Переводчик Гитлера. Десять лет среди лидеров нацизма. 1934-1944 - Евгений Доллман

На этом аудиенция закончилась. Гиммлер так и не понял, чего хотел от него дуче. Дуче же понял многое, и я тоже, но обе стороны сердечно благодарили меня. Я также стал свидетелем сцены, которая доставила мне много радости, когда охваченный сильными подозрениями Риббентроп пытался выпытать у своего соперника, о чем они говорили с дуче».

На этом закончилась встреча в Клессхайме. Благодаря незаменимому и неутомимому доктору Майснеру, статс-секретарю Президентской канцелярии, она завершилась для Муссолини и его помощников полным провалом. Кроме исторической лекции о прусских королях, оптимизма адмирала Дёница и убежденности рейхсмар-шала Геринга в том, что фюрер снова «всех разобьет», итальянский диктатор добился только одного – обещания фюрера вывести из России его измученные и поредевшие в боях войска. На совещаниях не было и речи о том, чтобы послать в Москву парламентеров с предложением о перемирии, а Риббентроп так сильно выхолостил итальянские программы развития Европы, что они превратились в свою собственную тень.

Я все думал, долго ли Муссолини будет отказываться от заманчивого предложения Гиммлера о создании специальной дивизии для его охраны, решил, что недолго, и подготовился к этому. Ближайшее будущее покажет, вернутся ли те дни, когда немецкие наемники служили итальянским правителям.

Не прошло и нескольких недель после того, как большой человек с берегов Тибра посетил Шлосс-Клессхайм, как мои догадки подтвердились. Я был не сильно загружен работой в тот период, поскольку после смерти Артуро Боккини и отставки Буффарини-Гвиди и Ренато Риччи почти не общался с новыми министрами итальянского режима. Увольнение Кармина Сениза вскоре после поездки Муссолини в Клессхайм и назначение на его пост Ренцо Кьеричи, бывшего руководителя лесной милиции, экс-префект Пулы и человека совершенно незнакомого не только мне, но и всей Италии, положило конец моим привычным разговорам с сотрудниками министерства внутренних дел. Я изредка встречал Галеаццо Чиано, который нисколько не утратил своей сексапильности и развлекался на зеленых пастбищах гольф-клуба, но это было для меня одной из форм развлечения, а не работой. Посол Макензен с прусской обстоятельностью и дружеской прямотой делился со мной своим растущим чувством беспокойства, но я ничем не мог ему помочь. В период с апреля по июль переводческой работы для меня не было, и я решил улучшить свое настроение, проводя больше времени в опере. Сениз фанатично любил музыку – только в Италии шеф полиции может быть страстным поклонником оперы, – и до сих пор за мной сохранялось место в театре, поскольку синьор Кьеричи продлил разрешение Сениза, руководствуясь неизменным принципом «кто знает, как повернутся события?».

Однажды в начале мая я был в опере и, отвлекшись от перипетий войны и политики, слушал, как Орфей изливает свою скорбь по потерянной Эвридике. Вдруг раздался звук, не имевший никакого отношения к опере Монтеверди. Кто-то распахнул двери и с грохотом захлопнул их, что вызвало возмущение всей публики, а я подумал, что союзники совершили свою высадку на побережье около Рима, которую все давно уже ждали. Потом в ложе, где я сидел, прогремели чьи-то сапоги, и ко мне подошел Бастианини, преемник Чиано. Его голос звенел от возбуждения, совсем как голос Орфея, вновь обретшего на сцене свою обожаемую супругу:

– Вот вы где – в театре! Нашли куда пойти, Доллман!

Я пригласил его сесть и попросил дать мне дослушать до конца хотя бы арию Орфея, но мое предложение было с негодованием отвергнуто. Бастианини с трудом мог говорить – так возбужден он был.

– Дуче ждет вас уже целый час, и мы повсюду вас ищем. Вы должны сейчас же пойти со мной.

Я со вздохом поднялся и отправился со своим бледным сопровождающим, который осуждающе смотрел на меня, в палаццо Венеция.

Я понятия не имел, почему Бенито Муссолини потревожил меня во время представления. Он сидел в своем огромном кабинете, и, приближаясь от двери к его столу, я мог видеть белки его глаз. Однако ничего не случилось. Как всегда, когда перед ним не было слушателей, воображение которых надо было поразить, он был мягок и вежлив. Он предложил мне сесть. Я думаю, в душе его забавляла мысль о том, что немец в этой критической ситуации оказался в опере, особенно после недавнего вселившего в него бодрость разговора в Шлосс-Клессхайме, доме прусских королей.

Потом он заговорил, кратко и по существу. Я должен немедленно связаться с синьором Гиммлером и сообщить ему, что он, дуче, решил создать свой собственный лейб-штандарт. Пусть синьор Гиммлер, не тратя времени, пришлет офицера и старшин-инструкторов, а также пушки, рядовых и все, что нужно для создания этой дивизии. Потом он спросил, сколько времени это займет. Я ответил, что не имею никакого понятия, и мне снова показалось, что он посчитал это заявление смешным. Я пробормотал что-то о «нескольких неделях», но ему это не понравилось. Дуче хотел получить свою дивизию сейчас же – даже не завтра, а сегодня. Он уже велел руководителю фашистской милиции, генералу Энцо Гальбиати, подобрать цвет фашистской молодежи для новой дивизии, которой он будет командовать. Мне было приказано осмотреть отобранных юношей и работать в тесном сотрудничестве с Гальбиати.

Я пообещал сделать то, что мне было велено, чувствуя в душе крайнее смятение. Я никогда не участвовал в создании немецкой дивизии, не говоря уж об итальянской. В то же время я был в ярости оттого, что дуче не подумал обо всем этом в Клессхайме, где он мог получить более подробную информацию от квалифицированных специалистов. Впрочем, это было его дело. Со словами «Я верю в вас, дорогой Доллман» я был великодушно отпущен восвояси. Я подумал, не вернуться ли мне к Орфею и Эвридике, но мое баварское, а может быть, и прусское чувство долга победило. Пребывая в этом австро-баварском настроении, я решил найти кого-нибудь, с кем бы мог разделить бремя ответственности, свалившейся на меня, и пришел к выводу, что лучше посла фон Макензена не найти, ибо он был почетным бригадефюрером СС.

Фон Макензен был тронут моим доверием и моим тактичным желанием избавить его от последствий борьбы за власть, которая неизбежно вспыхнула бы между Гиммлером и Риббентропом, начальником посла, если бы я передал инструкции Муссолини напрямую в Берлин. Мы вместе написали доклад. Он был большим специалистом в составлении подобных сообщений и знал также тайные каналы, по которым можно было связаться с Гиммлером, не обижая Риббентропа.

Так родилась дивизия «М», дивизия личной охраны Муссолини, которая прославилась своей бездеятельностью в ночь с 25 на 26 июля 1943 года, когда Бенито Муссолини был заперт в казармах карабинеров по приказу короля. Я не думал тогда, что кому-нибудь придет в голову мысль предложить мне возглавить эту дивизию и повести ее на Рим, чтобы освободить дуче, – но об этом позже.