Агата Кристи - Екатерина Цимбаева

Бороться за то, чтобы выживать, приходится порой и в мирное время. В надежде облегчить налоговый гнет она фиктивно продала Гринуэй Розалинде, которая перевела его в ранг садово-огородной компании «Сады Гринуэя» и в самом деле завела там огороды. Американские налоги Эдмунду Корку постепенно удалось зачесть в Англии. Но ставка 18 шиллингов с фунта осталась в силе! За 1954 год Агата Кристи заработала 30 тысяч фунтов, а налог составил 25 100 плюс по 25 800 за два предшествующих года! Абсурд! даже если не учитывать прошлогодние задолженности, вычитание 90 процентов из гонорара превращало ее в дойную корову налогового ведомства. Требовались радикальные меры. И в 1955 году по предложению Корка была создана компания «Агата Кристи лимитед», контролируемая самой писательницей, где, однако, она имела статус наемного работника на жалованье, обязанного писать романы. Ее зарплата составляла ту же незначительную сумму, что оставалась прежде после вычета налогов, но зато компания имела налоговые льготы. Через два года создали компанию «Авторские права Кристи», которой передали права на почти все ее произведения. Это сделали в интересах ее дочери — в противном случае налог на наследование авторских прав мог зашкалить за многие миллионы фунтов. Налоговый департамент возмутился потерей своей дойной коровы и запретил законно оформленное спасение, а суд встал на его сторону (еще бы!).

Агате Кристи не посчастливилось, она жила во времена наихудшей налоговой политики. Именно тогда владельцы родовых замков с горечью продавали их Национальному тресту, будучи не в силах платить налоги на наследство и недвижимость. Только в 1980-е годы рейганомика и тэтчеризм ввели здесь некоторые разумные послабления. В конечном счете налоговики вынудили самую популярную и, по видимости, самую богатую писательницу мира продать контрольный пакет всех ее компаний и все свои авторские права компании «Букер Макконнелл» к вящей выгоде этой последней. Комментарии излишни[16].

И все это происходило на фоне всемирной славы Агаты Кристи. В 1956 году она получила орден Британской империи. Елизавета II дала ей аудиенцию. Ее величество не могла бы пригласить более благодарную подданную. До конца дней та вспоминала свое исполнившееся желание: ужин с Королевой Англии. А другие подданные продолжали грабить Королеву детектива.

Спасением утомленной души миссис Маллоуэн, потерявшей всякое желание иметь дело с алчным современным миром, стало незнакомое доселе удовольствие от общения с растущим внуком. После появления сына Розалинда ясно поняла, что без матери не обойтись. Она никогда не работала, целиком полагаясь в материальном плане на мать и на то, что уцелело от состояния Причардов. Она так и жила с ребенком в огромном валлийском доме, приглашая мать на помощь или отправляя сына к ней в Гринуэй. В ее положении молодой вдовы военного не было ничего привлекательного — таких женщин осталось бесчисленное множество и они перестали встречать особое сочувствие общества. Розалинде посчастливилось. В 1949 году она снова нашла превосходного мужа — Энтони Хикса, — доброго и внимательного к ее семье, состоятельного и обаятельного, адвоката по профессии, ставшего полезным советчиком в условиях финансовой драмы ее матери. Детей от второго брака у нее не было. Проведя достаточно безрадостное детство, она и сама не сумела стать заботливой матерью, по мнению многих, уделяя своим собакам больше внимания, чем сыну. Единственно любимую ею тетю Москитик она с горестью похоронила в 1950 году. И безысходный пессимизм остался с нею навсегда.

Но Мэтью не унаследовал тяжелый нрав и закрытый характер матери. Он сделался средоточием радостей семьи, объединил вокруг себя всех, кого не соединяли родственные узы. «Он обладал особым даром — чувствовать себя счастливым». Это счастье дарила Мэтью его неисчерпаемая вера в лучшее, столь полезная в послевоенную пору. Он никогда не терял надежды. И его бабушке было отрадно с ним, ее освежал детский оптимизм, — только он поддерживал теперь ее собственный.

