Крестоносец в джинсах - Теа Бекман

Полил дождь. Потоки грязной воды неслись в канавах, вода захлестывала крест, но чернила не смывались.

А Долф все не мог заставить себя подняться и уйти отсюда. Завтра… завтра он увидит родителей…

Он вымок до нитки, но продолжал все так же сидеть, уронив голову на колени, и слезы текли по его лицу.

— Рудолф ван Амстелвеен, что с тобой? — прозвучал над ним голос, полный дружеского участия, и ласковая рука легла на плечо.

Дон Тадеуш! Он вернулся из гавани, где завершаются последние приготовления к отплытию.

Долф кое-как поднялся.

— Я возвращаюсь домой, — прошептал он, — мой отец отыскал меня.

Он в волнении схватил священника за руку.

— Вы понимаете, что это значит? Я увижу маму!

— Так ты не едешь с нами в Венецию?

— Нет, мне уже не нужно, я смогу вернуться домой. А вы как же? Остаетесь с детьми?

— Я не покину их до той минуты, пока они не сойдут на берег в Венеции и каждый из них будет хорошо устроен.

— Какие замечательные люди живут в этом веке! — не удержался Долф.

— Я не понимаю тебя, сын мой.

— Я хочу сказать, — не очень уверенно поправился мальчик, — что мне так грустно уезжать отсюда и знать, что все это канет в прошлое.

Он обвел рукой вокруг себя: дома, тесно прилепившиеся друг к другу, почти все сплошь из дерева, площадь перед собором и разбегающиеся от нее во все стороны кривые улочки.

— Весь этот мир… Я хочу сказать, ничего этого уже не будет, все изменится, вот чего мне жаль. Раньше это время мне казалось захватывающим. Я выдумывал доблестных рыцарей в латах и на белых конях, юных красавиц, менестрелей и… Я думал, увижу, как возводились знаменитейшие соборы, полюбуюсь живописными празднествами торговых и ремесленных гильдий. А все повернулось по-другому. Я и в замке-то ни в одном толком не побывал, и турнир не посмотрел, а уж рыцарям в полном боевом облачении старался и вовсе не попадаться на глаза. Зато я повидал эту землю и крестьян, которые трудятся на ней, нищих бедняков и этих заблудившихся в своем странствии детей; видел простой народ, а не тех знатных феодалов, о которых начитался в романах. А люди… иной раз они бывали невежественны и злы, но сколько необыкновенных людей я повстречал тут… Я многому научился у них и у вас, отец Тадеуш.

— У меня? Чему же?

— Милосердию, любви к людям, верности.

— Это христианский долг всякого, сын мой.

— Но разве вами руководил долг, а не чувство?

«Чувство любви к ближнему, позабытое людьми, — задумался Долф, — ну не полностью, конечно, забытое. Вон в двадцатом столетии целая система общественного обеспечения не дает умереть с голоду инвалидам, больным, неимущим, которых в прежние времена ждала неминуемая гибель… Все так, но куда же делась любовь, просто любовь к человеку, ради спасения которого дон Тадеуш готов пойти даже на обман. Мы забыли о ней, подменив теориями, которых у нас в десять раз больше, чем самого чувства».

Ночью Долф почти не спал. Сумбурные мысли роились в голове, но стоило ему забыться, кошмары начинали преследовать его. Перед ним возник граф фон Шарниц и требовал полсотни пленников; всплывало искаженное злобой лицо властелина замка Тразимено, который хотел отрубить ему голову; на него галопом неслись всадники, они растопчут его прежде, чем он успеет выхватить нож. Боясь проспать, он поминутно открывал глаза и поднялся ни свет ни заря. В сумерках он различал Марике, спящую на своей соломенной постели. Он попрощался с ней вчера.

Оба были расстроены. Он заметил, что лицо девочки мокро от слез. Ох, Марике… Он посмотрел на Леонардо, свернувшегося калачиком во сне, бросил последний взгляд на Франка и Петера, а вот и маленький Тисс рядом с ними…

Он потихоньку встал, взял куртку, служившую ему вместо подушки, и осторожно накрыл ею Франка; поцеловал в лоб Марике, она ничего не почувствовала; еще раз взглянул на Леонардо; прислушался к мирному посапыпанию отца Тадеуша.

«Прощайте!» — шепнул он и на цыпочках выскользнул из зала, служившего ребятам спальней. Предрассветная стужа сковала его. Четверо мальчишек на страже у входа в аббатство не спали. Они узнали Рудолфа ван Амстелвеен, но он приложил палец к губам.

— Никому не говорите, что видели меня. Прощайте, ребята, и счастливого пути в Венецию.

Одинокая фигурка спешила по дороге в Бриндизи.

