Антикварий - Вальтер Скотт

— Я туг на ухо, — шепотом ответил Эди. — Но здесь мы, конечно, в безопасности. Откуда шел звук?

Ловел указал на богато украшенную дверь в западном конце здания. Над нею возвышалось резное окно, открывавшее доступ потоку лунного света.

— Это не наши ребята, — так же тихо и осторожно продолжал Эди. — Только двое из них знают про пещеру, а они за много миль отсюда, если все еще продолжают свои земные скитания. Не думаю, чтоб в эту ночную пору сюда заглянули слуги закона. Да и в бабьи сказки про духов я не верю, хоть здесь подходящее для них место. Но смертные или жители иного мира, а они идут сюда: два человека с фонарем!

И правда, пока нищий говорил, две человеческие фигуры заслонили собой вход в церковь, через который только что была видна освещенная луной лужайка, и фонарик, который нес один из пришельцев, бледно замерцал в ясных и сильных лунных лучах, как вечерняя звезда в свете уходящего дня. Прежде всего напрашивалась мысль, что, вопреки заверениям Эди Охилтри, посетителями руин в такой необычный час должны быть представители судебной власти, разыскивающие Ловела. Однако их действия вовсе не подтверждали такого подозрения. Старик, прикоснувшись к Ловелу, шепотом предупредил его, что ему следует сидеть тихо и следить за пришедшими из своего укрытия. Если бы возникла необходимость отступить, к их услугам были потайная лестница и пещера, и они могли бы скрыться в лесу задолго до приближения погони. Поэтому они остались на месте, стараясь не шуметь и с жадным и тревожным любопытством следя за каждым звуком, издаваемым ночными пришельцами, за малейшим их движением.

Пошептавшись между собой, фигуры вышли на середину церкви, и голос, в котором по выговору и оборотам речи Ловел сразу узнал голос Дюстерзивеля, чуть громче, но все же приглушенно, произнес:

— Право ше, мой допрый сэр, не мошет быть лучшего часа для нашей большой цели. Ви убедитесь, мой допрый сэр, что мистер Олденбок говорил сплошную чепуху и что он понимает в нашем деле не больше, чем малий ребенок. Господи помилуй! Он рассчитывает разбогатеть, как шид, за свои шалкие, грязные сто фунтов. А мне на них, честное слово, наплефать, как на сто грошей! Но вам, мой щедрый и увашаемый покрофитель, я открою все секреты искусства и даже тайну великого Пимандера.

— Другой, — прошептал Эди, — видать, сэр Артур Уордор. Больше никто не пришел бы сюда в такой час, да еще с этим немецким мерзавцем. Немец прямо-таки околдовал его: сэр Артур готов поверить, что белое — это черное. Посмотрим, что им тут надо.

Эти слова и тихий голос, каким говорил сэр Артур, помешали Ловелу расслышать его ответ магу, за исключением трех последних — весьма выразительных — слов: «… очень большие расходы…», на что Дюстерзивель тотчас же возразил:

— Расходы — да, конечно, необходими большие расходы. Не рассчитываете ше ви собрать урошай до посева? Расходы — это семена, а сокровища, руда хорошего металла, сундуки с драгоценной посудой — это шатфа, и, честное слово, неплохая. А теперь, сэр Артур, ви посеяли в эту ночь маленькое семечко в десять гиней, — это вроде понюшки табаку, не больше, — и если ви не соберете богатый урошай, — я хочу сказать, богатый для посева с понюшку табаку, ибо, ви сами знаете, во всем долшна быть соразмерность, — больше не назыфайте Германа Дюстерзивеля честным челофеком. А теперь ви видите, мой покровитель — ибо я совсем не хочу скрыфать свою тайну от вас, — ви видите эту серебряную пластинку? Вам изфестно, что луна обходит все знаки зодиака за двадцать восемь дней, это знает каштый ребенок. Так вот, я беру серебряную пластинку, когда луна находится в своем пятнадцатом доме[327], что во главе Libra[328], и графирую на одной стороне слова «шедбаршемот шартахан», то есть эмблему духа луны, и делаю рисунок, вроде летящей змеи с голофой индюка. Отлично! А теперь на другой стороне я черчу таблицу луны, в фиде квадрата из дефятки, умноженной на самое себя. На каждой из двух сторон ми имеем восемьдесят одно число при поперечнике дефять. Все это сделано очень точно. Эту пластинку я заставлю служить мне при каштой смене четверти луны. Мои находки будут в пропорции с затратами на серные курения, принимаемые за дефятку, — и составят дефять, умноженное на самое себя. Но сегодня я найду, может быть, лишь дважды или трижды дефять, так как в доме главного влияния есть противодействующая сила.

— Послушайте, Дюстерзивель, — остановил его простодушный баронет, — не смахивает ли это на колдовство? Я хотя и недостойный, но верный сын епископальной церкви[329] и не хочу иметь никаких дел с нечистым.

— Ну, ну! Во всем этом нет ни капли колдовства, ни единой капли! Все основано на флиянии планет, на симпатии и на власти чисел. Я покажу вам кое-что еще получше. Я не говорю, что все обходится без духа: мы же производим курения. Но, если вам не страшно, он перестанет быть нефидимым.

— Я нисколько не любопытствую увидеть его, — сказал баронет, чье мужество, судя по дрожащему голосу, внезапно несколько поостыло.

— Как жаль, — сказал Дюстерзивель, — а мне хотелось показать вам духа, охраняющего сокровища, подобно сфирепому сторошефому псу. Я ведь знаю, как укрощать его. Так ви не хотите на него взглянуть?

— Нет, не желаю, — с притворным равнодушием ответил баронет. — Мне кажется, у нас мало времени.

— Простите меня, мой покрофитель, но ведь еще нет двенадцати, а двенадцать — это как раз час нашей планеты. И я пока очень хорошо успел бы показать вам духа — просто для удофольствия. Я, видите ли, начерчу внутри круга пятиугольник, это совсем не трудно, и фоскурю в нем серу, и ми с фами будем как в большом крепком замке. Фи будете дершать меч, а я произнесу необходимые слова. И тогда перед фашими глазами эта сплошная стена раскроется, как городские ворота, а тогда… одну минутку… да… тогда ви увидите прешде фсего оленя, преследуемого тремя черными борзыми, и они повалят его, как это бивает на парадной охоте курфюрста, а затем филезет безобразный и злой маленький негр и отнимет у них оленя, а потом — пуф! — все исчезнет, и фи услышите звук рога, такой громкий, что загремят все руины, честное слово! Рога сыграют охотничью песню, да так прекрасно, не хуже, чем у вашего Фишера на гобое… Ну хорошо!.. Потом выйдет, трубя в рог, герольд — его зовут Эрнгольд, а после этого появится на черном коне великий Пеольфан: его иначе называют Великим Охотником сефера… Но ви вовсе не хотите увидеть все это?[330]

— Отчего же, я не боюсь, — ответил бедный баронет, — если… я хочу сказать… Не происходят ли в таких случаях какие-нибудь большие несчастья?