Лед и пламя - Франсуаза Бурден
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мы пойдем с тобой вместе и уладим все дела насчет аренды, – обратился он к Джорджу, игнорируя полностью присутствие находившейся здесь же Кейт. – Назначь встречу и позвони мне.
Он надел куртку под пристальным взглядом Мойры.
– Уже уходишь?
– Мне пора домой.
Она сама проводила его до прихожей и открыла ему дверь.
– Значит, «дом» – это уже не здесь? – спросила она, подняв на него глаза.
– Здесь… Конечно же, здесь! Но мне завтра рано вставать. Утром у меня остались дела, которые я должен уладить, прежде чем пойти на винокурню, и я буду должен переодеться.
– Ты слишком уж много работаешь, Скотт.
– Зато я добиваюсь хороших результатов, только это сейчас имеет для меня значение.
– Хорошо, но подумай и о себе.
С тех пор как он поселился в Глазго, он все реже доверительно разговаривал с Мойрой. Он догадывался, что ей хотелось поговорить с ним о Мэри, узнать что-то о его личной жизни, а возможно, и задать какой-нибудь «неудобный» вопрос о Кейт. Желая предотвратить это, он прижал ее к себе и поцеловал в макушку.
– Если бы ты не зашел сегодня утром, я бы очень растерялась, оставшись одна с Амели. И, веришь ли, хотя я и не очень ее люблю, я действительно страшно за нее перепугалась.
– Я тоже.
– Ангус, должно быть, очень выбит из колеи.
Скотт кивнул, достал ключи от машины и уже встал на ступеньку, но потом вдруг обернулся и спросил:
– Как ты думаешь, он хотел этого младенца? Я имею в виду, хотел ли он его для себя, а не только чтобы порадовать жену? Горел ли он сам желанием иметь ребенка?
– Не знаю, – призналась она.
Они обменялись долгим взглядом, а затем Скотт сел в автомобиль. Возможно, с помощью алкоголя Ангус, как показалось Скотту, испытывал сейчас сложное чувство: одновременно и горе, и сочувствие жене, но и облегчение тоже. Но Ангус, очень скрытный в проявлении своих эмоций, редко признавался в чем-либо, поэтому Скотт не был твердо уверен.
Когда машина завелась, фары осветили белый фасад особняка. Скотт слишком хорошо знал свой дом, чтобы предаваться созерцанию его, однако он задержался на несколько секунд, чтобы окинуть дом взглядом. Типичная постройка викторианской эпохи с непременными колоннами, вытянутыми окнами и этой беседкой, венчающей крышу, куда так любила забираться Кейт, чтобы оттуда полюбоваться видом на море. Для Скотта, что бы ни случилось, особняк оставался его домом, родовым гнездом, домом предков, тех самых Джиллеспи, чьим единственным потомком он оставался. Может, ему и не хотелось ни с кем другим делиться своим статусом, но в одном он был твердо уверен: он никогда не желал, чтобы произошла трагедия, которая не миновала Амели.
Амели… Скотту вспомнился ее приезд сюда пять лет назад с тремя плохо воспитанными мальчишками и крошкой Кейт, такой потерянной и уязвимой, что, несмотря на неприязнь к остальным членам этого французского племени, которое ему навязали ни с того ни с сего, он, Скотт, всей душой привязался к девочке. Скотт не позволял братьям дергать сестру за косички и частенько привозил ее из школы. Вдруг он поймал себя на еще одном воспоминании: о том, как однажды встретил ее в парке, когда Кейт читала «Отверженных». Тогда состоялся их первый разговор, и она рассказывала ему о своем отце-англичанине, Люксембургском саде, парижской школе, а потом вдруг начала горько плакать. После чего, покраснев, она произнесла: «Вряд ли вы пришли в восторг от нашего приезда». И он ей ответил, что его чувства не имели никакого значения. Если бы он только мог представить тогда, если бы мог догадаться, что не пройдет и несколько лет, как он страстно влюбится в нее! И как только могут происходить на свете такие неожиданные вещи?
Окинув последним взглядом фасад здания, он дал задний ход. Когда-нибудь ему предстоит присутствовать на свадьбе Кейт. И если Нил Мюррей пришел слишком рано, то другой найдет более подходящий момент. Поскольку, и он это знал, Кейт питала к своему «братишке» большую привязанность, возможно, она попросит его стать ее свидетелем. Он дал себе клятву всегда оставаться ее другом и продолжать за ней присматривать, но только… издалека.
Не стоило и дальше игнорировать Кейт, как он это сделал сегодня вечером, ведь это только опечалило бы ее, хотя она и не могла догадываться об истинной причине его холодности.
Смирившийся, но принявший окончательное решение, Скотт решил навсегда изгнать Кейт из своих мыслей.
9
В последующие месяцы враждебность Амели к Скотту не прекратилась. Она сердилась, что он находился рядом в худший момент ее жизни, что был свидетелем ее боли и слез. Невозможно было забыть, как она вцепилась в его руку, как она нуждалась в нем в тот момент. Но хуже всего было то, что он так и остался единственным сыном Ангуса, она не смогла «скинуть его с трона», потому что ее тело и возраст предали ее, а другого шанса у нее не осталось. Она чувствовала себя рядом с ним проигравшим соперником, и сколько бы участливого внимания он ни проявлял к ней, это ее только сильнее раздражало.
Втайне она горячо оплакивала потерянного ребенка, но ей хотелось казаться сильной, и она терпеть не могла, когда ее жалели. Оставшись одна, Амели нередко заходила в комнату, предназначавшуюся для детской, из которой Дэвид вынес все вещи. Амели слонялась там от стены к стене, бросая рассеянный взгляд на парк и вспоминая, как она мечтала о том, чтобы заполучить эту комнату, отобрав ее у Кейт. Теперь же это было просто пустое пространство, безнадежно пустое пространство, так как дочь не захотела обратно туда вселиться, отговорившись тем, что слишком редко бывает дома.
Кейт и Джордж вели в Эдинбурге вполне счастливую жизнь двух студентов. И брат, и сестра преуспевали в учебе и большую часть вечеров проводили за книгами. Через выходной Кейт наведывалась в Джиллеспи, чтобы повидаться с матерью и остальными членами семьи. Всегда радуясь возможности чему-нибудь научиться, она играла в гольф с Ангусом, занималась готовкой с Мойрой и садоводством с Дэвидом. Парк, независимо от погоды и сезона, сохранил для нее всю свою привлекательность, хотя она больше и не пускалась в длительные одиночные прогулки, однако могла