Могила девы - Джеффри Дивер

— У нас, Лу.

— Этот федеральный прокурор… Бадд… это он навел на нас спецназ?

Переговорщик выдержал паузу.

— Ничего не знаю на этот счет.

И подумал: он будет благоразумен.

Или окончательно чокнется.

— А ты прикольщик, Арт. Ну хорошо, я тебе поверю по поводу этого дня Д.[44] Будем считать, что нашелся коп, который сделал то, что ему не полагалось. Но ты-то должен лучше следить за ситуацией. Только так и может функционировать закон. Ты ведь отвечаешь за людей, которые на тебя работают.

Анжи нахмурилась.

— Что такое? — забеспокоился Бадд, видя, какое у нее стало безнадежное выражение лица. Такое же, как у Поттера.

— В чем дело? — шепотом спросила Фрэнсис Уитинг.

Переговорщик схватил бинокль, вытер с линз жирную копоть, посмотрел на бойню и в отчаянии произнес:

— Господи, нет! Лу, это была ошибка.

— Вы стреляли в Шепа, это была ошибка. Ты не пригнал мне вовремя вертолет, и это тоже не твоя вина. Арт, неужели ты еще недостаточно меня узнал?

Слишком хорошо.

Поттер положил бинокль, отвернулся от окна, посмотрел на фотографии над планом здания. И стал гадать: кого он выберет?

Эмили?

Донну Харстрон?

Беверли?

И вдруг понял — Мелани. Фрэнсис прочитала его мысли и закричала:

— Нет, только не это! Сделайте же что-нибудь!

— Сделать ничего нельзя, — ответила ей шепотом Анжи.

Несчастный Тримэйн подался вперед и прилип к окну. А фургон заполнил голос Хэнди. Он звучал здраво, разумно.

— Ты во многом очень похож на меня, Арт. Ты верный. Вот что я думаю. Верен тем, кто делает то, что им положено, а на тех, кто этого не делает, у тебя нет времени. — Хэнди помолчал. — Ты понимаешь, о чем я говорю, Арт? Я оставлю тело снаружи. Можете прийти и забрать его. Парламентерский флаг.

— Лу, неужели ничего нельзя изменить? — Поттер уловил в своем голосе нотки отчаяния, разозлился, но не мог совладать с собой.

Кто окажется жертвой?

Анжи отвернулась.

Бадд горестно покачал головой. Даже громкоголосый Роланд Маркс не нашел что сказать.

— Тоби, — тихо попросил Поттер, — приглуши звук.

Техник выполнил просьбу, но все вздрогнули, когда резкий щелчок выстрела прокатился по командному пункту как огромный железный обруч.

Бредя к зданию бойни, где в свете галогенных прожекторов белело тело, Тримэйн снял на ходу и бросил на землю бронежилет. Шлема у него на голове тоже не было.

При виде распростертого, словно тряпичная кукла, окровавленного тела капитан спецназовцев не сдержал слез.

Одолев гребень холма, он краем глаза заметил, как поднялись из-за укрытия бойцы и во все глаза смотрят на него. Они понимали: в том, что произошло, виноват он. Виноват в этой непоправимой трагедии. И теперь Тримэйн шел на свою Голгофу.

Из окна бойни ружье Лу Хэнди было нацелено прямо ему в грудь. Но зачем? Капитан больше не представлял угрозы. Он сбросил свой боевой пояс со служебным «глоком» и теперь спотыкался и чуть не падал, но все же сохранял равновесие, как пьяный, в котором заложен непобедимый инстинкт самосохранения. Отчаяние Тримэйна только усилилось, когда он посмотрел в лицо Лу Хэнди, с острым подбородком и суточной щетиной, в его глубоко сидящие под выступающими надбровными дугами покрасневшие глаза. Глядя на скорбное лицо полицейского, бандит улыбался — беззлобно, заинтересованно. Проверял на прочность, изучал.

Тримэйн не сводил взгляда с лежащего впереди тела. До него оставалось пятьдесят футов, сорок, тридцать.

«Я схожу с ума», — подумал капитан, продолжая идти и не сводя взгляда с черного глазка бандитского ружья.

Двадцать футов. Кровь такая красная, а кожа такая бледная.

Губы Хэнди шевелились, но капитан не слышал, что тот говорил. «Может, по воле Господней я оглох, как те бедные девочки?»

Десять футов, пять. Он замедлил шаг.

Теперь бойцы стояли в полный рост — все как один — и смотрели на него. Хэнди мог снять любого из них, как и они его. Но стрельбы не будет. Словно в сочельник во время Первой мировой войны, когда враги вместе распевали песни и делились едой.

— Что я наделал? — пробормотал капитан и, опустившись на колени, коснулся холодеющей руки.

Подавив слезы, взял тело бойца на руки — это был Джоуи Уилсон, его разведчик номер два. Тримэйн легко поднял его, не сводя взгляда с окна. Хэнди больше не улыбался — на его лице появилось странное выражение любопытства. Тримэйну показалось, что он стал похож на лиса — глаза холодные, кончик языка упирается в нижнюю губу. Их разделяло лишь несколько футов.

