Следы апостолов - Эндрю Олвик

Устав от волнений и мыслей, Григорий не заметил, как задремал. Ему приснился темный каземат с крохотным мутным оконцем под самым потолком и золотая статуя, стоящая в углу на низком постаменте. Он никак не мог приблизиться к ней, чтобы разглядеть лицо. Потом статуя вдруг ожила и превратилась в Островского, который погрозил Григорию кулаком и исчез, оставив его лежать на каменном полу посреди копошащихся скользких тел.

— Аааааа! — закричал Григорий и проснулся. Внизу кто-то барабанил в дверь.

Это была Алька.

— Разбудила? — ехидно спросила она, разглядывая помятую физиономию родственника.

— Почти, — ответил он, пропуская ее в комнату.

Алька деловито колупнула ногтем краску, сняла картину с подрамника и поднесла к окну.

— Что скажете? — спросила она, возвращая работу на место.

— Пока все нравится, — дипломатично ответил Григорий, приглаживая по бокам черепа торчащие в разные стороны остатки волос. — Рано еще давать оценку.

— Тогда продолжим. У меня на следующей неделе практика заканчивается — надо успеть. Вот не думала, что здесь у меня столько дел образуется.

Григорий шумно вздохнул и полез в шкаф за мундиром. Сейчас ему меньше всего хотелось позировать. Он не хотел, чтобы Алька видела его нервозность.

— Что-то вы, Григорий Николаевич, словно не в своей тарелке? — тут же заметила она, словно подслушав его мысли. — Проблемы с алкашами или кризис среднего возраста начался?

— Скорее, кризис жанра, — попробовал отшутиться он.

— А какой у вас жанр? — не отставала Алька, жестом указывая ему, как лучше сесть, чтобы свет, падавший из окна, равномерно освещал его лицо.

— Наверно, мелодрама, — снова попытался обратить все в шутку Григорий. — Ну, может, с элементами трагедии.

— Так вы пишете? — наигранно удивилась Алька.

— Не совсем.

— Жаль, я думаю, из вас мог бы получиться неплохой автор плутовских романов.

Григорий рассмеялся.

— Почему же именно плутовских? — спросил он, следя за ее насмешливым взглядом.

— А потому, что вы сами плут, — ответила она. — Плут и хитрец, а еще немного обманщик.

Григорий перестал улыбаться.

— Это почему же?

— Сами подумайте.

— Даже не догадываюсь.

— Очень плохо, — заметила Алька, скрывшись за полотном. — Неужели ваша совесть молчит?

— Моя совесть? — растеряно переспросил Григорий, чувствуя, что она к чему-то настойчиво клонит. — Может, я ей что-то пообещал и забыл? Может, сболтнул что-нибудь лишнее? Однако ничего такого его память не сохранила, сколько он ни пытался вспомнить их прежние разговоры.

— Алевтина, а нельзя ли без загадок? — наконец сдался он.

Алька перестала писать и, склонив голову набок, задумчиво посмотрела на него поверх холста.

Как она похожа на Серафиму в молодости, отметил про себя Григорий. Рот, нос, глаза и даже эта маленькая складочка в уголке рта. Впрочем, чему удивляться — гены.

— Без загадок? Что ж, можно и без загадок, только и вы уж дурака тут мне не валяйте. Ладно?

— Что это значит?

— Это я хотела бы знать, что значит ваш неуемный интерес к ладанке бабки Серафимы?

— Ах, вон оно, в чем дело. Но в чем же здесь обман? Я совершенно не понимаю…

— Зато я понимаю, — оборвала она его. — Я понимаю, что ладанка нужна вам для чего-то, для какого-то дела, о котором вы секретничаете с моим братом и ради которого готовы многим поступиться.

От неожиданности Григорий даже встал. Он не ожидал услышать ничего подобного и теперь лихорадочно соображал, как ему реагировать на выпад Альки.

— Во-первых, в моем интересе к ладанке нет ничего предосудительного, — начал он обиженным тоном, — а во-вторых, с чего это ты взяла, что ладанка мне нужна для какого-то дела? Тебе тут, видно, скучно, вот ты и додумываешь себе разные истории.

— Ну, конечно, — усмехнулась Алька, бесцеремонно вытаскивая сигарету. — Мне больше делать нечего, кроме как придумывать себе разные истории. Это вы у нас, Григорий Николаевич, мастер по историям. Мои таланты много скромнее.

— Тут не курят, — холодно заметил он, чувствуя, как закипает злость.

— Я выйду на улицу, а вы пока подумайте над тем, что я сказала. И, кстати, ладанка теперь у меня и договариваться придется со мной, хотите вы того или нет.

