Города гнева - Влад Бах

Может быть, когда я был ребёнком. Когда носился по сотам Улья, сшибая углы и разбивая в кровь коленки, когда ввязывался в драки с другими мальчишками.

Отец никогда не ругал меня. И никогда не хвалил. Но тогда в его голосе не было холодных властных ноток. Он смотрел на меня с улыбкой, трепал по волосам и говорил:

«Дерби всегда побеждают».

И я побеждал, даже если противники были старше, сильнее, опытнее.

Я всегда поднимался, даже если упал, не позволял себе проигрывать, потому что отчаянно нуждался в его одобрении, хотел, чтобы он гордился моими успехами. А отец гордился, знаю…

Потом я стал старше, а он – жестче. Улыбка исчезла, пропали редкие жесты заботы, слова превратились в хладнокровные установки, которым я должен был соответствовать. Затем в ход пошли изнурительные тренировки, где мне снова и снова приходилось доказывать, что я не слабак. Он больше не говорил со мной – приказывал. И каждое требование, каждый его взгляд закаляли меня сильнее, чем спарринги на ринге.

Со временем я привык к этому. Привык к дистанции между нами. Привык к тому, что он никогда не будет отцом в привычном смысле этого слова.

А теперь, когда он обхватывает мое лицо ладоням и пристально смотрит в глаза, мне уже нечего ему сказать.

– Живой… – произносит отец. Низко и глухо. Стискивает челюсть, нервно дернув уголком рта.

– Ты поэтому что ли подорвался? Убедиться, что у тебя все еще есть наследник? – пытаюсь дерзить, но это скорее срабатывает самозащита. Когда он рядом, я инстинктивно защищаюсь, даже если отец не намерен нападать.

– Живой… – повторяет чуть громче, и в этом слове больше смысла, чем в любом из тех, что он говорил мне за всю жизнь. Ловлю себя на том, что не могу отвести взгляда. В его глазах, всегда непроницаемых, сейчас клубится нечто иное: неприкрытое облегчение.

– Я вроде и не собирался умирать, – выдаю нарочито небрежно. – Но если ты настаиваешь…

– Язык бы тебе вырвать, – качнув головой, он вымучивает подобие скупой улыбки.

– Чтобы не задавал лишних вопросов?

– И это тоже, – кивает отец.

Нет, с ним определённо что-то не так. Его пальцы слишком сильно давят на мои виски, на татуированном гексагонами горле нервно дергается кадык.

– Пап, да нормально все, – поддавшись импульсу, я обнимаю его в ответ.

Горло снова предательски схватывает, когда он прижимает мою голову к своему плечу, проводит ладонью по волосам. Точь-в-точь как детстве. Закрыв глаза, я делаю глубокий вдох и позволяю себе на секунду расслабиться.

– Не думал, что это будет так тяжело, – хрипло произносит он.

– Ты о чем сейчас? – отстранившись, я отступаю назад и, запнувшись, неуклюже плюхаюсь задом на свою койку.

– Неважно, – отмахивается отец, мгновенно вернув утраченный самоконтроль. – Что за рванье на тебе надето? – он тоже присаживается на стул, окидывает меня сканирующим взглядом с головы до ног.

– Там, где я провел последний месяц, не особо следят за модой. – Небрежно пожимаю плечами, смотрю ему в глаза, не собираясь откладывать назревший разговор в дальний ящик.

Судя по тому, как сужаются его зрачки, он отлично понимает, о чем я хочу его спросить, и использует запрещенный прием.

– Мама очень скучает по тебе, Эрик. И Ари здорово подросла за этот год. Каждый день спрашивает, когда ее брат приедет домой. Они записали тебе видеопослание. – Достав из кармана карту памяти, отец протягивает её мне.

В этом он весь. Чертов манипулятор. Всегда знает куда надавить, чтобы получить нужный результат.

– Посмотрю позже, – я сжимаю карту в кулаке, отводя в сторону взгляд. – Как они?

– Сначала злились, что я не остановил тебя, а сейчас гордятся, – на губах отца снова появляется сдержанная улыбка.

– Гордятся? – в недоумении свожу брови.

О чем он говорит, черт возьми? Разве мама не должна сходить с ума от волнения? Я допускаю, что сестренке не сообщили о моей пропаже, но Диана Дерби – не просто супруга президента, воспитывающая его детей и ревностно поддерживающая репутацию идеальной семьи.

