В поисках равновесия. Великобритания и «балканский лабиринт», 1903–1914 гг. - Ольга Игоревна Агансон

И для иностранных наблюдателей, и для австро-венгерских правящих кругов было очевидно, что перед империей стояла жизненно важная задача, заключавшаяся в реорганизации ее политической системы на более современных и рациональных началах. Одним из вариантов модернизации прежней политической конструкции являлась трансформация Австро-Венгрии из Двуединой монархии в Триединую, где славяне были бы уравнены в правах с немцами и венграми. Британские дипломаты в своих донесениях довольно подробно описывали подобного рода проекты. Если говорить о «югославянском» аспекте создания Триединой монархии, то авторы этой идеи, как виделось британскому консулу в Будапеште Гранту Даффу, призывали к формированию югославянского королевства в рамках империи Габсбургов на базе слияния Хорватии-Славонии, Далмации и Истрии, а также Боснии и Герцеговины, что подразумевало выход из состава Венгрии Хорватии-Славонии. В качестве примера такого замысла Грант Дафф приводил меморандум члена Хорватского сабора Загораца и депутата рейхсрата Сефордича, ссылавшихся на жалованную грамоту Франца Иосифа I от 26 февраля 1861 г., в которой австрийский император отмечал желательность объединения в будущем Далмации с Хорватией-Славонией и «воссоздания древнего королевства Хорватия-Славония-Далмация»[997]. В условиях, когда даже в самой Транслейтании венгры не представляли этнического большинства, Будапешт яростно критиковал любые инициативы государственно-административных реформ, могущих в перспективе лишить венгров их привилегированного положения в империи[998]. Так, эрцгерцог Франц Фердинанд, являвшийся сторонником федерализации Австро-Венгрии, был крайне непопулярен среди венгерской знати.

Теоретически Лондон считал сербо-хорватское сотрудничество решающим фактором успешного противостояния югославян жесткой национальной политике венгров. В начале 1912 г. британские консулы в Рагузе (Дубровник) и в Сараево сообщали о совместных демонстрациях сербов и хорватов, осуждавших действия венгерских властей и солидаризировавшихся со своими соплеменниками, проживавшими в Транслейтании. Такие акции, как правило, заканчивались публичным сожжением венгерского флага[999]. Тем не менее конструктивное сербо-хорватское взаимодействие казалось как сотрудникам Форин Оффис, так и ученым-славистам весьма неопределенной категорией. Оценивая эффективность упомянутых выше манифестаций, британский консул в Сараево Фримен отмечал, что «они показывают, насколько в южных славянах глубоко укоренена любовь к политике, сколь велик в них энтузиазм, но насколько безнадежно они разделены религией»[1000]. Еще в 1908 г. Сетон-Уотсон, оценивая способность двух югославянских народов к политическому объединению, писал о том, что невозможно совместить друг с другом представления о средневековых «империях» Звонимира и Стефана Душана[1001]. В свете этих суждений британских специалистов югославянский вопрос хотя и обладал значительным деструктивным потенциалом с точки зрения внутриполитической устойчивости многонациональной империи Габсбургов, но не угрожал ее территориальной целостности.

Однако, как продемонстрировали Балканские войны, изменение политической конфигурации в регионе оказывало мощное давление на расклад сил внутри самой Дунайской монархии. Помимо, собственно, активизации сербского населения Австро-Венгрии и пополнения за счет ее сербских подданных армии соседнего воюющего королевства, наблюдался рост югославянского движения в целом, а также открытая демонстрация ее славянскими подданными своих просербских симпатий. Так, на страницах Парижского журнала «Ревю дэ дё Монд» описывалась сцена, в которой чешские пехотинцы под впечатлением от сербских побед бросали ружья с криками «Да здравствует Сербия»[1002]. Проекция правительством монархии подобных настроений на общебалканскую обстановку побуждала его держать армию в состоянии постоянной боеготовности. Была проведена частичная мобилизация войск; запасные не отпускались с военной службы, в результате чего довольно большое количество людей было отвлечено от своих рабочих мест, что, как констатировал российский генеральный консул в Будапеште М. Приклонский, наносило урон экономике страны[1003].

