Завтра была война (сборник) - Борис Васильев

– Надо поехать, – твердил Юрий Петрович, без сна ворочаясь на гостиничной кровати. – Завтра же, утренним поездом.

Но приходило утро, и уходила решимость, и Чувалов опять мыкался и клял себя последними словами. Нет, не за Нонну Юрьевну.

Два года назад в глухое алтайское лесничество приехала из Москвы практикантка. К тому времени Юрий Петрович уже отвык от студенческой болтовни, еще не привык к мини-юбкам и ходил за практиканткой как собачонка. Девчонка вертела застенчивым лесничим с садистским наслаждением, и порой Юрию Петровичу казалось, что не она у него, а он у нее проходит практику. Через неделю она объявила, что у нее день рождения, потребовала шампанского, и руководитель хозяйства лично смотался за двести километров на казенном мотоцикле. Когда шампанское было выпито, практикантка покружилась по комнате и объявила:

– Стели постель. Только, чур, я сплю у стенки.

К утру Юрий Петрович окончательно потерял голову.

– Одевайся, – сказал он. – Едем в сельсовет.

Практикантка нежилась поверх сбитых простыней.

– В сельсовет?

– Распишемся, – сказал он, торопливо натягивая рубаху.

– Вот так, сразу? – Она рассмеялась. – Как интересно!

Они подкатили к сельсовету на дико рычавшем мотоцикле, в десять минут получили свидетельство и жирные штампы в паспорта, а через три дня молодая жена укатила в Москву. Юрий Петрович в то время боролся с непарным шелкопрядом на дальнем участке и, вернувшись, обнаружил дома только записку:

«Благодарю».

Обратного адреса практикантка не оставила, и Юрию Петровичу пришлось писать на институт. Письмо долго где-то блуждало, ответ пришел только через два месяца и был коротким, как их супружеская жизнь:

«Я потеряла паспорт. Советую сделать то же самое».

Юрий Петрович не стал терять паспорт, а постарался забыть об этой истории и писем больше не писал. Потом пришлось сдавать дела, и уже в Ленинграде от студенческого товарища Чувалов узнал новость, заставившую его вновь разыскать утерявшую паспорт жену:

– Знаешь, у Марины ребенок.

Он все-таки разыскал ее. Написал письмо на домашний адрес, и в ответ на вопрос, не его ли это ребенок, получил ровно три слова:

«Все может быть».

И вот теперь ему надо было знать правду, как никогда. Знать, кто он: муж или не муж, отец или не отец, свободен или не свободен. Но насмешливый цинизм ее ответов выводил Чувалова из равновесия, и он только писал письма, рвал их и писал снова.

А сейчас он боялся потерять Нонну. Здесь было кого терять, и поэтому Юрий Петрович никак не мог решиться сесть в поезд и приехать к ней. Приехать означало решить: да или нет, – а так оставалось еще спасительное «может быть». А тут как раз из Москвы прибыл большой начальник, и Юрий Петрович обрадовался, потому что никуда не мог поехать. Три дня он вводил начальство в курс дела, а потом вдруг затосковал и неожиданно для себя объявил:

– Тут интересного для тебя мало: леса в основном вторичные. А вот возле Черного озера сохранился еще любопытный массивчик.

Сказал и испугался: вдруг согласится?

– Опять комаров кормить?

– Комаров нет: мошка появилась, – Юрий Петрович с удивлением обнаружил, что уговаривает. – А массив интересен с точки зрения естественного биоценоза: как раз твой конек.

– Ладно, уговорил, – сказал начальник, и Юрий Петрович расстроился.

Прибыв в поселок, Чувалов представил начальство местным властям и побежал к Нонне Юрьевне. Сочинял на бегу горячие речи и не сразу поверил глазам, увидев на знакомых дверях амбарный замок. Потрогал его рукой, походил вокруг и пошел к директору школы.

– В Ленинграде Нонна Юрьевна. Три дня как уехала.

– Когда вернется?

– Должна двадцатого августа, но… – Директор вздохнул. – Аналогичный случай был в позапрошлом году.

– Что вы говорите?

– Ее предшественница тоже уехала повидаться с мамой, а прислала заявление с просьбой «по собственному желанию».

– Не может быть!

– Все может быть, – философски сказал директор. – Конечно, Нонна Юрьевна – педагог серьезный, но ведь и Ленинград – город серьезный.

– Да, да, – тихо сказал Юрий Петрович. – Адреса мамы не знаете?

Записал адрес, рассеянно пообещал директору дровишек для школы и уже без всякого интереса повел большого начальника в заповедный массив.

– Пешком поволок, – ворчал начальник, не без удовольствия шлепая босиком по лесной дороге. – И спать, наверное, на лапнике заставишь? Бирюк ты, Чувалов, недаром до сих пор бобылем живешь.

– Оставь это! – вдруг заорал сдержанный Юрий Петрович. – Привыкли треп в кабинетах разводить!

