Подвиг продолжается - И. Глебов

— Еще чего!..

— Когда стрелял?

— Недавно.

— Где?

— На озере... один патрон был... по уткам...

Голек достает пустые гильзы, показывает. Вот, мол, все мои, незаряженные.

— Чем заряжаешь?

— Конечно, не соплями — порохом.

— Пыжишь чем?

Гольку не хочется отвечать на этот вопрос. Он юлит. Глаза наливаются кровью.

— Пыжишь чем? — переспрашивает Владимир.

— Пальцами. — Саранин дерзит. За дерзостью легче упрятать волнение. Этот опер не такой уж волк, чтобы заметить, как он, Голек, перекладывает ногу на ногу. Дернулась какая-то жилка, Надо ее унять.

На полатях жиденькая стопочка книг. Покидушев потянулся к ним, краем глаза заметил, как нахально улыбается Голек. Стервец, прячет волнение. Если улыбнулся, значит понял, зачем понадобились книги.

Среди учебников нет «Географии».

— Где учебник географии?

— Мать растопила печку.

— Где обложка?

— Не знаю.

— Страницы из книг для пыжей используешь?

— А чего на них смотреть-то? Конечно.

— А из «Географии»?

— А хоть бы и из «Географии»?

Голька не покидает спесь. Его не смущают вопросы Покидушева. Он с минуты на минуту наглеет. Он неуязвим. У него все крыто. Чего этому «оперу» надо?

Чем же сломить тебя, Голек? Покидушев перебирает все косвенные улики. Из ружья ты стрелял. Пыжи из бумага делаешь. «Географию» ты сжег не случайно. Клочок пыжа, найденный на месте преступления, был кусочком страницы из учебника по географии для седьмого класса. Это уже установлено. Ты, Голек, закончил семь классов. Но ты наглец! Ты знаешь, что у меня нет прямых улик. Ты это знаешь и потому петушишься. Тебя надо озадачить.

Покидушев достает лист бумаги, садится к столу и пишет, многозначительно поглядывая на Голька.

Эти взгляды Гольку не по нутру. Он ерзает на стуле, тянется заглянуть на стол. Что пишет опер? Чего он мудрит?

Если Гольку не все равно, что пишет он, Покидушев, то это уже неплохо. Надо придать всему этому еще большую загадочность.

Покидушев перехватывает взгляд Голька, прикрывает ладонью написанное.

— Сядь, Саранин, подальше. Подсматривать негоже. Напишу и прочитаю. Ты узнаешь много интересного.

Гольку все равно, но... Он встал со стула и развалился на кровати. Лежать ему не хочется, но приходится играть. Он не выдерживает шуршания пера по бумаге. Тишина тоже не по нему. Он вскакивает с кровати, садится на стул, проделывает то же самое в обратном порядке.

Покидушеву нравится нервозность Голька. Он заканчивает писать, усаживается поудобнее и начинает преспокойно читать протокол освидетельствования.

Голек не верит собственным ушам. В висках что-то неудержимо забилось. Такого он не ожидал.

Опер все знает или берет «на нахалку»? Откуда ему известно, что я рубил ольху? Да, ведь деревья-то во дворе... Дед Никанор хотел донести леснику Митяю... Это тоже было... Опер говорит, что я стрелял в глаза сторожу, чтобы милиция не опознала убийцу по застывшему отражению в глазах. В ране убитого найден кусочек двадцать четвертой страницы из «Географии», той самой, которую я сжег.

Покидушев перестал читать. Голек обмяк до неузнаваемости. В кошачьих глазах — растерянность. Теперь от Голька надо ждать саморазоблачения. Он должен раскрыться, он, кажется, прочно прижат. Он думает, что его сейчас заберут. Уже собирается идти, но Покидушев вдруг говорит ему «до свидания» и уходит.

Голька надо оставить одного. Забирать его нет ни смысла, ни прямых оснований.

Покидушев доложил о результатах поисков преступника и получил разрешение арестовать Саранина по подозрению в убийстве.

Голек лежал на чердаке. Его сильно рвало: рядом с ним лежал пузырек. В кармане у него Покидушев нашел записку:

«Никого не обвиняйте в убийстве деда Никанора. Это сделал я. Он хотел на меня донести».

Отравление не удалось. Голька напоили молоком, привели в себя и посадили на скамью подсудимых.

Он рассказал о том, как замыслил и осуществил убийство.

Нового в его показаниях ничего не было.

Борисов на свете много

У каждого дела своя отмычка. Повернешь ею чуток и сразу открывается многое, наступает ясность. Но попробуй подобрать ее, эту самую отмычку.

В хуторе Вишняки совершено крупное ограбление магазина. Взломаны замки. Связанный сторож отнесен на кладбище. Рассыпанные конфеты, опустошенная по случаю удачи бутылка «Московской». Вот и все, нет даже отпечатков пальцев на бутылке.

Владимир Яковлевич Покидушев увидел сторожа ползущим с кладбища к магазину. Сторож не смог хоть сколько-нибудь помочь делу. Его связали так быстро, что он не увидел ни одного преступника.

Одна версия сменяет другую. Местные? Соседи? Или гастролеры.

Первая версия отпала сразу. Вторую и третью надо проверять долго и настойчиво.

Пущены в ход все средства глубинного сыска. Проходит месяц, два, три, год. Нераскрытое дело повисло на райотделе, потом перешло в разряд преступлений прошлых лет. А Владимир Покидушев параллельно с текущей работой продолжает проверять возможные варианты. Воры взяли в магазине несколько дорогих пальто и костюмов. Должно же всплыть хоть что-нибудь!..

У Ивана Коржина отличная производственная характеристика. Его фотокарточка висит на заводской Доске почета. Это человек уважаемый. Никому и в голову не приходило, что у него «двойное дно».

Коржин с дружками попался с поличным. Опять ограбление сельского магазина. Покидушева потянуло к Коржину. Он оказался уроженцем Вишняков. Там и сейчас живет его мать. Коржин навещал ее, занимался ремонтом мотоциклов. Если не он «брал» хуторской магазин, то, может быть, наводил на «дело»...

Коржин сидит перед Покидушевым, спокойно отвечает на его вопросы, обращается с оперуполномоченным на «ты».

— Ты брось валить на меня этот магазин. Что я брал, то все я выложил. Ты ко мне не приставай. Я не дурак. Стану брать магазин в хуторе, где живет моя мать. Я же знаю, что ты тут же подумаешь на меня. Честное слово, не я.

Коржин знает цену своему честному слову. Он дает его редко и просит верить.

— Ты меня в чужую работу не путай, с меня своего дела хватит. Чего ты на меня нацелился?

Покидушев добродушно улыбался.

— Искать воров среди воров — это мое правило. Мы с тобой найдем общий язык. Я твоему слову поверю. Но дай намек или загадай загадку.

— Отстань!

У палки, говорят, два конца. Один у Коржина, второй у Покидушева. Если Коржин ничего не скажет, значит, возьмет на себя чужую вину. Этого он не хочет. И наводить Покидушева на след ему тоже не хочется.