Афиногеновны — моя сеструха двоюродная. Кабачковы мы, может, слыхал?
Не в силах произнести ни слова, Матвей помотал головой.
— Ну вот, — вздохнул мужик. — Сразу опосля смерти хозяйки ночью и полыхнуло. Тогда в доме только невестка оставалась, Вера Ивановна, мабудь, сгорела. Пламище до небес подымалось — никто бы не уцелел.
— Да ихняя Вера хоромы и подожгла, — вмешался старик в тулупе (это летом-то!). — Гляньте, на пути от хлева до крыльца сено натрушено, чтоб горело ярче.
Дед вгляделся в Матвея:
— Ты откуда, мил человек, будешь?
— Прохожий, — ответил Матвей. Он не опасался, что его могут узнать, — германский плен меняет людей до неузнаваемости: в бараки попал молодой, а вышел беззубым стариком.
Хорошо помнился взрыв снаряда в окопе, а потом полный провал в памяти. Очнулся в
