Земля надежды - Филиппа Грегори

— Успокойтесь, кузина, — мягко сказал он. — Далеко от вас. Вы же знаете, я предупрежу вас, как только услышу о какой-нибудь опасности для вашего маленького Ковчега. И вы, и ваш драгоценный груз выживут в этот шторм.

Он посмотрел в сторону кресла у окна.

— Френсис, не принесешь мне еще стаканчик эля? — попросил он.

Она сразу поднялась и пошла к двери.

— И оставь нас с твоей мачехой ненадолго одних. Мне нужен ее совет по очень личному делу.

Френсис глянула на Эстер, проверить, не возражает ли та, и, когда Эстер еле заметно кивнула, Френсис слегка подняла брови, сдержанно выражая явно нахальную догадку, и покинула комнату, закрыв за собой дверь.

— Она бывает дерзкой, — сказала Эстер после того, как закрылась дверь. — Но это просто легкомыслие.

— Я знаю, — согласился Александр Норман. — И мне бы не хотелось, чтобы эту легкость духа подавили. Она очень похожа на свою мать. Та тоже была легкомысленной девушкой с веселым нравом. Но свой нрав она держала в узде, под контролем сильного религиозного чувства и строгого воспитания. А Френсис с рождения баловали, начиная с дедушки Джона и заканчивая всеми остальными. Слишком поздно пытаться ее переделать. Мне гораздо больше нравится видеть, как она задирает нос.

Эстер улыбнулась.

— Я тоже так думаю, — сказала она. — Хотя именно мне приходится стараться держать ее в рамках.

— Вас беспокоит ее безопасность?

— Да. Разумеется, я беспокоюсь обо всех, и о здешних ценностях. Но в основном о Френсис. Она сейчас в том возрасте, когда ей следовало бы вести более интересную жизнь — выходить в свет, заводить друзей. Но она сидит здесь взаперти со мной и братом. В этом году везде снова чума, поэтому я не могу разрешить ей побыть с бабушкой и дедушкой в Сити, да и они совсем не светские люди, ни с кем не общаются.

— Она может появиться при дворе в Оксфорде…

На лице Эстер отразилась целая гамма чувств.

— Да скорее я брошу ее в клетку со львами в Тауэре, чем пошлю в эту свору. Все, что было плохо при дворе, когда они все хорошо жили и им хорошо служили, теперь в десять раз хуже, когда они собрались толпой в Оксфорде и девять ночей из десяти пьют, празднуя победы.

— Я считаю точно так же, — сказал Александр. — Я только подумал, может, вы согласитесь рассматривать меня как… Я подумал, может, вы позволите мне предложить ей — и, конечно же, вам тоже — безопасный рай? Я подумал, может, вы уедете отсюда, закроете Ковчег до конца войны, и переедете ко мне, и будете жить у меня, в лондонском Тауэре — самом безопасном месте во всем королевстве?

Она ничего не ответила.

— Я имею в виду замужество, Эстер, — добавил он очень тихо.

Она на мгновение побледнела и немного отодвинула назад свое кресло.

— Вы не ожидали от меня этого? Несмотря на все мои частые визиты?

Она безмолвно покачала головой.

— Я думала, вы просто добры к семье господина Традесканта, — мягко сказала она. — Как друг семьи, как родственник.

— Это было нечто большее.

Она тряхнула головой.

— Я — замужняя женщина, — сказала она. — Я не считаю себя брошенной или вдовой. Пока я не услышу от самого Джона, что он никогда больше не вернется домой, я буду считать себя его женой.

На секунду она посмотрела на него, как будто умоляла, чтобы он возразил ей.

— Вы можете думать, что он покинул нас навсегда, но я уверена, он вернется. Здесь его дети, здесь редкости, здесь сад. Он никогда не бросит наследство Традескантов.

Александр ничего не отвечал, лицо его было очень серьезным.

— Он ведь никогда нас не бросит, — повторила она с гораздо меньшей уверенностью в голосе. — Ну, скажите!

Прежде чем он смог ответить, она поднялась с кресла и быстро подошла к окну своей легкой, решительной походкой.

— И если вы думаете, что он там умрет и никогда не вернется, должна сказать вам, что я все равно считаю своим долгом остаться здесь и охранять дом и сад, которые унаследует Джонни, когда станет взрослым. Я обещала отцу Джона беречь этот дом и детей. Ничто не может освободить меня от этого обещания.

— Вы меня не поняли, — выпалил он. — Простите. Я сделал предложение не вам.

Она обернулась, услышав его слова. Свет окна был за ее спиной, поэтому Александр не мог ясно видеть ее лицо.

— Что?

— Я думал о Френсис.

— Вы делаете предложение Френсис?

Недоверие, прозвучавшее в ее голосе, заставило его вздрогнуть, словно от боли. Он кивнул, не говоря ни слова.

— Но вам пятьдесят пять!

— Пятьдесят три.

— А она — ребенок.

— Она — молодая женщина и готова к замужеству, а времена сейчас опасные и трудные.

Эстер помолчала, потом отвернулась. Он увидел, как она слегка сгорбилась, как будто защищаясь от оскорбления.

— Я прошу прощения. Вы наверняка думаете, что я полный идиот.

В три быстрых шага он пересек комнату и повернул ее к себе, держа на расстоянии вытянутой руки, чтобы видеть ее лицо.

— Я думаю о вас, и всегда думал о вас как об одной из самых отважных женщин, которых когда-либо встречал. Женщин, достойных любви. Но я знаю, Джон к вам вернется, и знаю, вы любите его со дня вашей свадьбы. Я думаю о вас сейчас так, как буду думать всегда, как о самом дорогом друге.

Эстер в ужасном смущении смотрела в сторону.

— Благодарю вас, — прошептала она. — Пожалуйста, дайте мне уйти.

— Моя робость и тупость привели вас к тому, что вы меня неправильно поняли, — решительно заявил он. — Пожалуйста, не сердитесь на меня и не сердитесь на себя.

Она вывернулась из его рук.

— Я чувствую себя такой дурой! — воскликнула она. — Отказывая предложению, которое было сделано не мне. Но вы и сами дурак!

Она вдруг вновь обрела силу духа.

— Рассчитываете, что можете жениться на девочке, которая только что выросла из короткого платьица.

Он направился к двери.

— Если позволите, я прогуляюсь по саду, — сказал он. — И мы вернемся к нашему разговору позже.

Он вышел, не добавив к сказанному ни слова, Эстер увидела в окно, что он прошел вдоль террасы на южную сторону дома и спустился в сад.

Сад стоял во всем великолепии середины мая. В отгороженной стенами части сада, где росли фруктовые деревья, за массой розовых и белых соцветий, такой же плотной, как взбитые сливки с розовым сахаром на пудинге, не было видно неба.

Длинные дорожки в цветнике омывались волнами нарциссов и тюльпанов красного, золотого и белого цветов. Каштановая аллея была в расцвете красоты, толстые свечи распускались белыми соцветиями, изящно тронутыми розовым. На стенах по правую руку уже сгибались под цветением выращенные на шпалерах смоковницы, персики и вишни, роняя лепестки на цветочные клумбы, как снег, идущий не по сезону.