После этих слов Алька швырнула кисть на стол и выскочила из комнаты, оставив ошарашенного Григория наедине с его черными мыслями.

Показания пана Бронивецкого наконец-то расставили все точки над «i» в этой на первый взгляд нелогичной и странной истории с убийствами старика Юркевского и Франца Куцего. Мотив преступлений был также ясен, что значительно упрощало проведение дальнейшего дознания и освобождало следователя от изрядного куска тяжелой, кропотливой работы, которая могла затянуть следствие на неопределенное время. Островский торжествовал, предвкушая отпуск и, главное, премию, которая наверняка будет одобрена майором Мироновым, умевшим не только критиковать и отчитывать подчиненных, но и поощрять их неоспоримые успехи на поприще криминалистики. Задержание прошло без осложнений, если не считать таковыми десятиминутный бег с препятствиями по огородам, во время которого Вадим успел потерять свою любимую зажигалку. «Ничего, — решил он, — зато теперь есть кому выставить счет». Преступник был доставлен в наручниках в управление и помещен в изолятор, где тут же выразил готовность сотрудничать со следствием, чтобы облегчить свою участь.

Однако что-то подсказывало Островскому, что на этом история не закончена. Он помнил о своем обещании относительно улик, которое ему пришлось дать под давлением обстоятельств. «Нужно ли ставить в известность об этом Миронова или же, понадеявшись на благоразумие Григория, выдать ему на сутки артефакты и успокоиться? — размышлял он, сидя в машине перед управлением. — Если бы не Гриша, кто знает, как все повернулось бы. Пусть с выгодой для себя, но ведь помог же».

Вадим взглянул на часы и тут вспомнил что в кабинете его дожидается пан Бронивецкий, судьбу которого надо было решать немедленно.

Что ж, оформим явку, и пусть идет, решил он, направляясь к себе. Следствию он помог, будем считать, добровольно, вреда никому не причинил, теперь знает, что надо не только на Господа надеяться, но и самому не плошать. Будет ему наука на всю жизнь. Завтра проведем очную ставку с убийцей, еще раз прогоним его по всем показаниям, сличим их с тем, что покажет задержанный и можно считать, основная часть мероприятий — выполнена. Дальше — одна писанина.

Когда он открыл дверь кабинета, Ежи сидел за столом и, уронив голову на руки, спал. Перед ним лежала раскрытая библия.

Островский осторожно приблизился к нему и заглянул через плечо. A gdy dopelni^ swojego swiadectwa, Bestia, ktora wychodzi z Czelusci, wyda im wojn^, zwyci^zy ich i zabije[14], и улыбнулся. Подзабыл польский, давненько не ездил. Может уговорить Альку на недельку мотнуться на Балтику? Там через недельку-другую самый сезон, покупаемся, позагораем и назад. Надеюсь, Витька мне голову не оторвет.

Вернувшись к себе в комнату, Алька завалилась на диван и, воткнув в уши наушники, отключилась от внешнего мира. Она была довольна собой. Судя по всему, слова, сказанные ею, произвели на родственника неизгладимое впечатление. Она с улыбкой вспомнила, как он бросился за ней, обещая все рассказать, если Алька даст ему ладанку на один день и даже не день, а только вечер. Это был миг триумфа, но она не знала, как этим триумфом воспользоваться. То, что Григорий не собирается говорить правду, ей было абсолютно ясно, а именно эту правду она и хотела знать.

— Алевтина, — донесся до нее сквозь музыку голос Серафимы Ивановны, — мне надо с тобой немедленно поговорить.

Алька скинула наушники и прислушалась. «Так, — подумала она, — а вот и бабуля со своей версией семейной саги. Наверно, она уже обнаружила пропажу и сейчас будет вставлять мне. Что ж, этого следовало ожидать».

— Мне кажется, — начала Серафима Ивановна, строго глядя на внучку, — что нам стоит поговорить об одной вещи.

— Если ты о ладанке, то это я ее взяла, — сразу призналась Алька, выдерживая бабкин взгляд.

— Не ожидала я от тебя. — Серафима Ивановна сокрушенно покачала головой. — Как ты могла так поступить?

— Может, выслушаешь сначала меня! — запальчиво воскликнула Алька. — Ты же знаешь, что я пишу портрет Григория. Он захотел, чтобы на портрете ладанка была у него на груди. Странная прихоть, но мне-то что за дело. Я хотела, чтобы было как лучше. Прости…

— Так это он тебя попросил? — перебила ее Серафима Ивановна.

— Нет, — мотнула головой Алька. — Он меня ни о чем не просил. Я сама взяла.

— Верни немедленно, а потом мы с тобой поговорим. Думаю, тебе пора узнать кое-что очень важное.

49