Преступление и наказание (СИ) - Наконев Владимир

Появившись на смене, Луис пытается разговорить меня на тему Ивана Грозного. Там на отдыхе он или прочитал чего, или по телевизору увидел. Поговорили. А когда закончили, я спрашиваю, а где моя новая тетрадь? Луис с шумом втягивает воздух, что означает простое забытие обещания.

— Хочешь, я украду где-нибудь для тебя тетрадку? — спрашивает он, пытаясь перевести всё в шутку. Ты же знаешь, что мы в Испании все воруем.

— Хочу. Но не воруй в китайском магазине. Укради в «Кортэ Инглес» (сеть дорогих магазинов в стране).

— Не, я здесь украду. В тюрьме. Например, прямо у директора.

— Воруй, — соглашаюсь я. А если тебя застукают, скажи, что я тебя заставил.

— Мне не поверят, что такой маленький русский заставляет такого большого, как я.

— Директор поверит. Он же делает что-то, когда я его заставляю. Но, если будешь покупать, а не воровать, то заодно купи себе сопливчик. И тычу пальцем в пятно на униформе Луиса, оставшееся после утреннего кофе.

Это замечание его обижает, и он исчезает в своей кабине, стараясь до конца дня проходить подальше от меня.

Проходит Новый Год. Луиса нет. Тетради нет. Нет и авторучек. Дожидаюсь его дежурства и интересуюсь, как идёт процесс. Он отшучивается и, в свою очередь, спрашивает, каким я опишу его в истории. К этому я готов и даю прочитать ему рассказ «Воспитывание». Он читает и смеётся до слёз.

— Начинаю бояться того, что ты напишешь.

Исчезает на некоторое время и в середине дня, когда нас закрывают по камерам, протягивает мне две новые авторучки.

— Надеюсь, это то, что тебе надо. Утащил в одном месте. Тетрадь украсть не смог. Всё лежит так, что незаметно не утянешь.

— Хорошее воровство должно быть хорошо подготовлено, — соглашаюсь, — Особенно, если хочешь украсть в тюрьме.

Время хоть и не резиновое, но тянется, когда ждёшь чего-нибудь.

— Где моя тетрадка? — спрашиваю в следующий раз.

— Слушай! — возмущается Луис, — Нельзя же быть таким. Первый раз вижу зэка-взяточника!

— И никто больше не увидит, — поддерживаю разговор, — Поэтому перед тем, как ты уйдёшь на новое место работы, предупреди новых охранников, что я про всех пишу книгу и, если кто не хочет в неё попасть, пусть подарит мне тетрадку. Этого будет достаточно. В тюрьме даже коррупция имеет другие цены.

Луис весело смеётся пару минут. Представляет, наверное, свои будущие разговоры с коллегами.

— Ты какой-то нетипичный испанец, — говорю ему однажды, — То, что ты испанец, сомнений нет: потому что не выполняешь своих обещаний. Но все твои соотечественники планируют осуществить что-то завтра, в то время, как ты всегда используешь «сегодня».

Тетради я так и не дождался.

ЖМУРИК

Откинувших копыта в испанских тюрьмах эвакуируют на свободу по специальному протоколу: сначала их, как правило доставляют в санчасть. Свидетелей-то нет и никто ничего не расскажет о том, что при транспортировке пластикового мешка его пару раз уронили на лестнице. А перед этим продержали некоторое время в камере на случай воскресения.

А дальше — строго по правилам: по приезду спецмашины из труповозного сервиса в тюрьме закрываются все двери, не забыв загнать внутрь всех зэков, оказавшихся между блоками. Открываются все двери шлюзов на обоих периметрах и на территорию тюрьмы заезжает автомобиль, сопровождаемый шефом дневного дежурства. Из санчасти — без почестей, но и без небрежностей — выносят бренные останки. Грузят их. Ставятся все нужные подписи на документы. Автофургон уезжает, двери закрываются и, пока ещё живые, зэки продолжают исправляться. «Мёртвый в гробе мирно спит, жизнью пользуйся живущий».

В приоткрытую на ладонь дверь привычно заглянул охранник. Убедился, что мой сокамерник и я живы-здоровы и пошёл к следующей двери. Так же, молча, проверил там и звук его шагов стал удаляться по коридору. В модуле была сравнительная тишина. Зэки, у которых не было ни телевизора, ни радио, уже съели нужные таблетки и готовились погрузиться в иллюзорный мир. Другие досматривали «Симпсонов» или, как мы, знакомились с новостями.

