Дворянин великого князя - Роберт Святополк-Мирский

Он замолчал и, опустив голову, растерянно по­тер виски кончиками пальцев.

Вельский смотрел на его длинное честное ли­цо, но-детски огорченное, ставшее вдруг безза­щитно-растерянным, и ему стало мучительно стыдно, что он втянул этого доброго большого ребенка в опасное кровавое дело.

— Иванушка, дорогой братец, — ласково и тихо сказал он, — я понимаю, что тебя тревожит. Ты правильно сделал, что пришел ко мне. Я скажу те­бе всю правду, которую никто не знает, но ты ее заслуживаешь. Давай сядем и поговорим спокой­но и мирно, как добрые любящие братья. Ты зна­ешь, как сложились мои отношения с Семеном и со всеми сестрами, кроме Агнешки, ты знаешь, как я одинок, и хотя Михайло мне двоюродный брат,я не могу испытывать к нему любви. Я знаю, что и у тебя с братьями твоими тоже не очень хорошо обстоят дела, а сына твоего жена не позволяет те­бе воспитывать так, как ты этого хочешь… Мы оба с тобой одиноки, у нас много общих горестей, и поверь, Иванушка, ты мне самый близкий и род-нрй из всех. Я клянусь, что не позволю дать тебя в обиду никому на свете.

Иван поднял глаза, полные затаенной горечи, и благодарно прошептал:

— Спасибо, Феденька, никто еще не говорил мне таких хороших слов… Разве только старик Иона… С женой мне и правда не повезло, с братья­ми — тоже. Да и друзей никогда верных не бы­ло — только слуги…

Федор помолчал, собираясь с мыслями, и вдруг неожиданно спросил:

~- Когда вчера я показывал тебе своих собак, не заметил ли ты свору, выученную для' охоты на волков?

Ольшанский поднял глаза и удивленно кивнул.

— А ты помнишь вожака этой своры?

— Честно говоря, нет, я не присматривался.

—' Жаль, Иван. Если бы ты был внимательнее, у тебя появилась бы почва для интересных размыш­лений.

— Ах, Федор, у меня от этих размышлений и так уже голова трескается.

— А знаешь ли, друг мой, иногда наблюдения над животными наводят нас на некоторые мысли о людях… Ты, верно, будешь немало удивлен, уз­нав, что вожак своры для охоты на волков —волк.

— Да что ты! — простодушно воскликнул Оль­шанский^

—: Да-да, Иван, — самый настоящий, дремучий серый лесной волк Маленьким волчонком попался он в мой капкан. Я не видел более свирепого и. злющего зверька. Псари уже хотели прибить его, но тут мне пришла в голову одна мысль, и я ре­шил посмотреть, что из этого выйдет… Я посадил злого волчонка в клетку вместе со щенками от разных собак, которые из поколения в поколение приучались к волчьей охоте. Ты бы видел, как они грызлись! Волчонок защищался до последнего и задавил пятерых щенков. Остальные пятеро лежа­ли израненные и обессиленные в одном конце клетки, а такой же израненный волчонок — в дру­гом. Но я по-прежнему держал их вместе, кормил и поил вместе и по одному впускал туда новых щенков. Прошло полгода, и молодые псы призна­ли волка своим вожаком. И тогда я впервые вы­пустил их в лес. Волк, почуяв свободу, рванулся изо всех лап, но преданная ему свора не отставала ни на шаг. Двое суток они бегали по лесу и нако­нец все приплелись обратно. Странная штука по­лучилась… Он, волк, их вожак — они ему преданы, но именно они не дают ему ни шагу ступить без их ведома. Он, может, и ушел бы в лес, но они за­ставили его вернуться… Ты понимаешь, Иван, — не он увел их на свободу — они привели его об­ратно в клетку! Я наблюдал за ним после этого случая, и, ты знаешь, — готов поклясться — зверь все понял. Он выл и тосковал целую неделю, а по­том смирился. И странное дело, когда в следую­щий раз я выпустил всю свору на волка и все псы помчались как безумные, гонимые инстинктом крови, он остановился, на секунду застыл в мучи­тельной нерешительности, а потом, увидев, что остался один без своих подданных, помчался вслед, обогнал всех и первым вцепился смертель­ной хваткой в шкуру своего лесного сородича.

Я не видел более свирепого волкодава, чем этот волк, ставший вожаком собак.

После длинной паузы Иван поднял глаза и спросил нерешительно:

— Ты хочешь сказать, что Олелькович…

— Да — волк, послушный собакам! Я понимаю

твои опасения. Я, так же как и ты, вижу его недос­

татки, я знаю, что иногда он бывает свиреп, жес­

ток и коварен. Но у него есть одно необходимое

качество — порода. Подумай сам, Иван, кто еще

может претендовать на корону в Литве? Нет сей­

час человека более подходящего. Он правнук Оль-

герда — за ним пойдут. Он предан греческой вере

и, воцарившись, будет поддерживать ее всей мо­

щью своей власти. А ты ведь понимаешь, что это

значит, Иван? И потому мы поможем ему полу­

чить корону.

— Но ты сам сказал — он свиреп, жесток и ко­

варен — кто же поручится, что, вступив на трон,

он первым делом не избавится от нас, которые

возвели его туда, чтобы безраздельно властвовать,

подчиняясь своим кровавым и жестоким прихо­

тям? — воскликнул Ольшанский.

Вельский улыбнулся.

