Большая гонка. Драма на миллион. Легендарная история о том, как еврейский гонщик, американская наследница и французское авто посрамили гитлеровских асов - Нил Баскомб

– Как она себя поведет? – спросил репортер.

– Неизвестно, на ней еще никто не ездил, – ответил Франсуа.[502]

Механики запустили двигатель, и V12 ожил, причем без оглушительного истошного воя, к которому успели приучить публику нагнетатели. Мотор новой Delahaye издавал скорее дробный, раскатистый стрекот, звонким эхом разнесшийся по монастырской тиши автодрома. Франсуа стартовал, и по мере его удаления и переключения на высокие передачи гул мотора становился все более басистым и весомым, будто он самоутверждался и обретал свой истинный и неповторимый, отчетливо агрессивный голос.

Рене с улыбкой смотрел на пролетающего мимо по завершении круга Франсуа. Всякие мысли об уродливости машины развеялись. Обернувшись к Фрэшару, Рене подмигнул журналисту: «Красавица, правда? Идет низенько и производит прекрасное впечатление своей мощью».

После второго круга Франсуа уступил место пилота Рене. Тому, конечно, было все еще завидно и обидно, что бывшие коллеги плывут за океан на Кубок Вандербильта без него, но он теперь твердо знал, что единственный путь обратно на большую арену для него открыт лишь за рулем вот этой самой 145-й. Прежде чем трогаться, он натянул на голову белый льняной шлем и закрепил очки понадежнее. Первый круг он прошел медленно-медленно, сживаясь с передающейся от двигателя вибрацией руля. Затем, по мере того как он начал все лучше и лучше чувствовать эту машину – жесткий ход ее усиленного шасси, легкий, как перышко, рычаг переключения передач, – он топил педаль газа все глубже в пол.

Delahaye бросалась вперед по прямым и входила в наклонные виражи автодрома с ровной уверенностью шарика, летящего по кругу рулеточного колеса. Пройдя очередной круг со средней скоростью чуть за 200 км/ч, а затем еще несколько кругов, не превышая 4000 об/мин, Рене на первый раз вполне этим удовлетворился. Наконец, зарулив к горстке наблюдателей, он резко остановился. Тормоза тоже были превосходные. Посыпались поздравления и рукопожатия. Люси была очень довольна. Ее машина едет. И едет по-настоящему быстро и хорошо.

После празднования Рене вернулся на трек, чтобы погонять Delahaye в предельных режимах. Через полчаса двигатель закипел. Франсуа отправил машину обратно на Банкирскую доводить до ума систему охлаждения. На следующий день машина вернулась на Монлери с воздухозаборником увеличенного сечения, и Рене провел повторные испытания. Снова перегрев. Обратно на завод – прорезать дополнительные вентиляционные жалюзи в крышке капота. И так по кругу: испытания – проблемы – доводки – испытания… Время поджимало неимоверно – настолько, что даже и не понятно, как они вообще сумели уложиться в столь плотный график.

Когда 4 июля Delahaye 145 вернулась на Монлери для участия в первом официальном соревновании – Гран-при Франции, – многие задались одним вопросом: это что – формульная машина, замаскированная под спортивную, или спортивная, которую, сняв навеску, можно использовать как формульную? Мсье Шарль и Жан Франсуа отвечали в том духе, что это и то, и другое – трансформер, построенный для участия в обоих видах соревнований. Гибкость, говорили они, всегда была фирменным знаком конструкции автомобилей марки Delahaye.[503]

Серое, как шифер, небо угрюмо взирало на полупустые трибуны автодрома. На второй год проведения Гран-при Франции в ущербном формате гонки одних лишь спортивных авто турнир выглядел бледной тенью себя былого: всего одиннадцать участников, горстка зрителей и ни единой иностранной машины плюс брезгливое недоумение элиты мирового автоспорта, причины которого вполне адекватно в данном случае выразил куратор германских гоночных программ Адольф Хюнлайн: «Некоторые страны хотели бы побудить всех к отказу от формульных машин и двигателей в пользу спортивных. Мы себя на эту кривую дорожку завлечь не дадим».[504]

Хмыканьем и недоуменными взглядами встретили журналисты появление на стартовом поле Монлери Рене на Delahaye 145. В Autocar написали, что новая машина похожа на «крылатого жука» своими выпученными фарами и встопорщенными крыльями.[505] Чего от нее ждать в гонке, никто толком не знал, включая отчасти и Рене. Все две недели после первого выезда он обкатывал 145-ую чуть ли не ежедневно, помогая Жану Франсуа подготовить ее к гонке как можно лучше, однако проблемы так и продолжали вылезать одна за другой, и вряд ли они успели выявить и устранить их все до единой.[506]

«Понятно, что было бы чудом ожидать от нее сегодня хорошего результата, – реалистично заявил Вайффенбах на предстартовой пресс-конференции. – Но для всех, кто не спал ночами, чтобы просто успеть подготовить эту машину к Гран-при, само ее участие будет заслуженной наградой».[507]

Уже на втором кругу Рене понял, что начались проблемы: тон двигателя вдруг утратил ровность из-за пропадания зажигания в одном из цилиндров, и скорость упала. Хорошо еще, что случилось это перед самым поворотом на пит-лейн, куда он тут же и заехал. Вылезши из машины, Рене понуро смотрел, как механики спешно заменяют все 24 свечи. В гонку Рене вернулся с большим отставанием от лидеров. Затем через какое-то время началась утечка масла. Что-то в двигателе совсем разладилось. После семи кругов Рене снова заехал на пит-стоп. Ему еще раз поставили свежий комплект свечей зажигания и долили масла в двигатель. Delahaye 145 в последний раз выбралась на трассу, но тут еще и масляный насос перестал держать давление в системе смазки, и Рене лишь чудом добрался обратно до боксов и выбыл из гонки.

Победил же Луи Широн на Talbot. Он буквально накануне гонки подписал контракт с командой Лаго, и это было его первое выступления после аварии на Нюрбургринге в июле 1936 года. И второе, и третье места также заняли гонщики на Talbot T150.[508] Рене снова задался вопросом, не поторопился ли он с уходом оттуда, поскольку в Talbot-L ago, по всему видно, с детскими болезнями их новой машины благополучно справились, а он теперь второй год подряд будет вынужден набивать себе все те же шишки, только теперь уже выступая за Écurie Bleue. Но сделанного не воротишь. Сам поставил на эту лошадь, самому на ней и ездить. Примечательно, однако, что на лучшем своем круге на Монлери Рене показал на машине спортивной компоновки время всего на тридцать секунд хуже, чем требовалось, чтобы там же ухватить свой шанс выиграть заветный «миллион».[509]

Через две недели Рене на первых кругах Гран-при Марны схлестнулся не с кем-то, а со своим непримиримым антагонистом Жан-Пьером Вимиллем. Гонщик Bugatti, победив в Ле-Мане, еще более укрепил свою железобетонную репутацию и окончательно потерял края в зазнайстве, заявив в интервью после гонки, что отныне намерен побеждать во всех без исключения соревнованиях, на старт которых выходит.