Вдруг моё ухо уловило необычно повышенный голос охранника. Пульт телевизора я держу в руке и быстро выключаю звук.

— … и бегом поднимись сюда, с чем-нибудь, чтобы отрезать, — донеслось окончание фразы охранника. Очень интересно. Приникаю к приоткрытой двери под любопытным взглядом моего товарища. Жестом останавливаю его вопрос и слышу, как охранник нажимает в далёкой от нас камере кнопку интерфона и просит коллегу вызвать врача из медчасти, шефа ночного дежурства и подкрепление из других блоков. Потом говоривший спохватывается и говорит оператору позакрывать двери камер. Все двери со стуком закрываются и в модуле воцаряется тишина. Видимо, не только я заметил ненормальность ситуации и все притаились, пытаясь угадать, что происходит. Мой товарищ по камере не понимает испанского и мы общаемся по-французски.

— Кэс-киль я ля ба? Что там происходит?

— Похоже, что кто-то если не умер, то пытается это сделать, объясняю.

Смотровой глазок на двери нашей камеры по низу не закрывается плотно и это позволяет мне видеть большой кусок коридора и пять дверей камер напротив. Наблюдаю. Пробегает охранница. За ней, через некоторое время ещё трое. Потом ещё и ещё. Кто-то в зелёной одежде медсестры. Потом проносят чемодан с дефибриллятором. Комментирую это товарищу и смотрю, что будет дальше. Несколько человек бегут обратно. Кто-то возвращается с большим чемоданом красного цвета, в котором, предполагаю, находится аппарат искусственной вентиляции лёгких. Спустя время, слышу пиканье машины. Угадал. Беготня по коридору продолжается. Им же никто не мешает: все другие двери закрыты. Мой сокамерник теряет интерес ко всему и заваливается на койку. Моё любопытство ещё не удовлетворено.

Почти два часа беготни. Медиков уже двое. Может и больше, но мне в щель видны только ноги, если проходят далеко от моего пункта наблюдения. Голоса, доносящиеся до меня через закрытую дверь, то громче, то глуше, но совершенно неразборчивы. Ясно одно — кто-то там ушёл и не хочет возвращаться. Мне, даже приблизительно, не удаётся вычислить, кто это там привнёс такие проблемы в нашу рутину.

Голоса вдруг становятся громче, словно там пытаются перекричать друг друга.

— Ч-ш-ш-ш! — отчётливо слышу угрожающий всклик.

Тут же затихает сигнал аппарата искуственного дыхания. Понятно. Несколько охранников проходят мимо нашей камеры, покидая место борьбы за жизнь человеческую. За ними ещё группа людей. Возвращаются только двое. Как раз напротив меня один произносит:

— Мешок у тебя?

— Нет, только перчатки.

— Дьявольщина! Пойду возьму.

Ещё несколько минут ожидания и вижу в руке проходящего пластиковый рулон чёрного цвета. Время спустя, доносится звук застегиваемой молнии. Теперь уже точно всё закончилось.

Был вечер субботы. 19 августа 2017 года.

На следующий день выясняется, что в камере, используемой как карцер, повесился молодой наркоман-испанец, недавно переведённый в наш модуль. Повесился вполне сознательно, употребив все добытые таблетки, которые передавали ему через окошко сердобольные коллеги. Разорвал простыню, и на добытой таким способом верёвке, закачался на стальном прутке, приваренном поверх окошка.

Мне не удалось вспомнить, кто это был: я избегаю общения с другими зэками нашего блока. От силы знаю имена двух десятков из них. Фамилий ещё меньше. Но произошедшее наводит меня на некоторые размышления. Этот испанец был один из тех, кто покупается на посулы, начинает чистить и мыть, переходит в блатной модуль. Из него снова возвращается на дно тюремной жизни с каким-то проступком и наказанием в виде карцера. Отрыжка испанской индивидуальной программы перевоспитания. Пацан свалился в депрессию после «понижения по службе», начал глотать всякую дрянь без разбора. Никому из охраны не показалось это странным. Тюремный медик тоже не нашёл ничего подозрительного, подписывая предписание о помещении в карцер. Теперь их всех ожидали серьёзные разборки случившегося, если семья отошедшего сделает официальное заявление в суд. За мои два с половиной года в тюрьме Кастейон -2 это был четвёртый жмур: два передоза и два суицида. Статистика-с.