Дочери Рима - Кейт Куинн

— Мне не нужно никаких наград, — ответила Корнелия, но Фабий уже отвернулся и через весь зал крикнул, обращаясь к императору.

В животе у Корнелии шевельнулось неприятное предчувствие. Если ей до конца ее дней судьбой предназначено оставаться незамужней героиней трагедии, то лучше бы она сегодня облачилась в траур…

Тем временем, сгибаясь под тяжестью новых блюд, в зал вошли рабы. На сей раз гостям были поданы действительно экзотические яства — шеи фламинго, мозги павлина, печень щуки, язычки жаворонков, свиное вымя, слоновий хобот и уши, поджаренные на открытом огне с петрушкой. Когда Корнелия вернулась на свое ложе, перед ней стояло блюдо с красной кефалью, причем рыба была еще живая, била хвостом и в предсмертных муках разевала рот посреди соуса из молок миноги. По мнению некоторых гурманов, медленная смерть рыбы значительно улучшала ее вкусовые качества.

— Что касается меня, — задумчиво заметила на соседнем ложе Марцелла, — то я предпочитаю, чтобы к моменту, когда она попадет ко мне на стол, моя пища уже была мертва.

Туллия что-то восторженно восклицала, устраиваясь поудобнее, чтобы приняться за угощение, но Корнелия, брезгливо сморщив нос, жестом велела рабам убрать свою тарелку. Похоже, что дед Лоллии немного перестарался в своем рвении попотчевать гостей разными изысками и произвести впечатление на императора.

Раньше за ним такого не водилось, прошептал голосок в голове Корнелии. В честь Гальбы он устраивал более чем скромные ужины. Отону были положены изысканные пиршества, и вот теперь в честь Вителлия устроен настоящий праздник обжорства. Именно то, чего хотелось и тому, и другому.

В зал вошел поэт-грек, чтобы прочесть гостям новую поэму, посвященную императору. Увы, в триклинии стоял такой гам, что никто не разобрал в ней ни слова — а все из-за пьяных германцев. Им надоело валяться на ложах, и они, пошатываясь, направились в сад, где, горланя пьяными голосами песни, принялись хватать танцовщиц. Два офицера Фабия повздорили из-за графина с вином. Спорщики вцепились друг в дружку, и дед Лоллии был вынужден их разнимать, не сам, разумеется, а при помощи двух крепких рабов. Впрочем, ссоры между пьяными гостями вспыхивали каждую минуту. Корнелия посмотрела на пустой винный кубок, однако вместо вина попросила себе подлить ячменной воды.

— Я иду домой, — заявила Диана. — Надоело смотреть на это сборище. К тому же здесь скучно.

С этими словами она соскользнула с ложа, ловко увернулась от рук рослого блондина из Колонии Агриппины, который пытался ущипнуть ее за грудь, и исчезла в вестибюле.

Лежа на своем ложе, император бросил под стол обглоданные косточки жареного павлина и вытер толстые жирные пальцы о шелковые подушки.

— Где тут у вас блевальня? — громко крикнул он, обращаясь к деду Лоллии. Тот на мгновение застыл на месте и лишь затем заставил себя улыбнуться.

— Пусть мой управляющий проведет тебя в бани, цезарь.

Дед Лоллии с трудом скрывал свое омерзение, и Корнелия разделяла его чувство. В доме Корнелиев отродясь не бывало помещений такого рода. Лишь самые испорченные богатством богачи были готовы изрыгнуть только что съеденные деликатесы, чтобы затем набить себе живот новыми. Тем не менее император Вителлий, жуя на ходу жареную шею фламинго, пошатываясь, вышел вон из триклиния.

— По-моему, Диана права, — негромко заметила Марцелла. — Какая, однако, интересная глава будет добавлена в мои воспоминания о Вителлии.

— Марцелла, только не бросай меня здесь одну! — с мольбой в голосе воскликнула Корнелия.

Но сестра уже соскочила с ложа, проскользнула мимо германца, размахивавшего над головой алебастровой вазой и исчезла, даже не обернувшись на нее. Обида пронзила Корнелию, однако она, не подавая вида, осталась рядом с Гаем и Туллией, как и они, улыбаясь направо и налево притворной деревянной улыбкой.

Вскоре в триклиний, обняв за талию Фабия Валента, за стол вернулся император. Рабы тем временем разносили новую смену блюд, так называемый второй стол: гусиные яйца, пирожные с изюмом и орехами, улиток в сладком соусе, блюда, на которых горой высились фрукты. Корнелия отказалась от всех угощений. Она так наелась, что едва могла пошевелиться, а вот Вителлий с удвоенным апатитом принялся набивать себе брюхо десертами — миндальным фрикасе и розовыми лепестками в медовом желе.

Растянувшись на своем ложе, Фабий Валент вылил на Лоллию содержимое своего кубка, которая сердито тряхнула головой.

— Думаю, нам лучше удалиться, — сказала она своему новому супругу.

— Да-да, я не прочь взглянуть, какая ты под своими рубинами, — с этими словами Фабий схватил ее за руку и, стащив с пиршественного ложа, поволок вслед за собой на второй этаж в опочивальню. Его офицеры разразились им вслед одобрительным свистом и скабрезными шуточками. Вышколенные рабы застыли в коридоре, держа наготове незажженные факелы, в ожидании момента, когда свадебная процессия двинется к дому жениха. У их ног стояли корзины с грецкими орехами — их полагалось бросать на счастье под ноги невесте. Когда же муж подхватит ее на руки, чтобы перенести через порог своего дома, флейтисты должны были исполнить нежную мелодию. Увы, обведя взглядом триклиний, Корнелия сделала вывод, что никакой процессии не предвидится. Дед Лоллии поспешил отвернуться, сделав вид, что подливает себе вина, и до Корнелии донеслись его полные бессильной ярости слова:

— Вульгарный плебей, — бормотал он себе под нос, — он облил мое сокровище вином, как будто перед ним дешевая шлюха, хотя сам не достоин вытирать подметки ее сандалий.

И, громко топая, он направился прочь, и его тройной подбородок гневно сотрясался в такт его шагам. Корнелия обвела взглядом облицованный голубым мрамором триклиний. Цветы, угощения музыканты, — все это было призвано служить достойной оправой его сокровищу. А вот мой отец никогда меня так не называл, с грустью подумала Корнелия. И вообще он когда-нибудь обращался в ней иначе, нежели «эй, девочка!». Разумеется, отцу патрицианского семейства положено соблюдать некую дистанцию от своих домочадцев, и все же…

— Хочу глотнуть воздуха, — сказала она Гаю и, встав с ложа, направилась в атрий. Небо сделалось темным. Даже не верится, что свадебный пир продолжается уже пять часов. В атрии было полно германцев Вителлия. Двое, голые по пояс, сошлись в схватке, а вокруг, подбадривая соперников пьяными криками, стояли их приятели. Борцы так увлеклись, что не заметили, как задели каменную нимфу, державшую в руках вазу с летними орхидеями. Нимфа покачнулась, ваза вывалилась у нее из рук и с грохотом разлетелась на мраморном полу на мелкие осколки, а на цветы, давя их и круша, тут же наступили подошвы грубых солдатских сандалий. Еще один солдат, ритмично работая чреслами, расположился под кустом сирени, а под ним страстно извивалась какая-то танцовщица. Рослый блондин, который пытался схватить Диану, с ножом в руке выковыривал глаза из слоновой кости у статуи из черного дерева, одной из тех, что выстроились в ряд вдоль стен атрия. И повсюду следы рвоты. Кого-то вырвало прямо в фонтан, в котором по-прежнему били струи фалернского вина.