К 1948 году мир настолько окреп, что вспомнил о Вечности: начались археологические раскопки. Ирак снова открыл двери англичанам, хотя отнюдь не на прежних благоприятных условиях. Макс Маллоуэн принял кафедру западно-азиатской археологии Института археологии Лондонского университета, работа со студентами его не обременяла, и он мог каждый год организовывать экспедиции. Он по-прежнему мечтал о Нимруде и твердо решил изыскать средства на раскопки. «Это будет открытие, равное открытию гробницы Тутанхамона, — сказал он, — Кносского дворца на Крите и Ура. На такие раскопки и денег просить не стыдно».

Деньги нашлись. Их дали бесчисленные спонсоры, но кроме того, хотя об этом нет ни слова в автобиографии, дала и его жена через свои пожертвования Британской школе археологии в Ираке. И отныне десять лет подряд она ежегодно меняла неброскую роскошь и английский комфорт дома и сада в Гринуэе на постройку из необожженного кирпича посреди пустыни. Экспедиционное помещение состояло

«из кухни, гостиной, столовой, маленькой конторы, реставрационной мастерской, просторного склада, помещений для гончарных работ и крошечного чуланчика (мы все ночуем в палатках)». Все удобства, разумеется, были на улице, нередкий ветер с тучами песка опрокидывал палатки. Спустя два года миссис Маллоуэн за свой счет пристроила к дому «комнатку площадью примерно в три квадратных метра. Земляной пол покрыт циновками и двумя грубошерстными ковриками. На стене — выполненная яркими красками картина молодого иракского художника-кубиста, изображающая двух осликов, бредущих по суку. Есть в комнатке и окошко, через которое открывается вид на снежные вершины восточного хребта Курдистана. Снаружи к двери прикреплена квадратная табличка со стилизованными под клинопись словами: „Бейт Агата“ (Дом Агаты).

Это мой „дом“, предназначенный для того, чтобы здесь, в полном уединении, я могла посвятить себя литературной работе. По правде говоря, не все здесь способствует сосредоточенному труду. Над головой по крыше с радостными воплями скачут арабские рабочие, весело перекрикиваются друг с другом и переставляют с места на место хлипкие стремянки. Лают собаки, кулдыкают индюки. Позвякивает сбруей лошадь полицейского. Двери и окна не желают закрываться и хлопают на ветру. Я сижу за шатким деревянным столом, а рядом стоит весело раскрашенный жестяной сундучок, неизбежная принадлежность путешествующих арабов. В него я намереваюсь складывать страницы рукописи».

И она складывала! И страницы «Автобиографии», и кипы страниц романов. А между тем ее отвлекала работа по обработке черепков, фотографирование находок, проявление пленок, наклеивание ярлыков, составление каталогов, упаковка… Где-то рядом Барбара Паркер занималась организационным обеспечением раскопок. А Агата Маллоуэн гордо несла бремя жены археолога. Служащие благословляли ее присутствие в Нимруде. Маллоуэн, как привычно в мире археологии, стал диктатором со всеми положенными диктатору срывами и выходками. Но его власть и злость прекращались перед лицом жены, которая обеспечивала приемлемый рабочий климат в экспедиции. И при этом находила время писать. Ей казалось, что ее писательство — нестоящая вещь в сравнении с работой мужа: «Моя — для обывателей, его — для избранных». Не муж ли все же, хотя и неосознанно, внушил ей пренебрежение к своему творчеству? Но именно посреди столь неудобной и неподходящей на сторонний взгляд обстановки, под горячим южным солнцем таяли трагические воспоминания военных лет. Восток успокаивал неспешностью течения жизни, отвлекал от тягостных финансовых проблем на родине, избавлял от чиновников. Прикосновение к Вечности, когда в ее руках оказывались вдруг глиняная собачка древнеассирийских времен или табличка об усыновлении ребенка, или плита с перечнем блюд пира, или головка уродливой женщины, по-иному заставляло отнестись к быстротекущему настоящему. Ремесленные поделки прошлого трогали ее своей человечностью, а всякие споры о пластах и планах раскопа она оставляла профессионалам.