Эпоха тьмы - Грэм Макнилл

— Брат мой, — прошипел Конрад Курц, лорд Восьмого легиона. У него была змеиная улыбка, хищная и бесстыдная в ненасытной жажде крови. — Я скучал по тебе.

Лев колебался. Он поднял руки к вороту, отстегнул замки, находящиеся в нем, и снял шлем. На его лице читалось неподдельное изумление, и все же черты были ангельски прекрасны — не лживым совершенством из древних религиозных мифов, но той истинной красотой, что ведома искусству Терры: лицо, словно высеченное из коричневатого мрамора; одухотворенные изумрудно-зеленые глаза и, в противоположность им, рот, не умеющий передавать чувства.

На взгляд Корсвейна, Курц по сравнению со Львом был отвратителен и жалок. Мерзкая оболочка против господина рыцаря, когти против меча.

— Курц? — спросил Лев. В его зычном голосе царило недоверие. — Что с тобою стало?

Повелитель Ночи оставил вопрос без внимания. Его голос был пронизан таким лицемерием, что у Корсвейна заныли зубы.

— Спасибо, что пришел. Я рад тебя видеть.

Лев медленным, точным движением обнажил меч, но не принял защитную стойку и не стал угрожать брату-примарху. Сжав рукоять обеими руками в черных латных перчатках, он поднял ее к лицу и взглянул на Курца поверх крестовины.

— Я спрашиваю тебя в первый и последний раз: почему ты предал нашего отца?

— И я мог бы спросить тебя кое о чем, брат, — улыбнулся Курц, демонстрируя заточенные зубы. Глаза когтистого примарха лихорадочно блестели, свидетельствуя о скрытой болезни. — А почему ты не предал?

Лев опустил меч в знак окончания приветствия. Рыцарские приличия были соблюдены.

— Наш отец поручил мне привезти на Терру твою голову.

— Мой отец ничего тебе не поручал, поскольку он прячется в своих донжонах, коллекционируя тайны Вселенной и ни с кем не делясь ими. Лоргар и Магнус видели все, что наш отец хотел бы оставить в тайне, так что не прикрывайся этой милой маленькой ложью, Лев. Ты — ищейка Дорна, примчавшаяся сюда, к Восточной Окраине, потому что он тебе приказал. — Курц облизнул острые зубы. — Ну же, брат! Давай будем честными, окажем друг другу такую услугу. Я ведь знаю Дорна. — Повелитель Ночи снова улыбнулся, жутко, словно мертвец. — Он послал тебя исполнить то, что боялся сделать сам.

— Я пришел не для того, чтобы играть словами, Конрад. А чтобы завершить Крестовый поход.

Повелитель Ночи покачал головой. Его мертвенно-бледное лицо при тусклом свете луны казалось серым. Губы являлись единственным цветным пятном во всем облике, но и они были синими, обескровленными.

— Поговори со мной, брат! Выслушай, ответь на мои вопросы и тогда решай, должны ли мы продолжать эту войну.

— Тебе не смутить меня своими лживыми словами.

Курц, ничуть не удивившись, кивнул. На миг его ужасная маска дала трещину, явив воина, каким он был когда-то, — пусть небезупречного и несвободного от внутренних мук, но способного на другие эмоции, кроме покровительственной горечи. Глубокие морщины горя исчезли с его лица, змеиная улыбка покинула губы. В голосе по-прежнему звучала боль, но теперь к ней примешивались нотки печали.

— Я знаю. Что плохого случится, если мы просто поговорим в последний раз?

Лев кивнул.

— Ждите здесь, — приказал он своим сыновьям. — Я скоро вернусь.

VIII

Двум Повелителям Ночи не было нужды представляться, поскольку их имена известны всем Адептус Астартес. У обоих на шлемах выгравирован череп. Оба носили при себе трофеи — огромные черепа и шлемы Темных Ангелов, подвешенные на бронзовых цепях к боевым доспехам. Оба стояли непринужденно, разглядывая воинов из Первого легиона сквозь красные глазные линзы. Один из них опирался на древко длинной алебарды — оружия, прославившего его. Другой, в черном плаще, наброшенном на одно плечо, держал в опущенной руке болтер.

— Твое лицо мне знакомо, — сказал первый воин, кивая на Алайоша. — Мы встречались на Крууне, верно?

— Точно, — прорычал в ответ Алайош. — Встречались.

— Да, теперь я вспомнил. — Повелитель Ночи тихонько рассмеялся и изобразил удар алебардой с двух рук. Деактивированное лезвие цепного топора на конце древка было более метра в длину и молча скалило свои неподвижные зубы. — Удивляюсь, что ты выжил, Ангел. Небрежность с моей стороны. Как личико?

Корсвейн положил руку на болтер брата.