— Я неспроста рассказал тебе историю моего

волка. Она — залог того, что твои опасения на­

прасны. Как видишь, я, подобно знахарю, прежде

чем давать лекарство людям, испытал его на соба­

ках. Михайлушка будет нашим волком. Мы — его

верные подданные, мы — его свора, которая на

первый взгляд подчинена ему полностью, мы не

дадим, — слышишь, Иван! — не дадим ему ни шагу

ступить без нас! Мы заставим его, волка, — тра­

вить волков! Мы вырастим из него самого свире­

пого волкодава, который будет подчиняться на­

шей воле и не отступит от нас ни на шаг!

Высокий, сильный Ольшанский, широко от­крыв глаза, почти с ужасом уставился на низка-рослого, худощавого Федора.

— Боже мой, — прошептал он едва слышно, —как плохо я знаю людей. Вчера я открыл для себя совсем другого Олельковича, сегодня я вижу ино­го Вельского,

Он опустил голову, покачал ею, потом снова поднял и спросил:

— Скажи, Федор, стало быть, все это не он —

а ты? Впрочем, зачем я спрашиваю — ведь это со­

вершенно Ясно; значит, в действительности не

ему, а тебе следовало давать вчера клятву, потому

что он просто игрушка в твоих руках.

— В наших, Иван, в наших, — поправил Фе­

дор. — Мы е тобой двигаем Михайлушкой. Это мы

держим и будем держать в своих руках все нити

от этой большой разряженной куклы. Сейчас

я сделал признание, которое должно убедить тебя,

что большего доверия, чем к тебе, я не питаю ни

к кому на свете, потому что до сих пор только

я один знал это, а теперь — и ты знаешь!

— Да-да, я понимаю, -—потрясенно едва прого­ворил Ольшанский, "— конечно, это такое дове­рие…

и вдруг в его мозгу мелькнулановая мысль. .'— Постой, постой! Ты говоришь, что каждый шаг Олельковича…

— Это был мой шаг! А с этой мгинуты это будет наш с тобой шаг, — твердо сказал Вельский.

— Значит, тогда, ~ настойчиво и тревожно продолжал Иван, — ты знаешь, куда и зачем Олеяькович посылал ночью своих людей, и ты

одобрил это? Отвечай мне, Федор, отвечай! Пото­му что если ты сделал это его руками, то ты хуже прирученного волка, а Михайлушка — простр ягненок перед тобой… А если ты ничего не знал, то все твои рассуждения не стоят ломаного гроша — он не прирученный волк! Он передавит всех нас, и прежде, чем мы успеем ему помешать, он зальет кровью землю, ради которой мы все это затева­ем… Ну, отвечай же мне, отвечай!

Вельский мгновенно оценил положение.

— Я не знал, что тебе известно об этом, — тихо промолвил он. — Я хотел скрыть от твоей тонкой чувствительной души этот… неприятный случай.

Ольшанский вскочил на нога, бросился к Фе­дору и, схватив за тощие плечи, приподнял над землей его легкое тело.

— А, так ты зная об этом?! Знал — и не оста­новил Олельковича? Не задержал этих людей?

Не предотвратил ненужного убийства ни в чем не повинного человека? Разве ты на самом деле веришь, что Глинский выдад бы нас?

Лицо Вельского исказилось от горечи.

— Оставь меня, Иван, — устало произнес он.

Ольшанский отпустил Федора,, но, приставив ему к груди свой длинный палец и склонив набок голову, решительно продолжал:

-г Нет, ты ответь мне, Федор, ответь прямо: ты помог этому?

— Если ты знаешь, куда и зачем Олелькович по­сылал своих людей, — спокойно сказал Вель­ский, — ты должен знать, чем кончилась эта затея.

—" Только что вернулся человек, которого Олелькович посылал на Стародубскую дорогу.

— И что же он сказал?

— Что нигде до самого Гомеля нет никаких следов нападения и что люди, посланные Михаилом,исчезяи.

-— И этого тебе мало, Иван? Может быть, ты уз­нал о смерти князя Глинского? Может быть, до тебя дошли слухи о пропавших дружинниках Олельковича? Так вот — прикажи любому из сво­их людей поехать в Гомель — он найдет там Глин­ского с сыном и немцем целыми и невредимыми. А потом пусть твой человек обратится ко мне, и я укажу ему одно место в глухой пуще. Там виднеет­ся свежезарытая яма, а в ней — в ней, Иван — все, что осталось от пяти убийц, которые подстерега­ли князя Льва. И этот случай раз и навсегда оту­чит Олельковича от любого шага, не согласован­ного с нами. Теперь он с места не двинется без моего разрешения. И еще одно, что тебе нужно знать. То, что тебе говорил вчера Михайло об этой затее с королевской охотой, — его собствен­ное измышление, родившееся в ту самую мину­ту,, когда ты, Иван, воскликнул: «Охота началась!» Ничего этого не будет! Если уж на то пошло, не потому что это жестокость и коварство, а про­сто потому, что это политически неверный ход. Я рассчитываю, что нам удастся возвести это ни­чтожество на престол, не пролив ни одной капли крови. Наступают новые времена. И теперь не ко­личество немецких наемников, а количество вен­герских золотых будут решать, кому сидеть на троне! Это станет мирным избранием Великого князя Литовского, а вовсе не государственным пе­реворотом! Не на поле битвы, а на паркете зала Сеймов решится этот вопрос! Вот мой ответ на все твои сомнения, а теперь, если хочешь, отка­жись от вчерашней клятвы — Михаил об этом ни­когда не узнает. Я скажу ему, что ты выполняешь мое секретное поручение, и все остальное сделаю сам.