Следы апостолов - Эндрю Олвик

«Надеюсь, бабуля, — подумала плутовка, возвращая на место изразец, — ты бы меня поняла». Потом Алька, как ни в чем не бывало, вернулась к себе наверх и засунула ладанку между своих вещей, полагая, что там ее искать никто не будет.

Никак не ожидал Вадим Островский, что ему придется преследовать машину пана Бронивецкого по ночному Несвижу. Ни на какие сигналы тот не реагировал и даже прибавил скорость, продолжая движение. Остановился он только возле гостиницы, однако из машины не вышел, заявив, что будет разговаривать лишь в присутствии консула, да и то после соблюдения милицией всех необходимых процессуальных формальностей. Оставив наблюдение, раздосадованный упорством Бронивецкого, Вадим отправился домой, рассчитывая, что к утру поляк успокоится, и они смогут, наконец, поговорить.

В шесть часов он был уже в холле гостиницы, ожидая, когда строптивец соизволит выйти из своего убежища. Формальных поводов для задержания у следователя не было, так что рассчитывать можно было только на доверительную беседу, после которой Бронивецкий, испугавшись, захочет помочь следствию в обмен на отсутствие претензий со стороны последнего.

Выждав час и уже окончательно потеряв терпение, Островский постучал в дверь номера, в котором накануне ползал на коленках, заглядывая во все углы при свете зажигалки.

— Пан Бронивецкий, — стараясь придать своему голосу спокойствие, — обратился он к Ежи. — Откройте, нам надо непременно переговорить. Это не займет много времени.

— Я звоню в консульство, — донеслось из-за двери. — Вы не имеете права!

— Это не в ваших интересах.

— Уходите!

— Тогда мне придется официально предъявить вам обвинения в соучастии в двух убийствах, — решил взять быка за рога Островский. — Вы же не уголовник, в конце концов. Разговор будет без протокола. Я всего лишь задам вам несколько вопросов. У меня есть веские основания подозревать, что вы располагаете важной для следствия информацией. Возможно, вас умышленно втравили в грязную историю, желая скомпрометировать.

— Я гражданин Республики Польша! — выкрикнул за дверью Бронивецкий. — Немедленно прекратите ваши провокации. Зачем вы преследуете меня?!

Вадим уже начал терять терпение.

— Ну, хорошо, — громко произнес он. — Сейчас мы проведем обыск в вашей машине, а затем в доме ксендза Тадеуша. Думаю, с последним у нас не будет трудностей, так как он гражданин нашей страны и подпадает под действие ее законов. Заодно выясним, чем вы занимались вчера около девяти часов вечера, после того, как вынули из тайника в костеле записку.

— Я ничего не знаю! — срывающимся голосом прокричал поляк. — Не трогайте ксендза Тадеуша, он тут не при чем.

— Встретимся у меня в кабинете, — бросил Вадим через плечо, удаляясь по коридору.

Спустя двадцать минут следственная группа, сопровождаемая участковым и понятыми, была у ворот дома ксендза.

— Приступайте, — скомандовал Островский, выходя из машины. Он уже не верил в здравомыслие поляка и в свою проницательность. Ему хотелось только одного — поскорее завершить дело, передать его в суд, написать заявление и, собрав удочки, рвануть на Припять к своему армейскому приятелю.

Обыск занял не более десяти минут. Ксендз Тадеуш сам выдал оставленный у него накануне Бронивецким портфель с бумагами Радзивилла и камнем. Запинаясь от волнения, он уверял Вадима, что понятия не имел, что в портфеле, и не предполагал, чтобы такой хороший пан Ежи мог быть причастен к каким-то неприглядным делам.

— У меня к вам будет одна просьба, — сказал Вадим, — беря ксендза под руку и отводя его в сторону. — Видите ли, это еще не факт, что пан Ежи имеет непосредственное отношение к таким делам, о которых вы говорите. Однако чтобы в этом убедиться, мне необходимо с ним переговорить. Это ни к чему не обязывающий разговор, так как никаких протоколов вестись не будет. Если он в чем-то и виноват, то лучше вовремя покаяться, чем запираться и тем самым стать соучастником тяжкого преступления. А убийство — это тяжкое преступление и тяжкий грех, который может погубить бессмертную душу. Не правда ли?

— Конечно, конечно, — поспешно согласился ксендз Тадеуш, закатывая глаза к небу. Было видно, что он здорово напуган происходящим.

— Вот и хорошо, — улыбнулся Вадим, — звоните пану Ежи и объясните ему это. Я буду ждать его в управлении у себя в кабинете. Внизу для него будет выписан пропуск. Ему абсолютно нечего бояться. У меня нет сомнения, что такой глубоко верующий и уважаемый человек не может быть соучастником тяжких преступлений.

