Цитадель Гипонерос - Пьер Бордаж

отказывался верить, что его товарищ, его учитель — человек, пробивший пути к индисским анналам, человек, чью мать пытали священники его народа, человек, которого судьба разлучила с сыном и любимой женщиной, — позволил бы смерти унести себя, прежде чем он выполнит свою задачу.

Текли бесконечные часы, заполненные стонами и вздохами Шари. Через большой эркер в комнату проникли лучи первой зари, залили розовым золотом стойки балдахина из плетеного опталия, ковры с изменчивым узором, микросферы и водяные портьеры, по которым бесшумно скользили рыбы, волнообразно изгибая прозрачные плавники. Жек отмахнулся от подноса с едой, поданного ему слугой, а затем, сраженный усталостью, заснул.

Из сна его безжалостно вырвало появление троих де Марсов с доктором. В свете дня, более резком, чем слабые лучи от парящих шаров, они казались намного старше, чем накануне. Сказывалось и то, что они не уделили времени на макияж, чтобы скрыть глубокие морщины, прорезавшие их лбы, виски и щеки. Сморщившийся и плохо сидящий капюшон Мии-Ит обнажил седые корни ее голубых волос.

Они подошли к балдахину, и тут Жек встретился взглядом с Шари, прислонившимся к драгоценному изголовью кровати. К его глазам, все еще лихорадочно поблескивающим, уже вернулась выразительность. Обрадовавшись, анжорец спрыгнул с банкетки, в два прыжка подскочил к кровати и бросился в объятия слабо улыбнувшегося махди. Такой эмоциональный всплеск покоробил Марсов, чей кодекс ментального контроля, один из самых прославленных на Сиракузе, строго воспрещал любые проявления эмоций. Марсы пользовались репутацией своей системы автопсихозащиты в коммерческих целях. Родовитость не ограждала от непредвиденных материальных затруднений, тем более что Марсы категорически отказывались выпрашивать пребенды от узурпаторов Ангов, и потому дорого брали за уроки манер и мастерства автопсихозащиты с мелкого дворянства или богатых буржуа, собирающихся войти в аристократические круги.

Жек, которому подобные соображения были безразличны, надолго прижался к горячему телу махди. Он то и дело забывал, что входит в пору взросления, и все еще нуждался в том, чтобы его одаривали лаской — той лаской, на которую так скупились па и ма Ат-Скины.

— Мы сможем помочь вам добыть два последних кода, — сказала Мия-Ит.

— Каким образом? — осведомился Шари.

Он только что покончил с едой и поставил поднос обратно на тумбочку. Потом Шари надел белый облеган, который подал ему слуга. С помощью антры он частично восстановил свои силы, и к его лицу вернулся обычный медный цвет. Сквозь эркер лился дневной свет. Жек поглядывал, как павлин с хохолком кружится по траве цвета фуксий. Лучи Розового Рубина красили багровым листья и просвечивающие плоды пальмин. Подвижные лиловые макушки арбориволей, парящих деревец, сцепленных с землей прозрачными лианами, покачивались под нежным ветерком.

— У нас есть надежные люди среди имперской пурпурной гвардии.

— Кодосферы ежедневно перемещаются…

— Нам тоже сообщают об этих перемещениях. Мы снабдим наших людей фальшивыми кодосферами, у них не должно возникнуть проблем с подменой.

— Вы забываете о криолучах — они срабатывают при малейшем смещении сфер…

Мия-Ит обернулась к своим братьям, стоявшим немного поодаль, и ее тонкие губы едва уловимо растянулись — это, пожалуй, считалось улыбкой. Два ее обязательных локона изящно завивались вокруг светящейся водяной короны, как велось в большинстве великих семей (Марсы оставались сторонниками двух локонов и модные веяния на три и даже четыре локона, которые кое-кто хотел бы навязать двору, считали за оскорбление). Ее морщины и прочие отметины, оставленные необузданным потреблением микростазиса, исчезли под слоем белой пудры, сверху красовалась мушка в уголке рта, который в свою очередь был покрыт красным перламутром. Темно-зеленый плащ подчеркивал переливы бежевого цвета ее облегана.

— К тому же у нас есть несколько верных союзников в группах технического обслуживания. Они нейтрализуют автоматические криогенераторы на две-три секунды, пока продлится замена. Затем наша сеть позаботится о доставке кодов сюда, и вам останется только силой мысли перенестись в епископский дворец.

— У вас остается мало времени, — сказал Гюнтри. — Штурм ожидается во вторых сумерках…

— Штурм?

— Кардиналы и викариат при поддержке двора готовятся силой сместить Маркитоля. Батальон полицейских, пурпурных гвардейцев и наемников-притивов уже выдвинулся к тайным ходам епископского дворца.

— Кто такой Маркитоль? — спросил Жек.

Гюнтри вздохнул — едва заметно, но для человека с таким уровня самоконтроля вздох наверняка означал верх раздражения.

— Нынешний муффий церкви, молодой кардинал с Маркината, узурпировавший престол понтификов.

— Я думал, муффия избрали на конклаве кардиналы, — заметил Шари.

— По словам наших информаторов, викариат сфальсифицировал бюллетени. Сегодня евнухи об этом жалеют, но мы полагаем, что ими манипулировал предыдущий муффий Барофиль Двадцать Четвертый.

— Какие мотивы движут кардиналами, что они хотят свергнуть главу Церкви? Разве его не защищает догмат непогрешимости?

Вопрос, вероятно, показался Марсам несуразным, они переглянулись и выразили неодобрение, чуть вздернув верхнюю губу.

— Догматы — для простонародья, — сказала Мия-Ит.

— Непогрешимость — это не божественный закон, сударь, — добавил Гюнтри, — а политическое правило.

— И обвинение Маркитоля — настолько же политическое решение, — дополнил Зерни.

— Вы его не одобряете? — задал вопрос Шари.

Он до сих пор не понимал, отчего индисские анналы определили муффия Церкви как одного из двенадцати рыцарей Избавления. Закостенелость и фанатизм крейциан перекрывали путь, ведущий к истоку, который связывал человека с его истинной природой, и ему все еще было трудно числить среди своих союзников человека, который правил этой безжалостной машиной-душедробилкой. Он еще не знал, каким духовным путем прошел муффий (и, вероятно, его предшественник, поскольку, по словам Марсов, Барофиль Двадцать четвертый манипулировал викариатом, чтобы способствовать восшествию Маркитоля на престол), чтобы вывести заключение, что Церковь выбрала ложную дорогу. Война, в которой кардиналы, викарии и придворные поднялись против верховного понтифика, пролила новый свет на ситуацию: конфликт не был только политическим, как заявляли Марсы; он не только столкнул ревнивых к своим прерогативам сиракузян и человека, которого они считали паритолем-самозванцем, он составлял часть беспрерывной борьбы, что велась в духовных сферах.

— Нас не устраивает, что Церковь возглавляет паритоль, сударь, — уточнил Гюнтри де Марс. — Нам это стало отвратительно с того момента, как этот паритоль позволил себе бросить вызов великим семействам и надсмеялся над сиракузянскими традициями. Он сократил штат до жесточайшего минимума, он превратил епископский дворец в настоящую крепость, а его прислуга, такие же паритоли, как и он, тяжко