Капитан повернулся и направился к линии полицейского кордона. В голове возникла и бесцельно закружилась мелодия. Сначала он не узнал мотив, но когда вступила хорошо узнаваемая волынка, из далекого прошлого всплыли воспоминания и он понял, что это «Изумительная благодать» — гимн, который всегда исполняют на похоронах погибших полицейских.

20:45

Артур Поттер размышлял о природе тишины.

Он сидел в медицинской палатке и глядел в пол, пока врачи обрабатывали ожоги на его руках.

Дни и недели тишины. Такое молчание дерева, бесконечной тишины. Наверное, в таком мире и ведет свою повседневную жизнь Мелани.

Поттер и сам изведал ничем не нарушаемое безмолвие. Воскресные утра, наполненные лишь негромким жужжанием бытовых моторов и насосов. Спокойные летние вечера, которые он проводит в одиночестве на веранде. Но Поттер жил в состоянии ожидания, и для него тишина, по крайней мере в удачные дни, была предвкушением нового начала жизни — когда он встретит кого-то похожего на Мариан и не похожего на всех этих преступников, террористов и психов, с которыми ему приходится делиться мыслями.

«Кого-нибудь вроде Мелани?» — подумал он.

Нет, разумеется, нет.

Поттер почувствовал холодок на обожженной руке — врач приложил какое-то маслянистое средство, и от него сразу стихла жалящая боль.

Артур вспомнил фотографию Мелани, живо увидел, как она висит над планом здания бойни в фургоне командного пункта. Задумался о своей реакции, когда несколько минут назад понял, что Хэнди вот-вот убьет еще одного заложника. Именно Мелани пришла ему в голову, когда он стал прикидывать, кто станет следующей жертвой.

Поттер потянулся. Что-то тихо хрустнуло в спине, и он предостерег себя: хватит валять дурака. Но в другом уголке его свободного сознания — сознания человека, серьезно занимавшегося английской литературой, возникла мысль: «Уж если нам суждено делать глупости, то пусть это будут глупости в любви. Не на работе, где на чаше весов лежат жизни людей, не в отношениях с богами, не в стремлении к красоте и познанию. Не с детьми, такими страждущими и неуверенными. А в любви. Потому что любовь не что иное, как чистое безрассудство, и мы погружаемся в нее, чтобы ощутить пыл страсти и потерять голову. В сердечных делах мир всегда великодушен к человеку и многое прощает ему».

Поттер рассмеялся про себя — к нему вернулось ощущение реальности, а вместе с ним тупая боль в обожженных руках. «Ей двадцать пять, больше чем наполовину моложе тебя. Глухая — причем в ее случае это можно писать и с заглавной, и со строчной буквы. И еще: не забывай — сегодня годовщина твоей свадьбы. Двадцать три года. Ты не пропустил ни одной такой даты. Хватит глупостей. Возвращайся на командный пункт и приступай к работе».

Врач похлопал его по плечу. Переговорщик удивленно поднял голову.

— Ну вот, сэр, все в порядке.

— Спасибо. — Поттер поднялся и неуверенной походкой направился к фургону.

В дверях появился Питер Хендерсон.

— Не пострадали? — спросил старший специальный агент.

Переговорщик помотал головой. Тримэйн во всей этой истории был, конечно, главным, но Поттер не пожалел бы поставить месячную зарплату за то, что и Хендерсон приложил руку к попытке штурма. Что им двигало? Амбиции? Желание вернуться в Бюро, которое предало его? Но доказать это будет еще труднее, чем то, что в генератор заложили зажигательную бомбу. Приговору сердца всегда не хватает определенности. Старший специальный агент оглядел ожоги на руках Поттера.

— Считайте, что медаль у вас в кармане.

— Мои первые боевые раны, — улыбнулся Поттер.

— Артур, я хотел извиниться за то, что тогда сорвался. Здесь так тоскливо. Я надеялся, что у меня появится возможность действовать. Вам знакомо такое чувство?

— Конечно, Пит.

— Очень скучаю по прежним дням.

Переговорщик пожал протянутую руку. Они поговорили о Джо Силберте и его коллегах журналистах. Можно было бы передать дело федеральному прокурору, но они заключили, что задерживать репортеров нет смысла. Бесполезно обвинять людей в том, что они препятствовали осуществлению правосудия. Судьи, занятые текущими уголовными делами, в этом вопросе часто придерживаются Первой поправки. Поттер удовлетворился тем, что с угрожающим видом подошел к Силберту. Журналист стоял в кругу полицейских — невозмутимый, как взятый в плен предводитель революционеров. Переговорщик заявил ему, что всеми способами будет помогать вдове погибшего спецназовца, которая, без сомнений, предъявит и телестанции, и им с Биггинсом многомиллионный иск за неправомерные действия, повлекшие за собой смерть ее мужа.