— Спокойно, капитан. Не позволяй его ребяческим насмешкам причинить тебе боль, — обратился он к Алайошу по внутренней вокс-связи, чтобы не услышали Повелители Ночи.

Алайош кивнул. Когда Корсвейн отошел, он ответил:

— Все быстро зажило. Однако несколько минут царапины все-таки пощипало.

— Приятно слышать. Ты прав, что надел на этот раз шлем, кузен. Когда я видел твое лицо в последний раз, оно в основном состояло из клочьев мяса, вдавленных в землю моим сапогом. Мои братья из Первой роты очень любят эту историю, ведь тогда я впервые начал сдирать кожу с еще живого Ангела.

Алайош в ответ захрипел, руки у него свело от желания вскинуть болтер и открыть огонь.

— Я убью тебя, Севатар. Клянусь жизнью!

— Кузен, кузен… Я ведь старше тебя по званию, правда? Для тебя, Ангелочек, я Первый капитан Севатар.

— Успокойся, — велел по воксу Корсвейн. — Успокойся, брат! Месть еще свершится, и тем слаще будет этот миг.

На сей раз заговорил воин в плаще:

— Эй, Ангел в шкуре, ты знаешь меня?

Корсвейн повернулся. Он чувствовал, как ветер усиливается и треплет мех у него на плечах.

— Да, Шенг. Я знаю тебя.

— Эта шкура, которую ты носишь как трофей. Никогда раньше такой не видел. Что это за зверь?

Корсвейн усмехнулся.

— Зверь, который никогда не умирает в моих снах.

— Примитивная калибанская поэзия? В нашем родном мире поэтов немного, но их стихи заставили бы тебя плакать. Наш язык очень хорошо подходит для мелодичной прозы.

— Nath sihll shah, vor'vorran kalshiel, — бегло произнес Корсвейн на нострамском. Шенг и Севатар дружно рассмеялись.

— У тебя ужасный акцент, — признал Севатар, — но все равно здорово. Будет жалко убивать вас обоих, когда придет время. Клянусь тебе — здесь, на земле Восьмого легиона, что мы сделаем трофеи из ваших шлемов. Меньшего вы не заслуживаете.

— Какое утешение, — рассмеялся вместе с ними Корсвейн. — У меня тоже есть к тебе вопрос.

Севатар отвесил шутливый поклон.

— К твоим услугам, кузен.

— Твои перчатки. — На этом Корсвейн умолк.

Севатар поднял свободную руку, а другой продолжая сжимать алебарду. Алая как кровь латная перчатка резко отличалась от его доспеха цвета полночного неба с росчерками молний.

— В нашем легионе это символ позора, — в голосе Повелителя Ночи слышалась скорее удивление, чем раскаяние. — Перчатки воина так помечают, если он серьезно подвел своего примарха и заслуживает смерти. Знак неудачи он носит на своих руках до казни, время которой определяет примарх.

Корсвейн разглядывал вражеского капитана через фильтр ретинального целеуказателя.

— Занятный обычай.

— Возможно. Как и то, что вы прячете доспехи под одеждой.

Корсвайн поймал себя на том, что вновь улыбается.

— Рыцарская традиция моего родного мира.

Севатар кивнул.

— А это — гангстерская традиция нашего. На руках предателей и глупцов их родня делала красные татуировки, чтобы показать, что это смертники. Знак того, что ни банда, ни семья не намерены терпеть серьезный провал, но что приговоренный должен еще завершить кое-какие дела, прежде чем ему позволят умереть.

— И кто ты — предатель или глупец?

Голос Повелителя Ночи выдавал его улыбку, скрытую бесстрастным шлемом.

— И то и другое.

Алайош начал терять терпение.

— Почему ты веселишься вместе с этими негодяями, брат? И что ты говорил на их змеином языке?

— Сказал, что они совокупляются со свиньями.

— Бред какой-то! У них что, совсем нет чести? Почему они смеются после такого оскорбления?

— Потому что они не рыцари. У них есть свое понятие о чести, и оно не похоже на наше.

— Пожалуй, тебе надо поменьше сидеть в архивах за изучением языков и обычаев убийц. — В голосе Алайоша ясно слышалось неодобрение. Почти осуждение.

— А как же насчет «познай своего врага?». Возьми себя в руки и помни, я на твоей стороне. — Корсвейн взглянул на запад, откуда неспешно возвращались примархи, продолжая негромкий разговор. — Лев возвращается. Приготовься.

Алайош снова хмыкнул. У него было слишком скверное настроение, чтобы размениваться на слова.

IX

Воины умолкли, когда возвратились их повелители — они были еще в некотором отдалении, но уже достаточно близко, чтобы расслышать их слова. Лев приветствовал своих воинов коротким кивком. Они отсалютовали в ответ, сотворив знак аквилы. Курц проигнорировал своих сыновей и продолжал обращаться только к брату.