РЕШАЮЩАЯ СЕКУНДА

Он появился в городе слишком рано, до назначенного времени оставалось еще несколько часов. Старухи, поспешавшие к заутрене, кланялись, обходя Долфа, который неподвижно сидел на земле, обхватив колени руками. Он уселся прямо на крест, нарисованный чернилами. Скопление народа поразило его.

Торговый люд уже раскинул ряды, жонглеры зазывали прохожих посмотреть на свои фокусы. Люди принарядились, будто на праздник. Что у них сегодня — никто не работает, что ли?

Он ждал. Площадь и прилегающие к ней улицы заполнял народ. Мужчины, женщины, дети. Лотошники, акробаты, карманные воры вертелись среди толпы. Попадались матросы, купцы-арабы, так же мало понимавшие причину всеобщего волнения, как и он сам, воины, нищие попрошайки. Он взглянул на часы. Когда же стрелка доползет до без четверти десять? Он похолодел от ужаса. На часах — без четверти восемь. Не может этого быть! Он яростно потряс запястье, прислушался. Никакого движения. В течение долгих месяцев странствия часы верой и правдой служили ему, он и в воду с ними нырял, и карабкался по горным склонам, и с врагами бился — и ни разу часы не подвели его. Они выдержали все, и вот теперь, когда его жизнь зависит от часовой стрелки, они остановились.

Поживи не один месяц в средневековье, поневоле станешь суеверным. Долф предчувствовал, что начиная с этой минуты все пойдет вкривь и вкось. Сломается машина времени. Или машина в порядке, а он ждет не там. Или из-за какой-нибудь неожиданности все пойдет насмарку, как тогда в Спирсе. Или еще…

От его уверенности не осталось и следа. Взошло солнце и озарило площадь золотистым светом. Стало невыносимо жарко. Долф сбросил зеленый свитер, швырнул его на грязную мостовую и как был, в серой, изодранной рубашке и помятых джинсах, выпрямился во весь рост. Прохожие бормотали проклятия, налетая на парня, который и не думал уступать дорогу. Куда они торопятся? Долфу казалось, весь город столпился вокруг него.

И впрямь, что ли, собрались посмотреть, как исчезнет чужеземец? Кто-то вложил ему в руку монетку. Ага, его принимают за нищего! Монету он все-таки спрятал в карман. Над городом поплыл колокольный звон. Да что у них тут происходит? То ли хоронят кого-то из знати, то ли женят?

День святого Маттеуса! Большой праздник, наверно, тут и ярмарка, и шествия…

Ошеломленный происходящим, Долф огляделся. Он стоял точно посередине нарисованного им креста с твердым намерением ни на шаг не отходить в сторону, как бы его ни толкали. Узкую улицу теперь сплошь запрудил людской поток. Все взгляды были устремлены в направлении собора, люди будто ждали чего-то.

А колокола все трезвонили. С ума можно сойти от этого звона. Долф приготовился, еще раз проверил положение ног. Правильно ли он стоит? Когда он снова поднял глаза, торжественное шествие уже выходило из храма. Под сенью балдахина, который придерживали одетые в белое мальчики, величественно шествовал епископ Адриан в полном облачении, за ним выступали священники, служки, маленькие девочки в белом, украшенные цветами. Они несли мощи святых. Над процессией возносилась деревянная фигурка Богоматери в богатом убранстве. Долф вдруг вспомнил Хильду.

Люди, заполнявшие площадь, упали на колени.

Долф чертыхнулся. Шествие двигалось прямо на него.

«Нужно отойти в сторону, но я не двинусь с места. Ни на шаг не отойду на этот раз. Уже скоро».

Но почему-то пришли мысли об Эверарте, который пал в битве при Ольо, о том, как Хильда недрогнувшей рукой зашивала страшную рану Берто, поддетого кабаном.

Шествие медленно приближалось. Все, кто стоял рядом с Долфом, расступились, давая процессии дорогу, и преклонили колени. Дрожа всем телом, он продолжал стоять.

— Ой, да это же Рудолф! — раздался знакомый голос. — Вон он стоит!

Долф крепко сцепил руки и устремил взгляд в синее безоблачное небо. Хорошая погода сегодня.

«Скорее, скорее, — мысленно просил он, — только бы они не столкнули меня с дороги».

— Рудолф!

Голос, который он хорошо знал, перекрыл песнопения.

Петер! Наверняка все его друзья здесь, среди толпы. Он не будет смотреть на них.

— Рудолф!

Голос Леонардо за спиной.

— Отойди! — прошипел Долф. Неужели и Марике тоже здесь? Только не это!

Шествие подходило все ближе, до него оставалось метров пять, не более. Можно было предполагать, что они пойдут этой улицей, раз на нее выходит дворец епископа. Внезапно прямо перед собой он увидел самого епископа, который творил крестное, знамение. Теперь Долф был единственным человеком на площади, который не встал на колени. Сердце его, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.