Она – влиятельный политик, занимающий почетное место в Верховном Совете «Улья».

И она безусловно любящая мать, которая делала все, чтобы компенсировать старшему ребенку недостаток внимания со стороны отца. Именно старшему – потому что с дочерью Дэрил вел себя абсолютно иначе.

Не то, чтобы я ревновал. Нет. Ариадна – очаровательная малышка, и я люблю ее безмерно, никогда и никому не дам в обиду и готов защищать до последнего вздоха.

Ари – моя кровь, моя обожаемая сестренка, забавная, милая и такая же одинокая. Маленькая принцесса, запертая в стеклянном дворце Улья. Сердце болезненно сжимается, когда я вспоминаю ее заплаканную мордашку с огромными голубыми глазами – отцовскими, но теплыми, доверчивыми и открытыми этому миру. В день моего отъезда она устроила настоящую истерику. Мама с огромным трудом оторвала ее от меня, хотя сама не сдерживала слезы.

– О твоих успехах весь Улей гудит, – взгляд президента стынет, становится острым и цепким. – Никто не должен знать, где ты на самом деле провел этот месяц.

– Как это никто? – мой голос звучит ровно, но внутри уже начинает подниматься холодный огонь. – Ты в курсе, я в курсе, командование и бойцы, с которыми я был на задании, – тоже в курсе.

– Вся информация, связанная с твоим временным отсутствием на Полигоне, попадает под гриф строгой секретности, – произносит он тоном, не терпящим возражений. Как обычно – ставит меня перед фактом. Диктует правила, требуя неоспоримого подчинения. – Версия для бойцов – персональное задание, детали которого ты не имеешь права разглашать.

Охренеть. Просто охренеть.

– Персональное задание?

За грудиной неприятно тянет и свербит, с губ срывается циничный смех. Я уже не мальчишка, который не понимает, как устроен этот мир. И он это прекрасно знает, но продолжает давить.

– Всегда поражался, как гладко у тебя получается врать.

Он не реагирует на мой пропитанный ядом упрек, но исходящая от него мощная энергия безжалостно хлещет меня, пробивая выстроенную мной защиту одну за другой. Мы молчим, сцепившись взглядами, застыв, как два изображения на старом снимке – отец и сын, разделённые годами, взглядами, безмолвной войной.

На его лице ни малейшего изменения – только холодный контроль, отточенная маска власти, которую он носит столько лет, что, кажется, от него настоящего ничего уже не осталось. На моем – сдержанная ярость и необузданное желание разрушить его броню и вытянуть хоть каплю правды.

– Ты скрываешь существование анклавов. – Бью сразу в цель, следуя его примеру. – Скрываешь, что на материках живут люди.

Холод пробегает вдоль спины, воздух вибрирует от напряжения, становится плотнее, но я не отвожу взгляда. Отец не отвечает сразу. Не меняет позу, не моргает, даже не делает того, едва заметного движения бровями, которое я помню с детства – когда он пытался скрыть раздражение. Нет. Сейчас передо мной – человек, который привык жонглировать судьбами, решать, кому жить, а кому нет.

Тишина между нами уплотняется, превращаясь в нечто осязаемое, давящее. Чувствую, как она ложится мне на плечи, словно невидимые оковы, но не двигаюсь, не даю ему ни малейшего шанса перехватить инициативу.

– И ты с этим не согласен, – констатирует отец.

В голосе нет ни тени удивления, ни намека на оправдание. Он не пытается скрыть правду. Даже не делает вид, что не понимает, о чём я. Он просто оценивает. Анализирует. Взвешивает.

– Я был в Астерлионе, – подаюсь вперёд, упираясь ладонями в колени. – Я видел людей, которые живут в руинах, выстраивая свой быт и оборону из того, что осталось от обломков старого мира. Они каждый день сражаются за свое существование и живут в постоянном страхе перед мутантами и Корпорацией. Я видел их семьи и дома, которые стирает с лица земли наше оружие.

– И?

Спокойный. Ровный. Почти безразличный тон. Меня передёргивает, праведный гнев закипает в венах.

– Как ты это оправдываешь? – мой голос становится жёстче.

Молчание. Гулкое, говорящее больше, чем слова, неотвратимое молчание.

– Как ты обосновываешь то, что Корпорация наносит артиллерийские удары по городам, где живут дети, старики? Такие же люди, как на плавучих островах! – голос срывается на хрип. – Они способны работать, обучаться, адаптироваться! Почему они не могут стать