Причем австро-венгерские власти, по донесениям дипломатов держав Антанты, своими действиями не только не способствовали разрядке внутриполитической напряженности, а, напротив, сгущали краски и усугубляли обстановку, обращаясь к мерам военного времени. В Боснии, по сообщениям британского консула Фримена, получила разгул шпиономания: повсеместно, с подачи местной администрации, производились аресты и задержания невинных людей[1004]. Сараево, да и вся Босния, как констатировал русский генеральный консул Игильстром, были превращены в военный стан: все училища, музей и другие общественные здания были заняты войсками. Столь удручающая картина, разумеется, наталкивала современников на один принципиальный вопрос, а именно: насколько оправданными выглядели опасения австро-венгерского правительства в восприятии дипломатов Антанты? Не являлись ли они умышленно преувеличены правящими кругами Дунайской монархии, чтобы развязать себе руки для максимального ослабления потенциального противника в регионе?

Расширение Сербского королевства в ходе Балканских войн, как констатировали западные дипломаты, поставило Австро-Венгрию в патовую ситуацию, при которой война становилась чуть ли ни единственным способом затормозить центробежные тенденции на территории империи. Иными словами, с новой силой на поверхность была вынесена сложнейшая проблема международных отношений того времени – проблема сосуществования и взаимодействия великих держав и малых стран в рамках одного региона: границы экспансии и диктата великой державы и право малой страны отстаивать свой суверенитет и защищать свои интересы. Довольно показательным является тот факт, что профессиональные дипломаты и представители гуманитарной общественности имели различные подходы к этим вопросам. Так, например, в русле бытовавшей в ту эпоху системы внешнеполитических представлений Ф. Картрайт не был склонен рассматривать давление Двуединой монархии на Сербию как проявление «агрессии». Подобно другим великим державам, Австро-Венгрия, на взгляд британского дипломата, использовала «право соседства» («Lе droit de voisinage»), чтобы поддерживать порядок на своем «заднем дворе», т. е. в западной части Балканского полуострова. В соответствии с этой логикой империя Габсбургов была не только вольна определять расстановку сил в регионе, но и вмешиваться во внутренние дела соседствовавших с ней малых стран. Подобным же образом, как указывал Картрайт, действовали Россия в Северной Персии и Маньчжурии и США в Центральной Америке.

Британские и французские обозреватели, наоборот, указывали на то, что Балканские войны породили новые тенденции в развитии международных отношений, продемонстрировав жизнеспособность малых стран региона, их решительность и самоотверженность в отстаивании собственных национальных интересов, в том числе, это относилось и к Сербии. В период балканского кризиса 1912–1913 гг., как отмечал Р.У. Сетон-Уотсон, современники в полной мере могли наблюдать последствия национального возрождения Сербии, которое являлось наиболее поразительной чертой недавней балканской истории и которое осталось незамеченным внешним миром[1005]. Констатировалось нежелание австро-венгерского руководства замечать новые веяния в международной жизни. Авторитетный французский журналист Рене Пино указывал на примитивность, «стереотипность» балканской политики Австро-Венгрии: «В Австрии, – замечал он саркастически, – говорят о сопротивлении Сербии так, как во Франции о восстании в Дагомее»[1006].

В аналитических обзорах, появлявшихся в европейских периодических изданиях, французских и британских, Вена зачастую изображалась как сторона, потерпевшая поражение в Балканских войнах. И это притом, что монархия Габсбургов не лишилась никаких территорий, а ее жесткая, агрессивная дипломатия «балансирования на грани войны», казалось бы, приносила свои плоды, например, в виде образования Албанского государства. Чем было вызвано