Записки нечаянного богача – 3 - Олег Дмитриев

— Я не знаю, — оставалось только руками развести, — но они до сих пор в это играют, никак не наиграются.

— А благодать… Благодать была, когда солёная вода наполнила мне грудь и я перестал дышать и слышать крики своих людей, — отчаяние не пропадало. Но стала просыпаться ярость, как мне показалось.

— Прах твоих друзей и твоих врагов давно развеян ветром. Деревья растут по-прежнему, и Солнце всходит с той же самой стороны. Мне нечем утешить тебя, Хранитель.

— Меня звали Энеко, Энеко Ариц, странник, — помолчав, начал он. — Я прятал своих людей в лесах от мавров Юга, от черных колдунов Востока. И не смог уберечь от жрецов Белого Бога, которых было слишком много. Казалось, каждые уста вокруг меня начинали читать вслух Его книгу. Я отпускал тех, кто поверил в него душой — зачем мне они, и зачем я им? Но они привели людей короля. И сам он тоже вошёл под тень наших деревьев. Мы говорили. Я не смог убедить его, что от живущих вокруг дуба не будет зла и угрозы. Альфонсо Мудрый не верил никому.

Голоса продолжали звучать по-разному — кто-то шипел, кто-то выл, кто-то хрипел еле слышно. Энеко и вправду говорил от лица всех своих людей. Помнил и знал каждого. И каждый из них звучал в его истории.

— Он убил всех. Наши знаки сложил вместе со своими, сказав, лишь король что владеет всей этой землёй и всеми людьми на ней. И что всех, кто не верит в Белого Бога, он отправит к их старым демонам, чтобы не смущали живых своими глупыми старыми сказками. Я пообещал ему, что тех, кто продает старых Богов, предадут родные дети. Альфонсо рассмеялся мне в лицо. Через пятнадцать лет он похоронил старшего сына, а через двадцать — Санчо, второй сын, отнял у него престол. Выживший из ума старик проклял сына именем старых и новых Богов. И призвал мавров, которые начали грабить и убивать. Два десятка лет он ходил под Солнцем. И умер, проклинаемый детьми, внуками и всеми жителями страны, распавшейся на куски, которую так долго потом терзали распри.

Энеко смотрел сквозь меня, заново переживая то, что хранила пямять, его и его рода.

— Кто ты, странник? Как ты можешь говорить со мной и слышать меня? Сотни лет никто из моих соплеменников не мог этого, — проведя ладонью по лицу, древний жрец будто вернулся обратно.

— Меня зовут Дмитрий, Энеко. Моя Родина — Россия, страна далеко на севере, где зимой вода становится твёрдой, как камень, а с неба идет снег, — ответил я первое, что пришло на ум.

— Я знаю про дальние края, где с неба падают холодные звезды и укрывают землю до весны, — кивнул он.

— Мой давний предок говорил мне, что власть — как близкое Солнце. Мало кто находит в себе силы устоять перед её жаром. Она выжигает слабое нутро. В памяти моего народа тоже много историй, подобных твоей. И наверняка ещё больше их утеряно в веках или переписано другими словами, меняющими смысл.

— Да, предания умирают. Не тогда, когда в них перестают верить, а тогда, когда их забывают, — согласился он. — Я чувствую, что ты можешь прекратить мой путь. Он был слишком долгим. Помоги мне, Дмитрий!

Я посмотрел в глаза ещё одной душе, потерявшей всё, ради чего стоило жить. Тех, кому он служил, убили на его глазах. Тех, кто направлял его, забыли. Он остался совсем один, не принадлежа ни земеле, ни Небесам, оставшись ветром на пепелище родного дома, среди разорённых могил. Это было страшно.

— На твою долю выпало много бед, Энеко Ариц. Говорят, сильнее всего Боги испытывают тех, кто им дороже. Ты многое потерял, но сохранил веру. Моя Родина богата на поэтов. У вас их звали трубадурами. Один из них сказал: «Будем верить, а вера спасёт». Твой путь завершён, Хранитель. Ты свободен. Мир по дороге! — и я поклонился замершему однорукому жрецу.

Очнулся я на том же самом месте — упершись руками в древний пень под непроглядно-мутной водой, на котором стоял на коленях. Рядом со мной стояли Фёдор и аббат Хулио. С берега болота на нас напряженно смотрели Ланевские и Головин, сырой, как вода, и злой, как собака.

— Тём, а ты же хорошо плаваешь? — спросил я и искренне удивился, от чего прыснула и захихикала Мила и натуральным образом заржал Серёга.

— Ты ж не видел ничего, чего прикалываешься? — вскипел Артём. — Опять твои колдовские штуки⁈

— Никаких штук, и ничего не видел, всё ты правильно говоришь, — поднял я ладони в успокаивающем жесте, — просто вон там под корягой лежит бадья навроде амфоры. Метра два до неё. Я вниз-то плаваю отлично, а вот в остальные стороны — с трудом. А ты всё равно весь мокрый. Где успел-то, кстати?

Отсмеявшийся Ланевский, отойдя от греха в сторону от начавшего раздеваться Головина, рассказал, как тот рванул вслед за мной, но не пройдя и трёх шагов ахнул в болото, как говорили в детстве, с головкой, с ручками и с ножками. Молодая семья вытащила его, практически поймав на удочку — наклонили ближайшее деревце и возили им под водой, пока не показались сперва пузыри, а вслед за ними и кашляющий приключенец. Все очень удивились, узнав, что можно кашлять матерно.

Аббат склонился ко мне и, заглянув в глаза, спросил:

— Что ты видел, Дима?

Я коротко рассказал о беседе с Энеко и о методиках работы с контингентом в средние века со стороны просвещенных монархов. Про массовые казни он прослушал без энтузиазма — видимо, был знаком с предметом куда лучше, чем я. А вот про амфору и однорукого собеседника не пропускал ни слова, то и дело задавая уточняющие вопросы. Его явно что-то беспокоило.

Головин, слушая мои указания с пня, прошел к нам без новых купаний и сюрпризов, там мало где даже до колена вода доходила. Я как мог точно обрисовал рельеф дна, который видел ещё до того, как луг стал дном болота. Уходя с поляны, головорезы Альфонсо отвели в сторону два ручья и запрудили третий, чтобы утопить все следы. Зачем потом привезли несколько возов с солью и высыпали в воду с берегов — я не знал. Наверное, что-то магически-религиозное. Подумалось только, что в