– Нет, ты настоящий бирюк, – сказал, помолчав, начальник. – Самая пора тебе в министерство. Между прочим, как инспектирующий, могу там доложить о полном порядке в твоем хозяйстве. Лес ухожен, порубок не видно. Нет, знаешь, Юра, мне нравится. Ей-богу, нравится.

Юрий Петрович хмуро молчал. Впрочем, начальник замолчал тоже, наткнувшись на солидных размеров щит, сбитый из струганых досок. На щите были выжжены стихи:

Стой, турист, ты в лес вошел,Не шути в лесу с огнем,Лес – наш дом,Мы в нем живем.Если будет в нем беда,Где мы будем жить тогда?

По бокам щита раскаленным гвоздем были выжжены зайцы, ежи, белки, птицы и большой лось, похожий на усталого Якова Прокопыча.

– Толково, – сказал начальник. – Твоя инициатива?

– Еще чего! – сказал Юрий Петрович. – Сам удивляюсь, когда он все успел.

– Кто?

– Лесник мой. Егор Полушкин.

– Любопытно, – сказал начальник. – Это я сниму.

И полез за фотоаппаратом. Чувалов усмехнулся:

– Пленки не хватит.

К вечеру они добрались до Егорова шалаша. Начальник переписал по дороге все Колькины сочинения и растратил всю пленку.

– Значит, ты автор? – допрашивал он Кольку. – Молодец! Поэтом будешь?

– Не-а. – Колька застеснялся. – Лесничим. Как Юрий Петрович.

– За это ты вдвойне молодец, Николай!

Утомленный и немного обеспокоенный вниманием большого начальника, Егор тихо отодвигался от костра.

Чувалов был хмур, но Егор не обращал на это внимания. Его занимал незнакомый начальник, и он все думал, не допустил ли где промашки.

– В Москве бывал когда, Егор Савельич?

– В Москве? – Егор не умел так быстро перестраиваться. – Чего там?

И Юрий Петрович с ходу поведал Егору печальную историю своей семейной жизни. Егор слушал, сокрушался, но ему все время мешало смутное упоминание о Москве. Поэтому он и переспросил:

– Ну, дык она-то в Москве?

– Эй, заговорщики, уху хлебать! – весело окликнул начальник.

Через неделю из Москвы пришел официальный вызов. Лесник водоохранного массива Егор Полушкин приглашался на Всесоюзное совещание работников лесного хозяйства за особые, видать, заслуги, поскольку в лесниках ходил без году неделю.

– Слона погляжу, сынок, – сказал Егор.

– Слона глядеть – невелик прибыток, – проворчала Харитина. – Ты главный ГУМ погляди: люди денег собрали и список составили, кому чего нужно.

Никого на Егоровых проводах не было, только Яков Прокопыч. У того своя просьба:

– Докладывать придется – про лодочную станцию не забудь, товарищ Полушкин. Пригласи вежливо: мол, удобства, вода мягкая, лес с грибом. Может, кто из центра оживит нашу окрестность.

Совсем уж к поезду собрались – Марьица. Засветилась улыбкой еще сквозь двери:

– Ах, Егор Савельич, ах, Тинушка! В Москву ведь, не в область.

– Совершенно согласен, – сказал Яков Прокопыч.

Но не Яков Прокопыч Марьице сейчас был нужен. Она с Егора Полушкина, с бедоносца божьего, глаз масленых не сводила.

– Егор Савельич, батюшка, тайно я тебе кланяюсь. И от мужа тайно, и от сына тайно. Спаси ты нас, Христа ради. Угрозыск ведь Федора-то Ипатыча таскает. По миру ведь закруглить грозятся.

– Закон уважения требует, – строго сказал Яков Прокопыч.

Егор промолчал. А Марьица заплакала и сестре в плечо уткнулась.

– Пропадем!

– Скажи ты начальнику какому, Егор, – вздохнула Харитина. – Родня ведь. Не сторонние.

– А кто меня спросит? – нахмурился Егор. – Велико ли дело – лесник в Москву приехал.

Как ни плакала Марьица, как ни убивалась, ничего он больше не сказал. Взял чемодан – специально для Москвы самый большой купили, – попрощался, посидел перед выходом и пошел на вокзал. А Марьица домой побежала.

– Ну, что обронено? – спросил Федор Ипатович.

– Отказал он, Феденька. Гордый стал больно.

– Гордый? – И желваки по скулам забегали. – Ну, добро, если гордый. Добро.

А Егор сидел у окна в вагоне, и колеса стучали: в Москву! в Москву! в Москву!..

Но пока не в Москву, правда, а в областной центр, на пересадку. И как раз в это время из областного того центра другой поезд отходил: с Юрием Петровичем у вагонного окна. И колеса тут по-иному стучали: в Ленинград! в Ленинград! в Ленинград!..