Преступление и наказание (СИ) - Наконев Владимир

Сжав её пальцами в очередной раз, отчётливо представляю спусковой механизм арбалета. Остальное додумалось быстро. Когда захожу в тайер (taller — мастерская, исп.), принимаюсь за дело. Из картона моделирую «орех», на котором удерживается тетива, шептало и спусковой крючок. Подобрав размеры, выпиливаю лобзиком нужные детали. Заодно подготавливаю паз для стрелы, склеивая между собой тонкие дощечки.

— Что делаешь? — интересуются зэки, рисующие, пилящие, клеящие рядом со мной в мастерской. Эти не наркушники и, поэтому, меньше шансов, что «стуканут». Но, тем не менее, отвечаю, что сам не знаю, что получится. Так отдаляется момент, когда будет виден окончательный результат. И никакая падла не заложит.

Арбалет на арбалет не похож. На дощечке по длине сделан паз, а на задней части из кусочков фанеры склеены щёчки механизма, который только я могу собрать. Из обычной нитки скручиваю бечёвку и, найдя солидную рейку, привязываю тетиву. Коллеги оживились, увидев знакомый предмет. Каждому захотелось стрельнуть из лука какой-нибудь палочкой. Даю им поиграться, а сам собираю механизм. «Стрелкам» надоело. Забираю у них так называемый лук и вставляю его в ранее подготовленный пропил. Прототип собран. Взвожу тетиву. Зэки замирают в восхищении. Им есть от чего удивляться: они делают всякую хрень, которая — по их разумению — должна радовать глаз. Сердечки из фанеры или картона, в которые вставлены фото подруг, тряпочные браслетики с именами подруг, картинки из ниток, обозначающие эмблемы футбольных клубов, коробочки из фанеры или гусей, из особым образом сложенных бумажек. Но есть среди самоделкиных и настоящие мастера, которым удаётся из простой бумаги сделать изумительного динозавра или героя мультфильма. Укладываю в паз заранее приготовленную стрелу.

— Освободили пространство! — командую.

Все послушно отходят к стенам. Я из угла, где «не берёт» видеокамера наблюдения, нажимаю на спуск. Стрела проскакивает всю мастерскую. Зрители непроизвольно произносят: «О-о!». Иду за стрелой. Возвращаюсь и взвожу механизм, щелчок которого удивляет их не меньше, чем сам выстрел. Прицеливаюсь в картонный ящик, стоящий в нескольких метрах от меня. Сухой звук расправляющейся тетивы и стрела торчит в картоне, хотя у неё нет наконечника.

— О-о-о!

Кто хочет стрельнуть? — спрашиваю. Хотят все. Даю каждому из присутствующих запустить стрелу, куда он желает. Так я себя предохраняю от того, если кому вздумается наябедничать. Все участвовали. Разбираю механизм и оставляю детали в коробке на столе. Без меня никто это не соберёт и не сможет использовать.

Чего бы ещё изобрести от нечего делать?

ПЕРЕБЕЖЧИК

Латиноамериканец, если на его губах обсохло молоко матери и он умеет читать, — это мудрец, аналитик и философ в одном флаконе. Обычно я стараюсь не слишком близко сходиться с такими. Но этот был умнее других уже тем, что не спорил, а лишь снисходительно улыбался, когда видел, как я делал упражнения с гантелями и штангой, или учил других делать эти упражнения.

Раскачанный плечевой пояс молодого резко контрастировал с цыплячьей шеей и такими же ножками, но юноша не сильно озабочивался этими несоответствиями и продолжал отсутствующе улыбаться, когда я намекнул на то, что он может улучшить своё тело.

Меня задело такое неприятие моей гениальности. Поэтому я оставил попытки атаковать глубокоэшелонированную оборону доброго молодца, справедливо полагая, что время работает на меня. Через год занятий с разными моими учениками, я добился того, что они запросто делали ряд упражнений, которые не мог повторить юный спортсмен. Он уже несколько раз травмировался, попортив свои слабые колени, играя в футбол с другими зэками и уже долгое время не улучшал результаты, изображая из себя домкрат и поднимая много килограммов на бицепс или выжимая штангу лёжа.

