Цена свободы. Дверь через дверь - Андрей Александрович Прокофьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уже ясно, что сна не было. Поэтому, ничего не могло наслоиться, ничего не могло дополнить и запутать. Лишь точное воспроизведение. Кадр за кадром. Минута за минутой. Уже просмотренная пленка, архив на будущее, памятка на близлежащую неделю. И можно было найти еще какое определение, если бы ни одно отступление, возникающее само по себе, но четко соответствующее тому, что и будет определять этот самый день, этот временной отрезок, между очередным рождением и последующей смертью. Всё то, что пришло извне, что стало новым, что имело одно очень простое наименование – злость. Это она сжигала, это она настойчиво торопила. Кажется, что она одна точно знала о том, что время не ждет, о том, что злость и время теперь превратились в одно целое, и им хочется лишь одного – действия. От того фотографические отпечатки памяти, прокрученная кинопленка не могли сохраниться в своем первозданном виде. Лежавшая на полу мать была совершенно чужой женщиной, той, которая хотела обратного, хотела не дать достигнуть поставленной временем и злобой задачи. И значит, есть ли смысл испытывать хоть что-то кроме раздражения и крайней неприязни, Егор этого и не делал, не это огорчало противным скрежетом на зубах, а та оставленная способность анализировать и сопоставлять. Вот если бы не было, то уже сейчас он мог бы представить в совсем ином облике. Стать тем, что не имеет никакого отношения с тем, что имелось давно, имелось изначально, тем, что стало отправной точкой в этой странной и неоднозначной борьбе. Но он анализировал, он взвешивал, от этого становилось страшно, как бы ни казалось это странным.
Урывками, мгновениями, которые короткий разряд импульсов, ничего не меняющий, но, господи, как противно передергивает размеренный и целеустремленный ход. Чужая старуха. Рядом с ней внешне малознакомая женщина. Между ними огромная пропасть разделившая их без его ведома, оставившая старуху по одну сторону, женщину по другую, ту, где он сам, с которой никогда никуда не уйти. Даже если, даже если всё не так, и нет ничего иного, чем зрительный обман, то всё равно – она молода, она звонко смеется. Лишь пелена ненужного, несуществующего времени пытается испортить неизбежное. Открытая дверь. Поток свежего воздуха. Уже не только она, но и он с ней вместе – одно целое. Почему он решил, кто дал ему такое право. Почему молодость невозможна, от чего она должна смириться со старостью. Какая глупость. Есть варианты еще, и их совместный проход через дверь, их общее исчезновение, разве не лучшее этому подтверждение. Судьба ведет своим маршрутом, это она приоткрывает новые и новые страницы, да, те, которых он сам не писал, те, которые даже не попали в голову. Не было там убитой собственным сыном матери. Не было там женщины инвалида. Ничего там не было о разделенной на две части рукописи, отыскать которую нужно чего бы это ни стоило.
3
Тот же самый район. Другая улица. И чем-то схожие, родственные друг с другом дома. Неудивительно, одно время, один период человеческой жизни, поэтому трудно тому, кто явился со стороны, поэтому предстоит испытывать ему нескрываемое удивление. Вроде, я здесь уже был. Неужели такое возможно. Нет, справа совсем другой формы окошки ближнего дома. Детали, конечно же, всё дело в деталях. Еще в цвете, немного в расстоянии, но точно, что не в геометрии, не во внешнем антураже, где параллельная похожесть ставит в тупик. Ладно, если одна, лишь самая близкая параллель, то удивило слегка. Так нет, ряд за рядом, в унисон с широкой улицей, от которой пошли и пошли повороты. Каждый собственная улица, каждая неизбежно убегает вниз, и за каждой воображение рисует неминуемый обрыв, путая плоскость с горизонтом.
Еще тише, любой громкий звук чужероден, заставляет оглянуться застигнутых врасплох прохожих, с ними и всё остальное: дома, деревья, окна, заборы, серые постройки, и далее: кошек, ворон, приблудных и домашних собак. Вплоть до того самого горизонта, что вниз, туда, где каждый раз опасаясь весеннего паводка, расположились чем-то похожие на те, что вверху дома. Но всё же не те, а в разнобой, а утеряв стройность. Один большой, в два этажа. Другие меньше, сразу три штуки. Меньшие, неказистые и со временем сильно пораженные недугом разложения и ветхости. Куда более узкие меж ними проходы, а один, что красуется странной и малообъяснимой надстройкой, вылез за пределы хоть как-то допустимой симметрии, но ему всё равно, кажется, что и нам тоже. Потому что, ступая дальше, натыкаешься на развалины, скорее, остатки того, что когда-то было строением. Части бревен, лишь куски досок. Обожженные, превращенные в древесный уголь, что-то черное на зеленом, что-то слишком неестественное, ведь всего триста метров до исторического центра, до двух огромных перекрестков, под которыми очень уж дорогая земля. И вот от этого неоднородность. Вот, что заставляет переключить воображение, чтобы не запутаться во времени, сделав всего несколько шагов в сторону, туда, где возле самой воды, на самой низкой геодезической отметке, располагается по-настоящему уникальный объект. Что это было? Какой дурак строил это? Если даже сейчас, когда на дворе царствует осень, до воды считанные метры. Разве не было иного места? Некоторые вопросы не в силах дождаться ответов, но ведь и они, причем всегда, заставляют заработать мышление, с ним воображение, домыслы, гипотезы. И тогда, уже в какой раз, перепутается всё связанное со временем, и хорошо, что не огорчит, ведь всегда здесь так было. Пусть октябрь, пусть июль, может свежее буйство апреля. Развалинам старой часовни сейчас до этого нет никакого дела. Было ли до этого, хочется подумать, что да. Только вот оказавшись возле воды, на самом краешке, чувствуя всё более сильный освежающий прилив прохладного воздуха, обязательно додумаешь, и, согласившись с ничтожеством отведенного человеку времени, поймешь: и тогда, в пору целых стен, и белой, под майским солнцем, штукатурки, не было странному строению ни до чего никакого дела. Лишь люди. Лишь миг. Их мысли, их образы. Уже утерянные, уже недосягаемые, сквозь пелену воображаемого, еще не наступившего, но неизбежного осеннего вечера.
Егор какое-то время не мог вспомнить точного адреса, по которому проживала Людмила Алексеевна. То, что думать