После бессонной ночи и пережитых им нервных потрясений пан Бронивецкий был на грани нервного срыва. Он уже совершенно не сомневался в том, что его миссия не только завершена, но и полностью провалена. Все его помыслы теперь были лишь о том, как избежать ответственности.

— Будь проклят тот день, когда я согласился на эту авантюру, — стенал он, заламывая в бессильном отчаянии руки. — Как можно было быть таким легковерным?! Как?!

Конечно, ни в какое консульство он звонить не стал, опасаясь, что там могут расценить все по-своему и сделать поспешные выводы относительно его персоны. После разговора со следователем через дверь у пана Бронивецкого больше не осталось иллюзий. Он был совершенно раздавлен и опустошен.

«Все кончено, — признал он свое поражение, опускаясь на пол возле двери. — Им наверняка многое известно. Может быть, они даже следили за мной, а я, глупец, даже не удосужился это проверить. Впрочем, это и не удивительно. Никогда не думал, что мне понадобятся в жизни такие навыки. Никто меня этому не учил».

Пан Бронивецкий беззвучно заплакал, роняя крупные слезы на страницы Библии, открытой на первых главах Евангелия от Луки.

Оставшись один в кабинете, Вадим еще раз изучил изъятые в доме ксендза Тадеуша вещественные доказательства. Никакого особенного впечатления на него они не произвели. «Из-за чего весь сыр бор? — думал он, разглядывая камень, — из-за двух старых бумажек и куска какого-то, даже не драгоценного, камня? Нет, люди определенно сходят с ума… Он достал из ящика лупу и снова стал пристально разглядывать артефакты. — Написано по-польски, — бормотал он, щурясь и всматриваясь в каждую букву. — Похоже на списки какие-то…»

Закончив, Островский убрал все в сейф и погрузился в раздумья. Он не забыл о своем обещании, данном Григорию, однако и выполнять его он тоже не спешил. «Зачем ему эти вещи, — размышлял Островский, пуская в потолок кольца табачного дыма. — Какую цель преследует Гриша? Прежде чем выполнять обещание, надо непременно перевести на русский язык, что там написано, а потом все как следует сфотографировать и запротоколировать. Не хватало мне упустить что-нибудь важное, чтобы потом майор Миронов сделал из моего черепа пепельницу для стола совещаний. Гриша — типок скользкий и непредсказуемый. Он мог мне и не сказать всей правды. Потом может выясниться, что эти старые невзрачные бумажки и камешек имели какую-то особенную культурную и историческую ценность, а Гриши к тому моменту — раз, и след уже простынет. Ищи его потом, хироманта чертова, с Интерполом по всему миру. Семьи у него нет, царя в голове тоже. Выходит, ничто его здесь не держит. Если его в лоб спросить, ведь не скажет же. Однако попробовать стоит. Припугнуть его чем-нибудь… Только чем? А с другой стороны, что, если нет тут никакой интриги? Натура он впечатлительная, на голову не вполне здоров… Присочинил себе что-нибудь, а я тут мозги себе ломаю».

Зазвонил внутренний телефон. Это был дежурный.

— Бронивецкий к вам, Ежи, — сообщил он, напрягшемуся Островскому.

— А вот и мой поляк пожаловал! — воскликнул Вадим, хищно потирая руки. — Молодец ксендз, сумел-таки убедить этого Шумахера. Что ж, посмотрим, что он мне запоет, дрозд певчий.

В дверь робко постучали.

— Входите, — откликнулся следователь. — Открыто.

На пороге возник взъерошенный и изрядно помятый пан Бронивецкий. Лицо его было бледным как полотно, а красные от слез глаза смотрели из-за стекол очков подслеповато и затравленно.

«Клиент готов», — мысленно отметил Вадим.

— Czy moge wejsc[12]? — тихо спросил Ежи по-польски, держа перед собой Библию как щит.

— Wchodzi pan Bronivetsky[13], — махнул рукой Островский, поднимаясь ему навстречу. — Рад, что благоразумие все же не покинуло вас, — добавил он, указывая Бронивецкому на свободный стул. — Чай?

— Да, если можно, — согласился Ежи, неуверенно присаживаясь на указанное место и испуганно озираясь по сторонам. Внутренне он был готов, что прямо сейчас на него наденут наручники и поволокут в камеру, где отвратительные, злобные уголовники будут с утра до вечера глумиться над ним. Все это он не раз в молодости видел в кино и теперь ожидал чего-то подобного.