Мои вопросы по теории и практике атлетизма и обстоятельные объяснения всё больше выбивали латиноамериканца из равновесия. Последней каплей, склонившей чашу весов в мою сторону, было то, что его земляк, будучи вдвое старше, начал заниматься со мной и тоже стал делать запредельные для юноши упражнения.

Молодость сдалась и решила попробовать мой метод. Удивлённый тем, что поделав упражнения с гантелями малого веса, он устал и получил мышечную боль, характерную для начинающих, латиноамериканец расчертил тетрадь, записал упражнения и старательно начал учиться вести учёт сделаному, да планировать на будущее.

Ещё через две недели это был не только ревностный сторонник моего комплекса упражнений, но и в нём проснулся, обычный для моих учеников, соревновательный инстинкт.

— Потом, когда я обгоню тебя во всех этих упражнениях, я буду всем говорить, что это мой метод и я тебя научил, — заявил он мне.

А сам только закончил делать упражнение для трицепса, еле-еле выполняя его девять раз за подход. Я ему улыбнулся, взял этот вес и спокойно сделал двадцать пять повторений.

— Конечно, ты можешь превзойти меня во многих моих упражнениях, но это будет ещё очень не скоро, потому что ты потерял целый год. Но мне нравится, что ты перебежал линию фронта.

Ещё через два месяца он успешно залечил упражнениями травмированное колено.

АКАДЕМИК

За двадцать четыре года, проведённые в испанских тюрьмах, Иньяки заканчивает уже третье высшее образование. Умный выходец из пиренейщины не терпит никакого другого ума рядом и умный Иньяки постоянно подкалывает меня на темы, изученные им в постоянных переписках с университетом. Мне его «шпильки» по барабану, потому, что они базируются на испанском образовании.

— Евреи в Советском Союзе подвергаются постоянному преследованию, — заявляет.

— Да, — соглашаюсь, — И их выслали в гетто под названием Еврейская Автономная Область, которая, кстати, побольше Израиля будет.

— Какая область!? — удивляется Иньяки, — Не было в СЭСЕРе никакой еврейской автономии.

Беру с полки в библиотеке два испанских энциклопедических словаря. Один издан чуть ли не в эпоху Франко, второй в этом веке. Тычу ему в слово Биробиджан и в карту, где отдельно прорисована автономия.

— Учи собственные источники.

— Ёпт… — бормочет всезнайка, — До сегодняшнего дня понятия не имел об этом.

— Ты о многом не имеешь понятия, — ухмыляюсь.

— Зато ты гений, — заводится Иньяки, — И разбираешься во всём от баллистических ракет до политологии.

— Ты забыл упомянуть астрономию, — продолжаю спор, — Ты знаешь, например, что Луна совершает колебательные движения и, поэтому, мы видим больше половины её поверхности.

— Ха-ха-ха! Ой, не могу! Луна колеблется! Болтается подвешенная!

Оставляю его в этой радости и заказываю в библиотеке книгу «Всё о Луне».

Через неделю получаю, снова ставлю палец на место в тексте, где подробно описывается явление осцилляции Луны.

— Поспорь теперь с этим.

Иньяки читает и отбрасывает книгу на стол.

— Очень легко быть умным как ты: ищешь в энциклопедии, а потом выдаёшь прочитанное за свои знания.

— Ага, — подтверждаю, — Именно так становятся талантливыми. До гения, правда, не дотягиваю, но это не мешает мне умнеть постоянно. Причём я делаю это самостоятельно, а тебя другие учат.

— Я! Я! Я! У тебя нет других слов…, - злится испанец и исчезает.

На обеде я собираю у соседей половинки печёной картошки, которую они не едят. Я же запросто отдаю за картошку мясо, к которому равнодушен.

— Что, витаминов захотелось? — поддевает Иньяки, увидев этот обмен. Мне становится интересно, и я невинно интересуюсь у него.

— А какие витамины есть в картошке?

— Такое знать надо, — снисходительно объясняет испанец, — В картошке много витамина «Д».

— Надо же! — сокрушаюсь, — А я всё время считал, что основная часть витамина «Д» синтезируется в организме под действием солнечного света.

— Видишь, оказывается твоя гениальность — ущербна.

Избегаю продолжения разговора и, когда в моих руках оказывается нужная книга, демонстрирую ему ядовитую улыбку. Раскрываю на месте, где про этот витамин.